Ничего значительного по пути из Варенна в Сент-Мену не произошло. Именитые пленники вздрагивали при каждом шуме, теряя по мере приближения к городу надежду на помощь, и, въезжая в него, пребывали в глубокой подавленности.

Первое, что бросилось им в глаза, словно укор самой смерти, были похороны человека, по ошибке убитого накануне. Королевские кареты остановились, пропуская траурный кортеж. Два величия взирали друг на друга: величие монарха и величие могилы. Королевское величие признало величие смерти и склонилось перед ним.

Сент-Мену был переполнен народом. В город отовсюду сошлись национальные гвардейцы. Из Шалона они приехали или на почтовых, или в личных экипажах, или в крестьянских повозках; наплыв людей был так велик, что в городе опасались нехватки продуктов.

Среди снующих взад и вперед людей я заметил бывшего охотника из Аргоннского леса г-на де Дампьера, который ехал верхом на низкорослом коне. Узнав меня, он повернул в мою сторону, пытаясь пробраться сквозь ряды национальных гвардейцев, живыми изгородями стоявших по обе стороны королевских экипажей. Именно меня он и попробовал оттолкнуть, так как не рассчитывал встретить мое противодействие.

— Простите, господин граф, но сюда нельзя, — сказал я.

— Почему же? — спросил он.

— Отдан приказ никого не допускать к карете короля.

— Кто же его отдал?

— Наш командир, господин Друэ.

— Революционер!

— Возможно, господин граф; он наш командир, и мы должны подчиняться ему.

— Но разве запрещено провозглашать "Да здравствует король!"?

— Нет, господин граф, ведь все мы роялисты.

Господин де Дампьер, сняв шляпу, высоко поднял руку, привстал на стременах и громко крикнул:

— Да здравствует король!

Король высунул голову из окошка и кивнул ему, без всякого выражения радости или благодарности на лице.

Господин де Дампьер с трудом выбрался из толпы, заставляя своего коня пятиться задом. До сих пор он стоит у меня перед глазами, словно я видел его вчера: на нем был мундир с обшитыми золотой тесьмой лацканами и отворотами и серые панталоны, высокие сапоги из мягкой нелакированной кожи, белый жилет и расшитая золотом треуголка; за спиной у него висело короткое одноствольное ружье. Я потерял его из виду, но мне показалось, будто он направился в сторону Водопойной улицы.

Тем временем мэр и члены муниципального совета вышли встречать королевскую семью к мосту через Эну, расположенному у Деревянных ворот. Тут муниципальный служащий взял слово и произнес перед королем целую речь о тех тревогах, что породило во Франции его бегство. Людовик XVI удовольствовался тем, что с угрюмым видом ответил:

— В мои намерения никогда не входило покидать мое королевство.

Скопление народа было столь велико, что нам потребовалось более получаса, чтобы продвинуться вперед шагов на пятьсот. В половине двенадцатого король поднялся по ступеням в ратушу. Платье его было покрыто пылью; лицо сильно осунулось.

Королева, одетая в черное (в доме г-на Соса она сменила платье), держала дофина за руку.

Людовик XVI и дети проголодались. Королева же, казалось, не испытывает потребности в пище точно так же, как она не нуждается во сне.

Стараниями муниципального совета был приготовлен завтрак; но, поскольку с его сервировкой задерживались, жандарм Лапуэнт набрал в свою шляпу вишен и принес их принцессе Марии Терезе.

Королевское семейство очень нуждалось в отдыхе. Мэр г-н Дюпюи де Даммартен гостеприимно предложил ему свой дом; приглашение было принято.

Правда, г-н Дюпюи де Даммартен посоветовал королю, что будет лучше, если он, королева и дофин покажутся народу. Король не стал возражать и первым подошел к окну; потом появилась и королева, державшая на руках дофина. Единственное окно ратуши, выходившее на балкон, оказалось слишком узким, чтобы в нем могли одновременно предстать король и королева.

После этого муниципальный служащий объявил народу, что его величество, сильно устав, намерен оказать жителям Сент-Мену честь и заночевать в стенах их города.

Экипажи уже поставили в каретные сараи (новость об остановке на сутки для нас, отшагавших под палящим солнцем восемь льё, была не менее приятна, чем для королевской семьи), когда национальные гвардейцы из близлежащих городов и деревень — они заполняли постоялые дворы и кабаре — сбежались на площадь, кляня аристократов и предателей и вопя во все горло, что семейство короля находится слишком близко от границы, чтобы позволить ему отдыхать. Учитывая это, они потребовали незамедлительного отъезда короля и его семьи.

Король осведомился о причине этого шума и, выяснив ее, сказал с присущей ему невозмутимостью:

— Ну что ж, хорошо! Едем!

Королева снова вышла на балкон, держа за руку сына; она показала дофину национальную гвардию и вполголоса произнесла несколько слов. Один житель Сент-Мену, стоявший на балконе соседнего дома, уверял меня, будто слышал, как королева сказала:

— Посмотри на этих голубых уродов! Это они хотят, чтобы мы ехали.

Вряд ли надо напоминать, что национальная гвардия носила голубые мундиры.

Когда королевское семейство проходило через залу ратуши — в нее выходило окошко двери часовни, где городские заключенные слушали мессу, — королева, заметив их, раздала пять луидоров, король — десять.

В два часа экипажи снова двинулись в путь, на Шалон. С той минуты, когда Людовика XVI опознали, он занял в карете лучшее место. Господа де Мальден, де Мустье и де Валори располагались на козлах кучера, и их даже не думали связывать, как это утверждается в отдельных свидетельствах.

