В одно погожее весеннее утро — было это в начале мая следующего года — по реке Уазе с помощью десяти гребцов и маленького паруса, словно водяная птица, плыла изящная лодка, нос которой имел форму лебединой шеи, а корма была скрыта шатром, украшенным геральдическими лилиями и флагом с гербом Франции. Занавески шатра с солнечной стороны были распахнуты, так что первые лучи утреннего майского солнца, первое теплое дуновение душистого животворного воздуха весны проникали к особам, которых скрывал шатер. Под его алым пологом, на богатом, шитом золотом голубом бархатном ковре, облокотившись на такие же бархатные подушки, сидели, или, вернее сказать, возлежали две женщины, а позади них в почтительной позе стояла третья.

Во всем королевстве трудно было бы найти других трех женщин, равных этим по красоте, наиболее законченные и несхожие типы которой случаю было угодно соединить вместе на этом небольшом пространстве. На бледном и гордом лице старшей из них играл багряно-красный отсвет, отбрасываемый алой тканью, на которую падали лучи солнца, и это сообщало ему какое-то странное выражение. Женщина эта была Изабелла Баварская.

У ног королевы, положив головку ей на колени, лежала девочка, ее маленькие ручки Изабелла держала в своей руке; темные, убранные жемчугом крупные локоны ребенка выбивались из-под златотканой шапочки, ее бархатистые, как у итальянок, глаза в едва заметной улыбке бросали такие кроткие взоры, что они казались несовместимыми с чернотой глаз, — эта девочка была юная принцесса Екатерина, нежный и чистый голубок, которому суждено было вылететь из гнезда, чтобы принести двум враждующим народам оливковую ветвь мира.

Женщина, стоявшая позади, склонив на полуобнаженное плечо белокурую головку, была госпожа де Тьян, супруга де Жиака. Воздушная, с такой тонкой талией, что, казалось, она могла переломиться от малейшего дуновения, с ротиком и ножками ребенка, женщина эта походила на ангела.

Против нее, опершись о мачту и касаясь одной рукой рукояти меча, а в другой держа бархатную шапку на куньем меху, стоял мужчина и взирал на эту картину в стиле Альбани: то был герцог Жан Бургундский.

Де Жиак пожелал остаться в Понтуазе; он принял на себя заботы о короле, который хоть и выздоравливал понемногу’, но не мог еще участвовать в предстоявших вскоре переговорах. Впрочем, несмотря на сцену, описанную нами в одной из предыдущих глав, в отношениях герцога, де Жиака и его жены ничто не изменилось, и оба любовника, в молчании устремившие взоры друг на друга, поглощенные одной-единственной мыслью — мыслью о своей любви, не подозревал? что их любовная связь была открыта в ту самую мочь, когда де Жиак исчез в Бомонском лесу, увлекаемый Ральфом, который несся по следам незнакомца.

В ту минуту, когда мы привлекли внимание нашего читателя к лодке, плывшей вниз по Уазе, она почти совсем приблизилась к месту, где должна была высадить своих пассажиров, и оттуда на небольшой равнине между городом Меленом и рекой уже можно было видеть множество палаток, отмеченных либо флагами с гербами Франции, либо штандартами с английским гербом. Эти палатки были поставлены друг против друга на расстоянии сотни футов одна от другой, так что они заслоняли собою два лагеря. В середине пространства, их разделявшего, возвышался открытый павильон, две противоположные двери которого были обращены к двум входам в парк, запиравшийся крепкими воротами и окруженный сваями и широкими рвами. Парк этот скрывал от взоров оба лагеря, и каждая из его застав охранялась отрядом в тысячу человек, из которых один принадлежал французской и бургундской армии, а другой — английской.

В десять часов утра ворота парка с обеих сторон отворились одновременно. Заиграли трубы, и с французской стороны вошли особы, которых мы уже видели в лодке, навстречу им, с противоположной стороны, шел король Генрих V Английский в сопровождении своих братьев — герцога Глочестера и герцога Кларенса. Обе небольшие царственные группы двигались к павильону, чтобы встретиться под его сводами. Герцог Бургундский шел с королевой Изабеллой по правую руку и с принцессой Екатериной — по левую; короля Генриха сопровождали его братья, а чуть позади шел граф Варвик.

