Признаюсь, я спускался, заинтригованный последней фразой Люсьена: "Другой принадлежал моей матери".

Это заставило меня посмотреть на г-жу де Франки внимательнее, чем я это сделал при первой встрече.

Сын, войдя в столовую, почтительно поцеловал ей руку, и она приняла этот знак уважения с достоинством королевы.

— Матушка, простите, что я заставил вас ждать, — сказал он.

— Во всяком случае, это произошло по моей вине, сударыня, — вмешался я, поклонившись, — господин Люсьен показывал мне такие любопытные вещи, что из-за моих бесчисленных вопросов он был вынужден задержаться.

— Успокойтесь, — сказала она, — я только что спустилась, но, — продолжила она, обращаясь к сыну, — я торопилась тебя увидеть, чтобы расспросить о Луи.

— Ваш сын болен? — спросил я г-жу де Франки.

— Люсьен этого опасается, — сказала она.

— Вы получили письмо от вашего брата? — спросил я.

— Нет, — ответил он, — и это-то меня беспокоит.

— Но почему вы решили, что он болеет?

— Потому что последние дни мне самому было не по себе.

— Извините за бесконечные вопросы, но это не объясняет мне…

— Вы разве не знаете, что мы близнецы?

— Да, знаю, мой проводник сказал мне об этом.

— А вам неизвестно, что, когда мы родились, у нас были сросшиеся ребра?

— Нет, я этого не знал.

— Так вот, потребовался удар скальпеля, чтобы нас разделить, вследствие этого, даже находясь вдали друг от друга, как сейчас, мы ощущаем, что у нас одна плоть, будь то в физическом или духовном смысле. Один из нас невольно чувствует то, что испытывает другой. А в эти дни без какой-либо причины я печален, мрачен и угрюм. Я ощущаю ужасную тоску: очевидно, мой брат переживает глубокое горе.

Я с удивлением рассматривал молодого человека, который говорил нечто странное и, казалось, не сомневался в достоверности этого. Впрочем, его мать, по-видимому, испытывала те же чувства.

Госпожа де Франки печально улыбнулась и сказала:

— Те, кого нет с нами, — в руках Господних. Главное — ты уверен, что он жив.

— Если бы он был мертв, — спокойно произнес Люсьен, — я бы это знал.

— И ты бы, конечно, сказал мне об этом, мой мальчик?

— Да, сразу же, я вам это обещаю, матушка.

— Хорошо… Извините, сударь, — продолжала она, поворачиваясь ко мне, — что я не смогла сдержать перед вами свои материнские переживания, ведь дело не только в том, что Луи и Люсьен мои сыновья, они последние в нашем роду… Присаживайтесь справа от меня… Люсьен, а ты садись вон там.

И она указала молодому человеку на свободное место слева.

Мы устроились за длинным столом; на его противоположном конце было накрыто еще на шесть персон. Это было предназначено для тех, кого называют на Корсике "семьей", то есть для тех лиц, что в больших домах по положению находятся между хозяевами и слугами.

Трапеза была обильной и сытной.

Но, признаюсь, просто умирая от голода, я, однако, погрузился в свои мысли и довольствовался лишь тем, что насыщался, не в силах смаковать и получать наслаждение от гастрономических изысков.

И действительно, мне показалось, что, попав в этот дом, я очутился в таинственном мире, напоминающем сказку.

Кто она, эта женщина, у которой, как у солдата, было свое оружие?

Кто он, этот человек, который испытывает те же страдания, что и его брат, находящийся за триста льё от него?

Кто эта мать, которая заставляет своего сына поклясться, что он обязательно тут же скажет ей, если узнает о смерти ее второго сына?

Все это, должен сознаться, давало мне немало пищи для размышлений.

Между тем я заметил, что мое молчание затянулось и стало уже неприличным; я поднял голову и тряхнул ею, как бы отбрасывая все свои мысли.

Мать и сын тотчас же обернулись, думая, что я хочу присоединиться к разговору.

— Значит, вы решились приехать на Корсику? — произнес Люсьен так, как будто возобновил прерванный разговор.

— Да. Видите ли, у меня уже давно было это намерение, и вот теперь, наконец, я его осуществил.

— По-моему, вы правильно сделали: пока еще не слишком поздно, потому что через несколько лет при теперешнем планомерном вторжении французских вкусов и нравов те, кто приедет сюда, чтобы увидеть Корсику, больше ее здесь не найдут.

— Во всяком случае, если древний национальный дух отступит перед цивилизацией и укроется в каких-то уголках острова, то это будет, конечно, в провинции Сартен и долине Тараво.

