Книга: Дюма. Том 45. Жорж. Корсиканские братья. Габриел Ламбер. Метр Адам из Калабрии
Назад: XXIV БОЛЬШОЙ ЛЕС
Дальше: XXVI ОХОТА НА НЕГРОВ
XXV
СУДЬЯ И ПАЛАЧ
В самом деле, в предстоящей схватке между повстанцами и теми, кто не прекращал их преследовать, ночь благоприятствовала нападающим и вселяла тревогу в оборонявшихся.
Эта ночь была торжественной и ясной. Луна, находившаяся в последней четверти, должна была взойти лишь к одиннадцати часам.
Для людей, менее озабоченных предстоящими испытаниями и непривычных к подобным картинам, это постепенное наступление сумерек на пустынные и дикие пространства, которые мы попытались описать, представилось бы величественным зрелищем. Вначале темнота, подобно прибою, подымалась из глубины, обволакивая стволы деревьев, подножия скал, предгорья, неся с собою молчание и постепенно изгоняя последние отблески заката, еще озаряющего, подобно пламени вулкана, вершину горы, и наконец все тонуло в море мрака.
Но когда глаза осваивались во тьме, оказывалось, что она не беспросветна; когда слух привыкал к тишине, он начинал улавливать звуки. Жизнь никогда не замирает в природе, дневные шумы сменяются ночными: среди вечного ропота трепещущих листьев, сливающегося с журчанием ручьев, слышатся тоскливые крики ночных существ и пугающий шорох их крадущихся шагов. Их невидимое присутствие внушает даже самым мужественным сердцам мистическое чувство, непобедимое рассудком.
Ни один из этих смутных звуков не ускользнул от опытного уха Лайзы: это был охотник-дикарь, а следовательно, человек, привыкший к безлюдью, ночной путешественник, и никаких тайн не существовало в ночи и безлюдье ни для его зрения, ни для его слуха. Он слышал, как танреки с хрустом грызут корни деревьев, узнавал шаги оленя, направляющегося к привычному источнику, улавливал биение крыльев летучей мыши на прогалине. Два часа прошли, и эти звуки не нарушили его неподвижности.
Удивительнее всего было то, что, хотя в этом месте собралось около двухсот человек, здесь царило полное безмолвие и, казалось, совершенное безлюдье. Двенадцать негров Лайзы лежали на земле ничком, и даже он сам не мог разглядеть их во тьме, особенно густой под деревьями; хотя иные из его бойцов заснули, даже во сне они, казалось, не забывали об осторожности и сдерживали почти неслышное дыхание. А сам Лайза стоял прислонясь к гигантскому тамаринду, гибкие ветви которого свисали не только над дорогой, огибающей скалы, но и над пропастью по другую сторону дороги; самый зоркий взгляд не различил бы негра на фоне могучего ствола — он сливался с ним благодаря ночной тьме и цвету своей кожи.
Так, в молчании, не шевелясь, Лайза провел около часа, пока не услышал, что сзади по каменистой земле, усыпанной сухими ветками, к нему подходят люди; впрочем, идущие и не скрывались; Лайза обернулся, не испытывая никакой тревоги, — он понял, что к нему подходит патруль. В самом деле, глазами, привыкшими к темноте, он вскоре различил человек шесть или восемь во главе с Пьером Мюнье. Лайза узнал его по одежде и высокому росту.
Лайза отделился от дерева, к которому он прислонялся, и направился к подошедшим.
— Итак, — спросил он, — люди, посланные вами в разведку, вернулись?
— Да, они сообщили, что нас преследуют англичане.
— А где они?
— Час тому назад остановились между Срединной горой и истоком Креольской реки.
— Англичане идут по нашим следам?
— Да, надо полагать, завтра мы о них услышим.
— Нет, раньше, — ответил Лайза.
— Почему раньше?
— Потому что, если мы отправили своих разведчиков в их лагерь, англичане сделали то же самое.