Войдя в павильон, где должна была состояться встреча, король поздоровался с королевой Изабеллой и расцеловал в обе щеки ее и принцессу Екатерину. Герцог же Бургундский преклонил было колено, но король тотчас протянул ему руку, поднял его, и два могущественных властелина, два отважных рыцаря, сойдясь наконец лицом к лицу, некоторое время молча смотрели друг на друга с любопытством людей, не раз желавших встретиться на поле сражения. Каждый из них хорошо знал силу и могущество руки, которую он в эту минуту пожимал: недаром один удостоился прозвания Неустрашимый, а другой был прозван Победителем.

Вскоре король обратил все свое внимание на принцессу Екатерину, чье прелестное лицо поразило его еще тогда, когда под Руаном кардинал Юрсен впервые показал ему се портрет. Он проводил принцессу, а также королеву и герцога на места, которые были для них приготовлены, сел против них и подозвал графа Варвика, чтобы тот служил ему переводчиком. Подойдя, граф опустился на одно колено.

— Ваше величество, — начал он по-французски, — вы желали встретиться с нашим всемилостивейшим государем королем Генрихом, чтобы обсудить с ним возможности заключения мира между двумя королевствами. Желая, как и вы, этого мира, его величество немедленно согласился на свидание с вами. И вот вы встретились друг с другом, судьба обоих народов в ваших руках. Говорите же, ваше величество, говорите, ваша светлость, и да поможет Господь вашим царственным устам найти слова примирения!

По знаку королевы герцог Бургундский встал с места и, в свою очередь, сказал:

— Мы получили условия английского короля. Они состоят в следующем: выполнение договора, заключенного в Бретиньи, отказ французов от Нормандии и абсолютный суверенитет английского короля в отношении земель, которые отойдут к нему по договору. Вот какие возражения к этому имеет Совет Франции.

С этими словами герцог передал бумаги графу Варвику.

Король Генрих попросил день сроку, чтобы ознакомиться По этому договору король Иоанн был выпущен на свободу. с возражениями французов и сделать свои замечания. Потом он встал, подал руку королеве и принцессе Екатерине и проводил их до самого шатра, выказывая всяческое почтение и нежнейшую вежливость, красноречиво говорившие о том впечатлении, какое произвела на него дочь французских королей.

На другой день состоялась новая встреча, но принцесса Екатерина на ней не присутствовала. Король Генрих, казалось, был недоволен. Он вернул герцогу Бургундскому бумаги, полученные от него накануне. Встреча была короткой и прошла весьма холодно. Под каждым возражением Совета Франции английский король собственноручно вписал столь тяжкие дополнительные условия, что ни королева, ни герцог не осмелились взять на себя их принятие.

Они отправили эти условия королю в Понту аз, настойчиво прося его на них согласиться, поскольку мир любой ценою, говорили они, — единственное средство спасти королевство.