— Вы так думаете? — спросил молодой человек, улыбаясь.

— Но мне кажется, что все окружающее меня здесь и увиденное мною — это прекрасная и достойная картина старых корсиканских обычаев.

— Да, но, тем не менее, в этом самом доме с зубцами и машикулями, где мы с матерью храним четырехсотлетние традиции семьи, французский дух отыскал моего брата, отнял его у нас и отправил в Париж, откуда он к нам вернется адвокатом. Он будет жить в Аяччо, вместо того чтобы оставаться в доме своих предков; он будет защищать кого-то в суде; если у него хватит таланта, он, возможно, будет именоваться королевским прокурором; тогда он будет преследовать несчастных, прикончивших кого-нибудь, как говорят у нас, и перестанет отличать тех, кто вершит правосудие, от простых убийц, как это вы сами недавно сделали; будет требовать от имени закона головы тех, кто, должно быть, совершил то, что их отцы сочли бы за бесчестье не сделать; он подменит Божий суд людским и однажды, приготовив чью-нибудь голову для палача, поверит, что служил стране и принес свой камень для храма цивилизации… как говорит наш префект… О Боже мой, Боже мой!

И молодой человек поднял глаза к небу, как, должно быть, некогда это сделал Ганнибал после битвы у Замы.

— Но, — возразил я ему, — вы же видите, что Господь хотел все уравновесить и поэтому, сделав вашего брата последователем новых принципов, вас сотворил приверженцем старых обычаев.

— Но кто меня убедит, что мой брат не последует примеру своего дяди, вместо того чтобы последовать моему примеру? Да и окажусь ли я сам достойным рода де Франки?

— Вы? — удивленно воскликнул я.

— Да, Боже мой, я. Хотите, я вам скажу, что вы приехали искать в провинции Сартен?

— Говорите.

— Вы приехали сюда охваченный любопытством светского человека, художника или поэта, ведь я не знаю, кто вы, и не спрашиваю вас об этом: вы сами нам это скажете, покидая нас, если захотите, или сохраните молчание; вы наш гость и абсолютно свободны… Итак, вы приехали в надежде увидеть какую-нибудь деревню, охваченную вендеттой, познакомиться с каким-нибудь колоритным бандитом, наподобие описанного господином Мериме в "Коломбе".

— Но мне кажется, я здесь не так уж не вовремя, — ответил я. — Или я плохо рассмотрел, или ваш дом — единственный в селении, который не укреплен.

— Это доказывает, что я тоже начал отступать от традиций; мой отец, дед, мои самые древние предки приняли бы участие в одной из враждующих группировок в нашем селении: вот уже десять лет они борются между собой. И знаете, какую роль я отвел себе здесь, среди ружейных выстрелов, ударов стилетов и кинжалов? Я третейский судья. Вы приехали в провинцию Сартен, чтобы увидеть бандитов, не так ли? Вот и хорошо, пойдемте со мной сегодня вечером, я вам покажу одного из них.

— Как! Вы позволите мне сопровождать вас?

— О Боже, если это вас позабавит, все будет зависеть только от вас.

— Отлично! Я с большим удовольствием соглашаюсь.

— Наш гость очень устал, — сказала г-жа де Франки, бросив взгляд на сына; казалось, она разделяла чувство стыда, которое он испытывал, видя, как приходит в упадок Корсика.

— Нет, матушка, нет, напротив, нужно чтобы наш гость пошел со мной, и, если в каком-нибудь парижском салоне при нем заговорят об этой ужасной вендетте и об этих беспощадных корсиканских бандитах, которыми все еще пугают маленьких детей в Бастии и Аяччо, он, по крайней мере, сможет пожать плечами и сказать, что же это такое на самом деле.

— А по какой причине началась эта грандиозная ссора, которая, насколько я могу судить из того, что вы мне сказали, готова прекратиться?

— О! — воскликнул Люсьен. — Разве имеет значение причина, вызвавшая ссору. Важно то, к чему она приводит. Ведь если человек умирает даже из-за пустяка — от укуса пролетевшей мухи, например, — все равно он мертв.

Я видел, что Люсьен не решается сказать мне о причине этой ужасной войны, что вот уже десять лет опустошает селение Соллакаро.

Но чем дольше он молчал, тем настойчивее становился я, продолжая допытываться:

— Однако у этой распри была какая-то причина. Это тайна?

— Боже мой, нет. Все это началось между семьями Орланди и Колона.

— Почему?

— Потому что однажды курица сбежала с птичьего двора Орланди и перелетела во двор Колона.

Орланди потребовали свою курицу, Колона настаивали, что это была их курица.

