Группа, столь беспорядочно и шумно ворвавшаяся в самый неподходящий момент, была банда Марко Бранди.

С того времени, как разбойники лишились своего предводителя, они стали жертвой достойной сожаления анархии и роковой недисциплинированности. Правда, в течение нескольких дней, непосредственно последовавших за его исчезновением, они еще придерживались привычных для них почти что военных норм поведения, поскольку опасались, что в один прекрасный миг он объявится вновь; но мало-помалу сама мысль о том, что он либо погиб, либо схвачен, стала восприниматься ими как свершившийся факт и в отсутствие сильной руки, подавлявшей дурные страсти, злополучные бандиты стали поддаваться собственным прихотям и действовать, повинуясь зверским инстинктам, лишившись последних остатков чести и совести, кляня на каждом шагу Бога и дьявола, распевая "Аве Мария" в кабаках и буйствуя в церквах.

И вот в тот день, о котором идет речь, узнав, что в половине одиннадцатого вечера по дороге между Джоей и Милето проследует почтовая карета, перевозящая из Палермо в Неаполь налоговые сборы, человек двенадцать — пятнадцать из числа этих нечестивцев устроили засаду между двумя упомянутыми селениями и, обратив в бегство сопровождавший экипаж эскорт, без всякого уважения к государственным службам наложили лапу на общественные средства; после этого они отправились в харчевню, где поужинали так, словно у них было по два желудка, но ни капли совести. Затем, полупьяные и ни в малейшей степени не доверяющие друг другу, они решили разделить награбленное в церкви, так как, если даже кто-нибудь и вздумает обмануть товарищей, святость места удержит его от этого. Сказано — сделано; однако столь похвальные намерения привели их сюда явно не вовремя с точки зрения как метра Адама, так и кума Маттео.

Сначала разбойников ошеломило то, что церковь оказалась так ярко освещена; но, поразмыслив, они решили, что подобная иллюминация лишь облегчит предстоящий дележ, и, понятия не имея о тех способах, при помощи которых Провидение карает виновных и обращает грешников, обрадовались этому неожиданному обстоятельству. Кое-кто из них, менее очерствевший душой, чем прочие, попытался пояснить остальным членам банды, что подобного рода занятие перед лицом покойника является верхом богохульства; но их, более разумных, единодушно подняли на смех, причем из противоречия, столь характерного для людей грубого душевного склада; громче всех кричали как раз те, кто опасался, что их товарищи заметят царящую в их душах природную неуверенность в себе.

Затем, благодаря сохранившимся остаткам повиновения распоряжениям того из них, кто исполнял обязанности главаря, шум постепенно стал стихать, все расселись в круг, и начался дележ. Начали с монет большего достоинства, затем перешли к средним, а под конец занялись мелочью; но когда расчеты были окончены, осталось три сольдо.

Такую сумму между пятнадцатью разбойниками разделить было трудновато, особенно потому, что это происходило в стране, где еще не была введена десятичная система мер. И тогда решили, что эти три сольдо, не поддающиеся разделу, будут каким-нибудь способом разыграны. Каждый предлагал свой собственный метод: одни советовали сыграть в "орел или решку", другие — в "чет-нечет"; ни один из этих двух вариантов не получил всеобщего одобрения: те, кто сделал эти предложения, настаивали на своем, те, кто их отвергал, упорствовали в своем отказе; разногласия грозили перерасти в ссору, грубые оскорбления явно предвещали безжалостную схватку; но тут возвысил голос тот, кто исполнял обязанности главаря, и заявил, что нашел способ, который удовлетворит всех и одновременно представит собой приятнейшее развлечение для всей их компании. Это вдвойне заманчивое обещание утихомирило страсти, и все смолкли, чтобы выслушать предложение. Выдумка была, действительно, более чем оригинальна: она заключалась в том, что гроб устанавливается таким образом, чтобы превратить покойника в мишень; каждый стреляет в цель один раз из карабина, и тот, кому удастся попасть в самую середину лба, получает три сольдо. Исполняющий обязанности главаря не ошибся: его предложение пришлось по вкусу всем без исключения, что и было подтверждено всеобщими рукоплесканиями.

Все бандиты приняли участие в приготовлениях, необходимых для создания тира нового образца: один рассчитывал расстояние, другой готовил карабин, кто-то отмеривал порох, а кто-то отсчитывал пули. Затем, как только эти приготовления были закончены, все вместе окружили гроб, чтобы затем поднять его, как было оговорено; однако стоило лишь этим нечестивцам прикоснуться руками к гробу, как метр Адам, осознав, что нельзя терять ни минуты, если он не хочет, чтобы его расстреляли, встал в гробу во весь рост и закричал оглушительным голосом:

— Душа чистилища!