Король Франции находился как раз в том состоянии умственного просветления, которое можно сравнить с предрассветными сумерками, когда дневной свет, еще не победив ночного мрака, позволяет различить лишь смутные и зыбкие очертания предметов, когда лучи солнца осветили вершины только самых высоких гор, но долина еще тонет во тьме. Так и в больном мозгу короля Карла первые проблески разума коснулись своими лучами лишь самых несложных мыслей, самых простых побуждений; к соображениям же государственным, к рассуждениям о политической выгоде его помраченное сознание было не способно. Такие минуты, обычно следовавшие у короля за периодами глубокого физическою упадка, всегда сопровождались вялостью ума и воли, и тоща старым монарх уступал любым требованиям, пусть даже они вели к результатам, совершенно несообразным с его собственными интересами или с интересами королевства. В такие минуты просветления король нуждался прежде всего в ласке и покое, только они могли дать его организму, ослабленному междоусобными распрями, войной, народными возмущениями, тот целительный отдых, в котором так нуждалась его до времени наступившая старость. Конечно, если бы он был обыкновенным парижским горожанином, если бы до того состояния, в котором он находился, его довели другие обстоятельства, то тоща любящая и любимая семья, душевный покой, уход и забота могли бы еще на многие годы продлить жизнь этого слабого существа. Но он был королем! Соперничающие партии рыкали у подножия его трона, как львы вокруг пророка Даниила. Из трех его сыновей, составлявших надежду королевства, двое старших преждевременно умерли, и он даже не смел доискиваться причин их смерти; один только младший, белокурый мальчуган, и остался у него. И часто в припадках безумия, среди злых демонов, терзавших его воспаленный мозг, младший сын представлялся Карлу ангелом любви и утешения. Но и этого сына — последнее дитя его, последний отпрыск старого корня, сына, который тайком, по ночам приходил иногда в мрачную одинокую комнату отца, покинутого слугами, забытого королевой, презираемого могущественными вассалами, и утешал старика ласковым словом, дыханием своим согрева,! его руки, поцелуями разгонял морщины с его чела, — этого сына тоже безжалостно увлекла и разлучила с ним междоусобная война. И с тех пор всякий раз, если случалось, что в борьбе души и тела, разума и безумия разум одерживал верх, все как бы стремились к тому, чтобы сократить те недолгие минуты просветления, коща король снова брал бразды правления из рук людей, злоупотреблявших доставшейся им властью; и, напротив, едва только не до конца побежденное безумие одолевало разум, оно сразу же находило себе верных помощников и в королеве, и в герцоге, и в вельможах, и в слугах — словом, во всех тех, кто управлял королевством вместо короля, коща сам король управлять им уже не мог.

Карл VI одновременно и чувствовал беду, и осознавал

6. Поскольку в Нормандии остаются еще различные крепости, которые английский король не захватил, но которые должны быть ему уступлены, он, приняв это во внимание, откажется от всех других завоеваний, сделанных им в других местах; каждый вернется в свои владения, где бы они ни находились; кроме того, между обоими королями будет заключен союз. Король одобряет это при условии, что шотландцы и бунтовщики в этот союз включены не будут.

7. Английский король возвратит 600 000 экю, врученных королю Ричарду в приданое за принцессой Изабеллой, и 400 000 экю в возмещение стоимости драгоценностей принцессы, оставшихся в Англии.

свою беспомощность перед ней; он видел, что королевство раздирают три партии, совладать с которыми может лишь твердая рука; он понимал, что здесь необходима воля короля, а он, несчастный, безумный старик, едва ли был даже тенью настоящего правителя. Как человек, внезапно застигнутый землетрясением, Карл видел, что рядом с ним рушится огромное здание феодальной монархии; и, сознавая, что у него нет ни сил поддержать его свод, ни возможности бежать, он покорно опустил седую голову и, смирившись, ожидал конца.

Ему подали послание герцога и условия английского короля, слуги оставили его одного в комнате; что же до придворных, то их у него давно уже не было.

Карл прочитал роковые слова, вынуждавшие законное право идти на соглашение с силой. Он взял в руки перо, чтобы поставить свою подпись, но в ту минуту, коща он уже готов был написать те несколько букв, которые составляют его имя, он вдруг подумал о том, что каждая из них будет стоить ему французской провинции, Тоща он отбросил перо, в отчаянии схватился за голову и горестно воскликнул:

— Милосердный Боже! Смилуйся надо мною!..

Уже около часа его одолевали бессвязные мысли; он пытался ухватиться за что-то, хотя бы отдаленно напоминающее определенное человеческое желание, но его возбужденный мозг не в силах был ни на чем сосредоточиться: одна мысль, ускользая от него, будила тысячи новых мыслей, никак с нею не связанных. Карл чувствовал, что в этом кошмарном бреду остатки разума вот-вот покинут его, и он сжимал голову обеими руками, словно силясь его удержать. Земля уходила у него из-под ног, в ушах шумело, перед закрытыми глазами мелькали огни; он чувствовал, как на его лысеющую голову обрушивается адское безумие и уже грызет череп своими беспощадными зубами.