Приезд короля в Сент-Мену и отъезд его из города не вызвали ни единого приветствия, кроме возгласа г-на де Дампьера, о чем мы уже знаем. Слышались лишь крики "Да здравствует нация! Да здравствуют патриоты!".

Мы приступим сейчас к рассказу о событии, которое истолковывалось историками совершенно по-разному. Я повествую о нем как свидетель, видевший все собственными глазами, и поэтому могу утверждать, что в моих воспоминаниях содержится истинная правда.

Граф де Ан приехал в Сент-Мену часов в девять или десять утра; его привел в отчаяние арест короля. Многие слышали, как он повторял:

— Король арестован! Мы все погибли! Но король узнает, что еще остались преданные ему люди.

Я уже писал, что после разговора со мной граф направился в сторону Водопойной улицы. Когда там проехала королевская берлина, он, словно часовой, взял на караул перед августейшими пленниками. Король заметил его, указал на него королеве и тоже приветствовал графа.

После этого г-н де Дампьер пустил коня в галоп и исчез в Водопойной улице; окружными путями он обогнал экипажи, встал на площади Променад, поджидая там кареты точно так же, как на углу Водопойной улицы, и снова взял на караул. Король приветствовал его в третий раз.

И тут ему — он пустил коня через толпу с противоположной от меня стороны — удалось подъехать к карете. В это время лошади, идя шагом, тащили ее вверх через предместье Флёрьон.

— Государь, перед вами ваш преданнейший слуга, — обратился он к королю. — Меня зовут Дю Вальде Дампьер, граф де Ан; я женат на мадемуазель де Сегюр, родственнице министра, носящего эту фамилию, и племяннице господина д’Аллонвиля.

— Все эти фамилии мне известны, граф, — ответил король, — и я тронут проявлением вашей преданности.

Этот разговор вполголоса у двери кареты, после того как граф демонстративно оказывался на пути короля и отдавал ему воинские почести, означал по сути вызов толпе, что везла обратно в Париж желавшего бежать короля. Однако, если бы король ласково отказался от беседы с графом, г-н де Дампьер еще мог бы удалиться и скрыться.

Начало кортежа достигло границы города и приблизилось к спуску на Даммартен-ла-Планшетт.

При выезде из города г-н де Дампьер появился снова; он ехал вдоль дороги, держась по ту сторону кювета, за деревьями. Он старался не отставать от королевской кареты, беспрестанно подавая семейству короля какие-то знаки. Это, как легко догадаться, возбудило подозрения охраны; все сочли, что в разговоре у дверцы кареты речь шла о плане похищения короля; берлину окружили более плотным кольцом, а по шеренгам национальных гвардейцев передали приказ: "Смотри в оба!"

Тогда г-н де Дампьер опять попытался приблизиться к карете короля; на этот раз его встретил не только ропот недовольства, но и прямая угроза: на него были нацелены ружья, чтобы не дать ему продвинуться вперед. Эта столь дерзкая настойчивость графа вывела из себя самых спокойных гвардейцев. Поняв, что усилия его бесполезны, г-н де Дампьер решил напоследок бросить им вызов.

Проехав две трети склона, в месте, именуемом Гревьер, г-н де Дампьер снова воскликнул "Да здравствует король!" и выстрелил в воздух из ружья; потом, дав шпоры коню, он ускакал.

В полукилометре от дороги находился лес; все подумали, что там устроили засаду войска и выстрел служит для них сигналом.

Пять-шесть всадников бросились в погоню за г-ном де Дампьером. Почти одновременно раздалось несколько выстрелов, но пули не задели г-на де Дампьера: он быстро несся вперед, в знак своего торжества размахивая ружьем.

Вместе с другими я побежал вперед за графом, но не для того, чтобы преследовать г-на де Дампьера, — слава Богу, мне и в голову не могла прийти подобная мысль! — а наоборот, чтобы помочь ему, если в том возникнет надобность.

Господин де Дампьер проскакал уже шагов пятьсот, когда его лошадь, перепрыгнув через канаву, споткнулась. Однако с помощью поводьев и шпор он не дал ей упасть и галопом поскакал дальше. Ружье он выронил в канаву.

В эту секунду раздался одиночный выстрел… Стрелял крестьянин, сидевший верхом на гусарской лошади, которую он захватил вчера. Было заметно, что г-н де Дампьер ранен; он откинулся на круп коня, взвившегося на дыбы.

А через мгновение у маленького моста Святой Екатерины, на берегу канавы, вода которой текла под этим мостом, с быстротой молнии разыгралась чудовищная сцена (я сам наблюдал ее во всех подробностях, не будучи в состоянии ее предотвратить).

Выстреливший крестьянин — с ним было человек сорок — подъехал к графу де Ан, нанес ему удар саблей, выбив его из седла.

Потом я больше ничего не мог разглядеть и расслышал лишь десятка два выстрелов. Заметив облако дыма, я бросился к этому месту: г-на де Дампьера расстреляли в упор.

Я подоспел слишком поздно; даже если бы я прибежал раньше, то успел бы только погибнуть вместе с ним, но не спасти его. Тело графа было изрешечено пулями и исколото штыками; лицо — по нему били ногами — нельзя было узнать; часы в карманчике жилета расплющила пуля.

Больше здесь делать было нечего; взяв свое ружье на плечо, я со слезами на глазах побрел напрямик через поля, обливаясь потом, и присоединился к своей шеренге.

Королевская берлина уныло продолжала свой путь по тридцатиградусной жаре, по дороге, которая, словно прочерченная мелом линия, пересекает печальную часть Франции, называемую Сухой Шампанью.