— И что же?
— А то, что поблизости бродят люди.
— Откуда вам это известно? Вы слышали их голоса, вы распознали их следы?
— Нет, но я услышал бег оленя и по скорости, с которой он мчался, понял, что он кого-то испугался.
— Итак, вы полагаете, что кто-то бродит вокруг?
— Я убежден в этом… Тихо!
— Что?
— Слушайте…
— Да, я слышу шум.
— Это полет турача, он за двести шагов от нас.
— Откуда он летит?
— Оттуда, — Лайза указал в сторону купы деревьев, вершины которых поднимались из ущелья. — Вон, видите, — продолжал негр, — он сел в тридцати шагах от нас, по другую сторону дороги, которая проходит у подножия скалы.
— Вы думаете, что его спугнул человек?
— Один или несколько, — ответил Лайза, — не могу сказать точно, сколько их.
— Я не об этом спрашиваю. Вы думаете, что его спугнули люди?
— Звери инстинктом узнают себе подобных и не пугаются их, — ответил Лайза.
— Итак?
— Они приближаются… Тихо, вы слышите? — произнес негр, понизив голос.
— Что это? — спросил старик, приняв ту же предосторожность.
— Треск сухой ветки, на которую наступил один из них… Тихо, они уже радом с нами, могут услышать, спрячьтесь за стволом, а я буду на посту.
И Лайза вернулся на свое место, а Пьер Мюнье проскользнул за дерево; негры, сопровождавшие их, также затерялись в тени кустов и застыли, словно безмолвные статуи.
На минуту воцарилась тишина, ничто не нарушало покоя ночи, как вдруг послышался грохот камня, катящегося по крутому склону пропасти. Лайза почувствовал возле себя дыхание Пьера Мюнье. Старик, несомненно, хотел заговорить с ним, но негр сразу схватил его за руку, и тот понял, что надо молчать.
В тот же миг с клекотом вновь взлетел турач и, пролетев над вершиной тамаринда, опустился где-то в верхней части горы.
Неизвестный путник был шагах в двадцати от тех людей, чьи следы он, несомненно, разыскивал. Лайза и Пьер Мюнье затаили дыхание, остальные негры казались окаменевшими.
В эту минуту серебряный луч осветил вершины горной цепи, видневшейся на горизонте в просвете между деревьями. Вскоре над Креольским утесом появилась луна, ее ущербный диск поплыл по небу.
Если сумрак подымался снизу, то свет, напротив, падал сверху, но достигал лишь открытых мест сквозь прорези крон, а весь лес по-прежнему тонул во мраке.
В это время послышался легкий шелест, затем кустарник, окаймлявший дорогу и шедший по верху крутого склона, который, как уже говорилось, спускался в пропасть, раздвинулся и среди его ветвей постепенно появилась голова человека.
Несмотря на темноту, впрочем в этом месте менее непроницаемую, так как его не затеняли деревья, Пьер Мюнье и Лайза одновременно заметили, как шевелятся ветви кустарника, и сжали друг другу руки.
Некоторое время лазутчик стоял неподвижно; затем он снова вытянул голову, прислушался и осмотрел все открытое пространство, немного высунулся вперед и, убедившись, что вблизи никого нет, встал на колени; снова прислушался и, не заметив и не услышав ничего подозрительного, выпрямился во весь рост.
Лайза крепко сжал руку Пьеру Мюнье, давая понять, что надо быть осторожнее; негр нисколько не сомневался в том, что лазутчик отыскивал их следы.
И действительно, оказавшись на краю дороги, ночной бродяга снова нагнулся, изучая землю, чтобы узнать, не хранит ли она следы многочисленного отрада; он потрогал ладонью траву, чтобы узнать, не примята ли она; коснулся пальцем камней, чтобы убедиться, не сдвинуты ли они с места; наконец, будто следы людей, которых он искал, могли остаться в воздухе, он поднял голову и устремил свой взгляд на тамаринд, в тени которого, прижавшись к его стволу, затаился Лайза.