Услышав этот крик и увидев это привидение, бандиты бросились вон из церкви, оставив на плитах клироса не только спорные три сольдо, но и пятнадцать долей, которые еще никто не имел времени забрать и которые в сумме составляли семь тысяч пятьсот тридцать франков.

Некоторое время метр Адам простоял с распростертыми руками и разинутым ртом, изумляясь произведенному им эффекту. Потом он ловко выпрыгнул из гроба, полагая, что и для него настала минута умчаться на волю; тем не менее он был человеком достаточно рассудительным, чтобы бросить на произвол судьбы добро, ниспосланное ему самим Господом; припомнив одно из любимых изречений фра Бракалоне, гласившее, что, если один вор заберет себе то, что украдено другим вором, дьяволу остается только рассмеяться, он решил дать возможность дьяволу посмеяться от всей души и забрать себе одному то, что украли пятнадцать воров. После этого он взял кусок материи, служивший ему саваном, расстелил его на полу и мигом сгреб туда все пятнадцать долей. Собрав все до последнего, он с алчностью нищеты стал разглядывать кучу золота, серебра и мелкой разменной монеты, как вдруг почувствовал, что кто-то похлопывает его по плечу и одновременно произносит на ухо слова, столь же ужасные, сколь и неожиданные:

— Разделим, кум, на двоих!

Метр Адам тотчас же обернулся и увидел кума Маттео: тот стоял у него за спиной со скрещенными руками и насмешливо его разглядывал. Выбора не было — оставалось либо потерять все, либо поделить всю эту сумму, тем самым обеспечив молчание и купив сообщника. Метр Адам не колебался ни минуты и, проявив уже известную читателю быстроту и решимость, предложил Маттео сесть перед ним и расстелить платок. В результате раздела у каждого из них оказалось по три тысячи семьсот шестьдесят пять франков.

Оставались еще три сольдо, послужившие причиной спора среди грабителей. Метр Адам посмотрел на них и рассмеялся.

— Вот это те самые три сольдо, — сказал кум Маттео, протягивая к ним руки, — которые я тебе ссудил; отдай их мне.

— Еще чего! — не согласился метр Адам, забирая их себе. — Чудеса, да и только! Я тебе подарил три тысячи семьсот шестьдесят пять франков, а ты требуешь у меня еще какие-то три сольдо!

— Я требую эти три сольдо потому, что я тебе их одолжил, — ответил кум, — и буду требовать до тех пор, пока ты их мне не отдашь. Ты теперь достаточно богат, чтобы отдавать долги. Так что отдай мне хотя бы мои три сольдо.

— Твои три сольдо! Тебе следовало бы сказать, мои три сольдо, так что извини!

— Да отдай же ты, наконец, мои три сольдо! — воскликнул кум Маттео и схватил метра Адама за волосы.

— Да оставь же ты в покое мои три сольдо! — воскликнул тот и ухватил кума Маттео за воротник.

Оба зашли слишком далеко, чтобы уступить; к тому же оба они были упрямы, как и все калабрийцы, так что каждый из них тянул деньги к себе, рыча во всю глотку: "Мои три сольдо! Мои три сольдо!"

Оставим же этих двух достопочтенных противников в свое удовольствие тащить друг друга за волосы и воротник и орать без всякого стеснения, а сами вернемся к отряду Марко Бранди.

Разбойники уносили ноги, словно за ними гнались по пятам все дьяволы ада. Но, несмотря на охватившую их жуткую панику, им все же пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Одни прислонились к деревьям, другие уселись на камнях, кто-то впопыхах бросился ничком на землю, кто-то лег на спину; а когда у всех понемногу стало восстанавливаться дыхание, одному из них пришло в голову, что, быть может, они ошиблись или стали жертвой обмана зрения. Он робко высказал свое мнение, но видение было еще слишком живо, чтобы большинство поддержало это суждение. Однако по истечении нескольких минут безмятежное спокойствие ночи, прозрачность воздуха, свежесть дыхания гор мало-помалу смягчили душевную тревогу бандитов. Окружавшая их природа была так величественна и чиста, что они никак не могли понять, как это в четверти льё от места, где они остановились, мог быть нарушен естественный мировой порядок и перестал действовать один из первейших законов бытия. Быть может, эти раздумья не имели такой четко выраженной формы, но, в каком бы виде они ни одолевали бандитов, воздействие их, тем не менее, оказалось достаточно сильным. И в результате этого по прошествии еще нескольких минут молчаливых раздумий бандиты все же убедили себя в том, что они, вероятно, поторопились покинуть церковь, опрометчиво бросив там деньги и оружие. Тогда один из них предложил вернуться и забрать все это; если бы подобный совет был высказан несколько ранее, он имел бы, как видно, мало шансов на то, чтобы его одобрили, теперь же произошло совершенно обратное: все набрались смелости и отбросили все опасения. Но каждый, кто набрался смелости и отбросил все опасения, одновременно втайне испытывал чувство стыда, так что все поднялись молча и отряд отправился в путь, не говоря ни единого слова.