В эту страшную для Карла минуту дверь, охранять которую было доверено де Жиаку, тихонько отворилась, и в комнату бесшумно, как тень, проскользнул молодой человек. Опершись на спинку кресла, где сидел старик, он сочувственно и с почтением посмотрел на него, потом склонился к его уху и прошептал всего два слова:

— Отец мой!..

Слова эти произвели магическое действие на того, к кому они были обращены; при звуках знакомого голоса Карл широко распростер руки, не разгибаясь, приподнял голову, губы его задрожали, глаза смотрели неподвижно: он не смел еще обернуться назад — так он боялся, что голос этот ему только почудился и что на самом деле ничего не было.

— Это я, отец мой, — снова произнес ласковый голос, и молодой человек, обойдя вокруг кресла, бесшумно опустился на колени у ног старика.

Король какое-то время смотрел на сына блуждающим взором, потом вдруг с криком обвил его шею руками, прижал его голову к своей груди и прильнул губами к белокурым кудрям с любовью, походившей на неистовство.

— О!.. О мой сын, дитя мое, мой Карл!.. — шептал старик прерывавшимся от плача голосом, и слезы лились у него из глаз. — Любимое мое дитя, это ты, ты!.. В объятиях старого отца твоего!.. Да правда ли это?.. Правда ли?.. Говори же еще, говори…

Потом, отстранив голову сына, он вперил в него блуждающий взгляд. Юноша, который был не в силах вымолвить ни слова, так душили его слезы, улыбаясь и плача одновременно, сделал отцу знак головою, что он не ошибается.

— Как ты сюда попал? Какими путями добирался? — спрашивал старик. — Каким опасностям подвергал себя ради того, чтобы меня увидеть? Будь же благословен, дитя мое, за твое сыновнее сердце. Да благословит тебя Господь, как благословляет тебя твой отец!

И несчастный король снова покрыл лицо сына поцелуями.

— Отец, — сказал ему дофин, — мы были в Мо, когда узнали о переговорах для обсуждения мирного договора между Францией и Англией. Но нам было известно также, что из-за болезни вы не могли принять в них участия.

— Как же ты узнал об этом?

— Через одного друга, преданного и вам и мне, отец мой, через того, кому поручено охранять по ночам эту дверь…

И юноша указал на дверь, через которую вошел.

— Через де Жиака? — в испуге спросил король.

Дофин кивнул.

— Но ведь он человек герцога! — продолжал король едва ли не в ужасе. — Быть может, он и впустил-то тебя для того, чтобы тебя же предать!..

— Не тревожьтесь, отец мой, — ответил дофин, — де Жиак предан нам.

Уверенный тон, каким говорил дофин, успокоил короля:

— Значит, ты узнал, что я здесь один… и что же?

— Мне захотелось повидать вас, и Танги, у которого тоже было важное дело к мессиру де Жиаку, согласился меня сопровождать. К тому же для большей безопасности к нам присоединились ещё два храбрых рыцаря.

— Назови их, чтобы я сохранил их имена в своем сердце.

— Мессир де Виньоль, именуемый Ла Гиром, и Погон де Ксантрай. Нынче утром, в десять часов, мы выехали из Мо, обогнули Париж со стороны Лувра и там сменили лошадей, а с наступлением ночи были у ворот города, где нас ожидают Погон и Ла Гир. Письмо мессира де Жиака служило нам охранной грамотой, и никто ничего не заподозрил. Так я добрался до этой двери, де Жиак отворил мне, и вот я здесь, отец мой, у ваших ног, в ваших объятиях!

— Да-да, — сказал король, опустив руку на документ, который он намеревался подписать как раз в ту минуту, когда вошел дофин, и в котором содержались тяжкие условия мирного договора, изложенные нами выше. — Да, ты здесь, дитя мое, ты явился ангелом-хранителем королевства, чтобы предостеречь меня: "Король, не предавай Франции!", чтобы как сын сказать мне: "Отец, сбереги для меня мое наследство!" О, короли!.. Короли!.. Они менее свободны, чем самый последний из их подданных: они должны давать отчет своим преемникам, а затем и Франции — отчет в том, как распорядились достоянием, завещанным их предками. О, когда в скором времени я встречусь с моим отцом, королем Карлом Мудрым, какой плачевный отчет придется мне ему дать о судьбе королевства, которое он передал в мои руки мирным и могущественным и которое я оставляю тебе разоренным, полным внутренних раздоров и раздробленным на части!.. Ты пришел сказать мне: "Не подписывай этого мира". Не правда ли, ты пришел, чтобы сказать именно это?