Орланди угрожали Колона, что отведут их к мировому судье и заставят присягнуть там.

Но старушка-мать, державшая в руках курицу, свернула ей шею и бросила ее в лицо своей соседки: "Если она твоя, на тебе, жри ее!"

Тогда один из Орланди поднял курицу за лапы и хотел ударить старушку, бросившую ее в лицо его сестры. Но в то мгновение, когда он готов был сделать это, мужчина из семьи Колона, у которого, к несчастью, было заряжено ружье, выстрелил в упор и убил своего соседа.

— И сколько жизней унесла эта ссора?

— Уже девять убитых.

— И все это из-за несчастной курицы, ценой в двенадцать су.

— Несомненно, но я вам уже говорил, важен не повод ссоры, а то, к чему она приводит.

— И так как уже есть девять убитых, то нужно, чтобы был и десятый?

— Но вы видите… что нет, — ответил Люсьен, — поскольку я выступаю в качестве третейского судьи.

— И конечно, по просьбе одной из двух семей?

— Да нет же, это из-за моего брата: с ним по этому поводу разговаривал министр юстиции. Интересно, какого черта они там в Париже вмешиваются в то, что происходит в какой-то несчастной деревне на Корсике. Префект пошутил, написав в Париж, что, если я захотел бы произнести хоть слово, все это закончилось бы как водевиль: свадьбой и куплетами для публики. Поэтому там обратились к моему брату, а тот сразу воспользовался случаем и написал мне, что поручился за меня. Что ж вы хотите! — добавил молодой человек, поднимая голову. — Никто не может сказать, что один из де Франки поручился словом за своего брата, а брат не выполнил взятого обязательства.

— И вы должны все уладить?

— Боюсь, что так.

— И сегодня вечером мы увидим главу одной из двух группировок?

— Совершенно верно. Прошлой ночью я встречался с противоположной стороной.

— Кому мы нанесем визит — Орланди или Колона?

— Орланди.

— А встреча назначена далеко отсюда?

— В руинах замка Винчентелло д’Истриа.

— Да, действительно… мне говорили, что эти руины находятся где-то в округе.

— Почти в одном льё отсюда.

— Таким образом, мы там будем через сорок пять минут.

— Если не раньше.

— Люсьен, — сказала г-жа де Франки, — обрати внимание, что ты говоришь только за себя. Тебе, родившемуся в горах, действительно потребуется минут сорок пять, не больше, но наш гость не сможет пройти той дорогой, которой ты рассчитываешь идти.

— Действительно, нам потребуется, по крайней мере, часа полтора.

— В таком случае, не следует терять время, — сказала г-жа де Франки, бросив взгляд на часы.

— Матушка, — проговорил Люсьен, — вы позволите нам покинуть вас?

Она протянула ему руку; молодой человек поцеловал ее с тем же уважением, что он выказал, когда мы пришли ужинать.

— Однако, — обратился ко мне Люсьен, — если вы предпочитаете спокойно закончить ваш ужин, подняться в свою комнату и согреть ноги, выкуривая сигару…

— Нет, нет! — закричал я. — К черту! Вы мне обещали бандита, так давайте!

— Хорошо. Возьмем ружья — и в дорогу!

Я вежливо распрощался с г-жой де Франки, и мы удалились в сопровождении Гриффо, освещавшего нам дорогу.

Наши приготовления не заняли много времени.

Я подвязался дорожным поясом, приготовленным перед отъездом из Парижа; на нем висел охотничий нож. В поясе были уложены с одной стороны порох, а с другой — пули.

Люсьен появился с патронташем, с ментоновской двустволкой и в остроконечной шляпе — шедевре вышивки (дело рук какой-нибудь Пенелопы из Соллакаро).

— Мне идти с вашим сиятельством? — спросил Гриффо.

— Нет, не нужно, — ответил Люсьен, — только спусти Диаманта: вполне возможно, что он поднимет несколько фазанов, а при такой яркой луне их можно подстрелить как днем.

Минуту спустя вокруг нас прыгала, взвизгивая от радости, крупная испанская ищейка.

Мы отошли шагов на десять от дома.

— Кстати, — сказал Люсьен, обернувшись к Гриффо, — предупреди в селении, что если они услышат выстрелы в горах, то пусть знают, что это стреляли мы.

— Будьте спокойны, ваше сиятельство.

— Без этого предупреждения, — пояснил Люсьен, — могут подумать, что ссоры возобновились, и вполне возможно, мы услышим, как наши выстрелы эхом отзовутся на улицах Соллакаро.

Мы сделали еще несколько шагов, затем повернули направо, в проулок, который вел прямо в горы.