И все же, несмотря на воинственную решимость, охватившую всех без исключения, по мере приближения к церкви бандиты ощущали, как у них в груди вновь зарождается какой-то слабый трепет, появляются явные признаки возвращения прежних страхов. Время от времени те, кто шел впереди, останавливались и прислушивались и весь отряд останавливался и прислушивался вслед за ними. И тогда воцарялась такая глубокая тишина, что каждый без труда мог услышать биение собственного сердца; затем все вновь отправлялись в путь, замедляя шаг тем чаще, чем ближе они подходили к страшному месту, куда шли все и куда никто не желал попасть.

Наконец они поднялись на вершину холма, откуда можно было увидеть темную массу церкви со светящимися окнами. Стало ясно, что гроб все еще стоит на возвышении. Бандиты переглянулись, как бы молчаливо спрашивая друг у друга, стоит ли двигаться дальше. Тот, кто исполнял обязанности главаря, видя, что всех охватили сомнения, рискнул заявить, что пойдет один, ибо он находится в состоянии благодати, поскольку не далее чем утром получил отпущение грехов от ограбленного им монаха, и потому рискует менее других. Бандиты дали обещание его подождать; исполняющий обязанности главаря осенил себя крестным знамением и отбыл.

В атмосфере прекрасной восточной ночи, более ясной и светлой, чем сумерки у нас на западе, товарищи следили за ним взглядом и наблюдали за тем, как он размеренным шагом шел по направлению к церкви, постепенно исчезая из виду. Но вот он растворился на фоне темного ночного горизонта; весь отряд пребывал в безмолвии и неподвижности, не сводя глаз с того места, где их главарь пропал из виду, однако должен был появиться. Прошли две минуты торжественного покоя, породившие в их преисполненных суеверия душах больше страха, чем если бы они находились под громовым ружейным огнем. Затем из темноты стала вырисовываться человеческая фигура, начавшая быстро приближаться к ним. Следует признать, что первое их побуждение при виде поспешности, с которой она двигалась, состояло в том, чтобы бежать, не дожидаясь прихода главаря; однако, как только они увидели, что никто его не преследует, им стало стыдно собственных страхов. А он, в свою очередь заметив своих товарищей, удвоил быстроту шага; не прошло и нескольких минут, как он появился — бледный, задыхающийся, со вставшими дыбом волосами.

— Ну что, — спросил один из бандитов, — эта проклятая душа все еще там?

— А как же! — ответил пришедший, останавливаясь после каждого слова, чтобы отдышаться. — Да, да, она все еще там, а с ней и другие.

— Как, ты их видел?

— Нет; но я их слышал, стоя у двери.

— А откуда ты знаешь, что их там много?

— Откуда я знаю? — повторил исполняющий обязанности главаря. — Знаю потому, что слышал, как каждая из душ требовала свои три сольдо; судите сами, сколько их там, если из суммы в семь тысяч пятьсот тридцать франков на каждую душу приходится только три сольдо.

Можно догадаться, учитывая состояние духа разбойников, какое впечатление произвел на них этот рассказ. Каждый размашисто осенил себя крестным знамением и тихо поклялся отныне вести образ жизни честного человека, ведь то, что им было рассказано, обладало всеми признаками неоспоримой истины. А дело заключалось в том, что бандит подошел к дверям церкви как раз в ту минуту, когда спор между метром Адамом и кумом Маттео был в самом разгаре, причем они так увлеченно колотили друг друга и кричали друг на друга, что не заметили, как их окружила добрая дюжина жандармов, чье присутствие они обнаружили лишь тогда, когда бригадир, обращаясь к ним, прокричал громовым голосом:

— Бросьте оружие, мерзавцы! Беру вас под арест!