— Такой мир на самом деле сулит нам позор и погибель, — ответил дофин, пробежав глазами документ, где были перечислены условия договора. — Но верно и то, — продолжал он, — что я и мои друзья скорее сломаем наши мечи до самой рукояти о шлемы ненавистных англичан, чем подпишем с ними такой договор, и все мы, до последнего, скорее умрем на французской земле, нежели добровольно уступим ее нашему заклятому врагу… Да, отец мой, это правда.

Карл взял дрожащей рукой договор, еще раз на него поглядел и спокойно разорвал на две части.

Дофин бросился отцу на шею.

— Так тому и быть, — сказал король. — Что ж, пусть война. Лучше проигранное сражение, чем позорный мир.

— Бог нам поможет, отец мой.

— Но если герцог оставит нас и перейдет к англичанам?

— Я буду с ним говорить, — ответил дофин.

— До сих пор ты отказывался от встречи…

— Теперь я согласен его повидать.

— А Танги?

— Он возражать не станет, отец мой. Больше того: он повезет мою просьбу и поддержит ее, и тогда герцог и я — мы выступим против этих проклятых англичан и будем гнать их перед собою до самых их кораблей. О, на нашей стороне благородные воины, верные солдаты и правое дело, а это даже больше того, что нам нужно, всемилостивейший государь и отец мой! Один Божий взгляд — и мы спасены!

— Да услышит тебя Господь! — Король поднял с пола разорванный договор. — Во всяком случае, вот мой ответ английскому королю.

— Мессир де Жиак! — тотчас позвал дофин громким голосом.

Де Жиак вошел, откинув гобелен, висевший перед дверью.

— Вот ответ на предложения короля Генриха, — обратился к нему дофин. — Завтра вы доставите его герцогу Бургундскому вместе с этим вот письмом: я прошу у герцога свидания, чтобы мы как добрые и верные друзья уладили дела нашего несчастного королевства.

Де Жиак поклонился, взял оба письма и, не промолвив ни слова, вышел.

— А теперь, отец мой, — продолжал дофин, приблизившись к старику, — кто вам мешает скрыться от королевы и от герцога? Кто мешает вам следовать за нами? Повсюду, где бы вы ни находились, будет Франция. Поедем! У нас, среди моих друзей, вы всегда встретите уважение и преданность. С моей же стороны вы найдете любовь и заботу. Поедем, отец мой, у нас есть хорошие, надежно защищенные города — Мо, Пуатье, Тур, Орлеан. Они будут биться до последнего, гарнизоны их себя не пощадят, я и мои друзья — мы умрем на пороге вашей двери, прежде чем вас постигнет какое-нибудь несчастье.

Король с нежностью смотрел на дофина.

— Да, да, — ответил он ему. — Ты все сделал бы так, как обещаешь… Но я не могу согласиться. Ступай же, мой орленок, крылья у тебя молодые, сильные и быстрые. Ступай и оставь в гнезде старого отца, которому годы надломили крылья и притупили когти. Радуйся, что своим присутствием ты подарил мне счастливую ночь, что ласками своими прогнал безумие с моего чела. Ступай, мой сын, и да вознаградит тебя Бог за то благо, которое ты мне сделал!

При этих словах король встал: страх, что внезапно могут войти, вынуждал его сократить драгоценные минуты радости и счастья, которые дарило ему присутствие единственного на свете любящего его существа. Он проводил дофина до самой двери, еще раз прижал его к своему сердцу. Отец и сын, которым уже не суждено было встретиться вновь, обменялись последним прощальным поцелуем, и юный Карл удалился.

В это же самое время де Жиак говорил, обращаясь к Танги:

— Будьте спокойны, приведу его под ваш топор, как быка на бойню.

