Одно из завидных преимуществ историка, этого властелина минувших эпох, состоит в том, что, обозревая свои владения, ему достаточно коснуться пером древних развалин и истлевших трупов — и вот уже перед глазами возникают дворцы и воскресают усопшие: словно подчиняясь гласу Божьему, по его воле скелеты снова обретают живую плоть и облекаются в нарядные одежды; на необозримых просторах человеческой истории, насчитывающей три тысячелетия, ему достаточно по собственной прихоти наметить своих избранников, назвать их по именам — и те тотчас поднимают могильные плиты, сбрасывают саваны, откликаясь, как Лазарь на призыв Христа: "Я здесь, Господи, чего хочешь Ты от меня?"

Разумеется, надо обладать твердой поступью, чтобы не страшась спуститься в глубины истории; повелительным голосом — чтобы вопрошать тени прошлого; уверенной рукой — чтобы записать то, о чем они повествуют. Ибо умершие хранят порою страшные тайны, которые могильщик зарыл вместе с ними. Волосы Данте поседели, когда он слушал рассказ графа Уголино, и взгляд его стал так мрачен, щеки покрылись такой мертвенной бледностью, что, когда Вергилий вновь вывел его из ада на землю, флорентийские женщины, догадавшись, откуда возвращается сей странный путник, говорили своим детям, указывая на него пальцем: "Поглядите на этого мрачного, скорбящего человека — он спускался в преисподнюю".

Если оставить в стороне гений Данте и Вергилия, мы вполне сможем сравнить себя с ними, ибо ворота, что ведут в усыпальницу аббатства Сен-Дени и вот-вот распахнутся перед нами, во многом подобны вратам ада: и на них могла быть та же надпись. Так что, будь у нас в руках факел Данте, а проводником нашим — Вергилий, нам недолго пришлось бы бродить среди гробниц трех царствующих родов, погребенных в склепах старинного аббатства, чтобы найти могилу убийцы, чье преступление было бы столь же отвратительно, сколь преступление архиепископа Руджиери, или могилу жертвы, чья судьба так же плачевна, как судьба узника Пизанской башни.

Есть на этом обширном кладбище, в нише слева, скромная гробница, возле которой я всегда в задумчивости склоняю голову. На ее черном мраморе высечены два изваяния — мужчины и женщины. Вот уже четыре столетия они покоятся здесь, молитвенно сложив руки: мужчина вопрошает Всевышнего, чем он Его разгневал, а женщина молит прощения за свою измену. Изваяния эти — статуи безумца и его неверной супруги; целых два десятилетия умопомешательство одного и любовные страсти другой служили во Франции причиной кровавых раздоров, и не случайно на соединившем их смертном ложе вслед за словами: "Здесь покоятся король Карл VI Благословенный и королева Изабелла Баварская, его супруга" — та же рука начертала: "Помолитесь за них".

Здесь, в Сен-Дени, мы и начнем листать темную летопись этого удивительного царствования, которое, по словам поэта, "прошло под знаком двух загадочных призраков — старика и пастушки" и оставило в наследство потомкам лишь карточную игру — этот насмешливый и горький символ неустойчивости империй и незавидности удела человеческого.

В этой книге читатель найдет не много светлых, радостных страниц, зато слишком многие будут нести на себе красные следы крови и черные — смерти. Ибо Богу угодно было, чтобы все на свете окрашивалось в эти цвета, так что он даже превратил их в символ человеческой жизни, сделав ее девизом слова: "Невинность, страсти и смерть".

А теперь откроем нашу книгу, как Бог открывает книгу жизни, на светлых ее страницах: страницы кроваво-красные и черные ожидают нас впереди.