В этот миг лунный луч, пройдя сквозь просвет между двумя деревьями, озарил лицо ночного лазутчика.
Тогда Лайза, быстрый, как молния, вырвал правую руку из руки Пьера Мюнье и, ухватившись за конец одной из самых гибких ветвей дерева, под которым он скрывался, упал словно атакующий орел, к подножию скалы. Ухватив шпиона за пояс, он оттолкнулся ногами от земли и вместе с выпрямившейся ветвью взвился вверх, как орел со своей добычей; затем, пропуская ветку с гладкой корой сквозь сжатый кулак, он соскользнул с нее к подножию дерева, в толпу своих товарищей, крепко держа пленника, безуспешно пытавшегося ударить его ножом подобно тому, как змея безуспешно пытается ужалить царя воздушных сфер, уносящего ее из трясины в свое гнездо, соседствующее с небесами.
Несмотря на ночной мрак, все с первого взгляда узнали пленника: это был Антонио Малаец. Все произошло столь стремительно и неожиданно, что он не успел даже вскрикнуть.
Итак, смертельный враг был теперь в руках Лайзы; оставалось лишь немедленно покарать предателя и убийцу.
Лайза придавил его коленом к земле, глядя на него с той свирепой насмешкой победителя, что не оставляет побежденному никакой надежды; но тут вдруг издалека послышался собачий лай.
Не расслабляя рук, которыми он сжимал горло врага и его запястье, Лайза поднял голову и стал прислушиваться.
— Все в свое время, — как бы про себя произнес Лайза.
Затем он обратился к окружавшим его неграм:
— Привяжите этого человека к дереву, я должен поговорить с господином Мюнье.
Негры схватили Антонио за ноги и за руки и привязали его лианами к стволу такамака. Лайза убедился, что малаец надежно скручен, отвел старика в сторону и показал, откуда только что доносился собачий лай.
— Вы слышали? — произнес он.
— Что? — спросил старик.
— Лай собаки.
— Нет.
— Послушайте! Он приближается.
— Вот теперь я слышу.
— За нами охотятся как за оленями.
— Ты думаешь, что это преследуют нас?
А кого же еще?
— Какая-то сбежавшая собака охотится самостоятельно.
— Может быть и так, — ответил Лайза. — Послушаем еще.
После недолгой тишины в лесу послышался лай собаки, которая теперь явно была ближе, чем прежде.
— Это преследуют нас, — заявил Лайза.
— А откуда ты знаешь?
— Собака не так лает, когда охотится, — сказал Лайза, — это вой собаки, которая ищет своего хозяина. Проклятые изверги нашли ее на цепи у хижины беглого негра, и она их ведет по следу; если этот негр с нами, мы погибли.
— Да это же лай Фиделя, — с ужасом произнес Пьер Мюнье.
— Теперь узнаю, — сказал Лайза, — я слышал его еще вчера вечером: он выл, когда мы принесли вашего раненого сына в Моку.
— В самом деле, я забыл его взять с собой, когда мы уходили, и все же, если б это был Фидель, он прибежал бы, мне кажется, скорее. Слышишь, как медленно приближается его голос?
— Они его держат на поводке и следуют за ним; пес, быть может, ведет за собой целый полк; не надо обижаться на бедное животное, — с мрачной улыбкой добавил негр с Анжуана, — он не может идти быстрее, но будьте спокойны, он приведет их.
— Так что же нам делать? — спросил Пьер Мюнье.
— Если бы вас ожидало судно в Большом порту, до которого отсюда всего лишь восемь или десять льё, мы, надо сказать, еще успели бы туда. Но ведь у вас там нет никакой возможности для побега?
— Никакой!
— Тогда придется драться, и, если это возможно, — добавил негр мрачным голосом, — умереть, защищаясь.