— О ком это вы?.. — спросил дофин, неожиданно появившись рядом с ними.

— Да так, ни о ком, ваше высочество, — спокойно ответил Танги. — Мессир де Жиак рассказывал мне тут одну старую историю…

Танги и де Жиак многозначительно переглянулись.

Де Жиак проводил Танги и дофина за городские ворота.

Спустя десять минут они встретились с Погоном и Ла Гиром, ожидавшими их.

— Ну, что договор? — спросил Ла Гир.

— Разорван, — отвечал Танги.

— А свидание? — продолжал Погон.

— Если дозволит Бог, вскоре состоится. А пока что, милостивые государи, самое главное — поскорее в дорогу. Завтра на рассвете мы должны быть в Мо, иначе нам не избежать стычки с проклятыми бургундцами.

Соображение это показалось четырем всадникам весьма веским, и они отправились настолько быстро, насколько позволили им их тяжелые походные кони.

На другой день де Жиак направился в Мелен с двумя посланиями к герцогу Бургундскому. Он вошел в павильон, в котором герцог совещался с английским королем Генрихом и графом Варвиком.

Герцог Жан поспешно сорвал красную шелковую нить, которой было перевязано доставленное его любимцем письмо с прикрепленной к нему королевской печатью. В конверте он обнаружил разорванный договор: как и обещал король своему сыну, таков был его единственный ответ.

— Наш государь пребывает сейчас в припадке помешательства, — сказал герцог, побагровев от гнева. — Да простит ему Бог, но он разорвал го, что ему следовало подписать.

Генрих пристально взглянул на герцога, выступавшего от имени французского короля.

— Государь наш, — невозмутимо заметил де Жиак, — никогда не был здоровее духом и телом, нежели в настоящее время.

— В таком случае сумасшедший — это я, — сказал Генрих, встав со своего места. — Да, сумасшедший, ибо поверил обещаниям человека, у которого не было сил, а быть может, и желания их выполнять.

При этих словах герцог Жан вскочил, мускулы его лица напряглись, ноздри раздувались от гнева, он дышал шумно, как разъяренный бык. Однако сказать ему было нечего.

— Хорошо, брат мой, — продолжал Генрих, нарочно называя герцога Бургундского так же, как называл его французский король. — Тогда я рад сообщить вам, что мы силой отнимем у вашего короля то, что просили уступить нам добровольно: нашу долю французской земли, наше место в его королевском семействе, Мы отнимем его города, и его дочь, и все, что мы просили: мы отрешим его от королевства, а вас — от вашего герцогства.

— Государь, — отвечал герцог Бургундский в том же тоне, — вы с удовольствием говорите о том, чего вам бы хотелось. Но прежде, нежели вы отрешите его величество короля от королевства, а меня — от герцогства, у вас, мы нисколько в этом не сомневаемся, будет немало утомительных дел, и, быть может, вместо того, о чем вы думаете, вам еще придется защищать собственный остров…

С этими словами он повернулся спиною к королю Генриху и, не дожидаясь его ответа и не поклонившись ему, вышел через дверь, обращенную к французским палаткам. Де Жиак последовал за ним.

— Ваша светлость, — сделав несколько шагов, обратился он к герцогу, — у меня есть еще одно послание.

— Если оно похоже на первое, то отнеси его к дьяволу! — ответил герцог. — На сегодня с меня и одного послания довольно.

— Ваша светлость, — продолжал де Жиак, не меняя тона, — речь идет о послании его высочества дофина: он просит у вас свидания.

— О, это меняет дело, — сказал герцог, быстро повернувшись. — Где же его письмо?

— Вот оно, ваша светлость.

Герцог выхватил письмо из рук де Жиака и с жадностью стал читать.

— Убрать все палатки и ограду! — приказал герцог пажам и служителям. — К вечеру не должно остаться и следа этой проклятой встречи! А вы, милостивые государи, — продолжал он, обращаясь к рыцарям, которые, услышав его слова, вышли из палаток, — живо на своих коней да мечи наголо! Опустошительная, смертельная война голодным заморским волкам! Война сыну убийцы, которого они именуют своим королем!