— Стало быть, идем, — сказал Пьер Мюнье, обретя решимость, как только речь зашла о схватке. — Собака приведет их ко входу в пещеру, но внутрь они не пройдут.
— Верно, — ответил Лайза, — идите к укреплениям.
— А ты не пойдешь со мной?
— Я должен остаться здесь на несколько минут.
— А когда ты придешь?
— При первом выстреле я буду с вами.
Старик подал руку Лайзе (грозящая им опасность стерла между ними все различия) и, вскинув на плечо ружье, в сопровождении своих негров стремительно направился ко входу в пещеру.
Лайза провожал его взглядом до тех пор, пока он совсем не исчез во мраке; затем он вернулся к Антонио, которого негры по его приказу привязали к дереву.
— Теперь, малаец, — сказал он, — посчитаемся друг с другом.
— Посчитаемся? — произнес Антонио дрожащим голосом. — И чего же хочет Лайза от своего друга и брата?
— Я хочу, чтобы ты вспомнил о том, что было сказано на празднике Шахсей-Вахсей на берегу реки Латаний.
— Там говорилось много всего, и мой брат Лайза был очень красноречив, потому все с ним соглашались.
— Не вспомнишь ли ты самое главное — объявленный тогда заранее приговор предателям?
Антонио задрожал всем телом и, несмотря на медный цвет своего лица, побледнел, что можно было бы заметить, будь в это время светло.
— Кажется, мой брат утратил память? — грозным и в то же время насмешливым тоном продолжал Лайза. — Ну хорошо, я напомню ему; тогда условились, что если среди нас объявится изменник, то каждый из нас вправе убить его, предать мгновенной или медленной, легкой или страшной смерти. Точно ли я повторил слова клятвы, вспоминает ли их брат мой?
— Вспоминаю, — еле слышным голосом ответил Антонио.
— Тогда отвечай на мои вопросы, — приказал Лайза.
— Я не признаю за тобой право допрашивать меня, ты мне не судья! — воскликнул Антонио.
— Хорошо, тогда я буду допрашивать не тебя, — заявил Лайза.
И, обратившись к неграм, лежавшим вокруг него на земле, он произнес:
— Поднимитесь и отвечайте.
Негры повиновались, и десять или двенадцать человек молча построились полукругом перед деревом, к которому был привязан Антонио.
— Это рабы, — воскликнул предатель, — меня не могут судить рабы! Я не негр, я свободный; если я совершил преступление, меня должен судить суд, но не вы.
— Довольно, — произнес Лайза, — сначала судить тебя будем мы, а потом ты обратишься с жалобой к кому захочешь.
Антонио умолк; во время наступившей тишины, последовавшей за приказом Лайзы, раздался лай приближающейся собаки.
— Так как обвиняемый не желает отвечать, — обратился Лайза к неграм, окружившим Антонио, — вместо него будете отвечать вы… Кто донес губернатору о заговоре только потому, что вождем восстания был избран не он, а другой?
— Антонио Малаец, — глухо, но в один голос произнесли негры.
— Неправда, — завопил Антонио, — это ложь, клянусь, я отвергаю это обвинение!
— Молчать! — приказал Лайза повелительным тоном.
Затем он продолжил:
— После того как тайна была выдана губернатору, кто стрелял в нашего вождя и ранил его у подножия Малой горы?
— Антонио Малаец, — ответили негры.
— Кто меня видел? — закричал малаец. — Кто осмелится сказать, что то был я, кто может ночью отличить одного человека от другого?
— Замолчи! — приказал Лайза.
Затем так же спокойно он продолжил:
— А после доноса губернатору о заговоре, после попытки убить нашего вождя, кто пришел ночью в наш лагерь и ползал вокруг нашего убежища, как змея, чтобы найти проход, через который к нам могли бы попасть английские войска?
— Антонио Малаец! — вновь воскликнули негры с той же убежденностью, которая не покинула их ни на мгновение.
— Я хотел присоединиться к своим братьям! — воскликнул пленник. — Я шел к вам, чтобы разделить вашу участь, какой бы она ни была, клянусь; я отрицаю свою вину.
— Верите ли вы тому, что он сказал? — спросил Лайза.
— Нет! Нет! Нет! — закричали негры.
— Дорогие, добрые мои друзья, — обратился к ним Антонио, — послушайте меня, я вас молю о пощаде!
— Молчать! — приказал Лайза.
Затем он продолжил все тем же суровым тоном, выражавшим величие возложенной на него миссии:
— Антонио не единожды, трижды предатель, значит, он трижды заслуживает смерти, даже если и невозможно умереть трижды. Антонио, готовься предстать перед Великим Духом, потому что сейчас ты умрешь!
— Это убийство! — вскричал Антонио. — Вы не имеете права убивать свободного человека, к тому же вблизи англичане… Я буду звать, кричать! Помогите! Помогите! Они хотят меня зарезать! Они хотят…
Лайза железной рукой схватил малайца за горло и заглушил его крики; затем он обратился к неграм:
— Приготовьте веревку!
Услышав приказ, предвещавший его судьбу, Антонио сделал такое невероятное усилие, что одна из пут, прикреплявших его к дереву, порвалась. Но он не смог высвободиться из самых ужасных пут — из рук Лайзы. Однако через несколько мгновений негр понял по конвульсиям, которые пробегали по телу Антонио, что если он будет и дальше сжимать горло врага, то никакой веревки не потребуется. Лайза освободил шею пленника, и тот свесил голову на грудь, как человек в предсмертном хрипе.
— Я обещал тебе дать время, чтобы ты смог предстать перед Великим Духом, — промолвил Лайза. — Тебе остается десять минут, готовься.
Антонио хотел что-то сказать, но голос изменил ему.
Собачий лай с каждым мгновением приближался.
— Где веревка? — спросил Лайза.
— Вот она, — ответил негр, подавая Лайзе то, что тот просил.
— Хорошо, — сказал Лайза.
Судья вынес приговор, палач должен был привести его в исполнение.
Лайза ухватил одну из толстых ветвей тамаринда, притянул ее к себе, накрепко привязал к ней конец веревки, из другого конца сделал скользящую петлю, надел ее на шею Антонио и приказал двум помощникам придерживать ветвь; убедившись, что Антонио прочно привязан к дереву, хотя две или три лианы порвались, он вновь предложил ему готовиться к смерти.
На этот раз речь вернулась к осужденному, но, вместо того чтобы взывать к Богу о милосердии, он стал просить людей сжалиться над ним.
— Ну ладно! Да, братья мои, да, друзья мои, — запричитал он, меняя тактику в надежде, что признание вины, возможно, спасет ему жизнь. — Да, я виновен, это так, вы вправе дурно обойтись со мной, но вы ведь сжалитесь над своим старым товарищем, так ведь? Вспомните, как я веселил вас на посиделках! Кто распевал вам забавные песни, рассказывал занятные истории? Как вы останетесь без меня? Кто вас развеселит? Кто отвлечет от мук? От тяжелого труда? Сжальтесь, друзья мои, помилуйте бедного Антонио! Даруйте ему жизнь! На коленях молю вас об этом!
— Подумай о Великом Духе: тебе остается жить пять минут, — произнес Лайза.
— Нет, мой добрый Лайза, не пять минут, дай мне пять лет, — продолжал малаец молящим голосом, — пять лет я буду твоим рабом. Буду тебе верно служить, исполнять твои приказы, а если что-то будет не так, если я совершу малейшую оплошность, тогда ты меня накажешь, будешь бить плетью, розгами, веревкой, и я все стерплю, буду говорить, что ты великодушный хозяин, потому что ты дал мне жизнь. Молю тебя о жизни, Лайза! Молю тебя о жизни!
— Антонио, — сказал Лайза, — ты слышишь лай собаки?
— Ты думаешь, что это я посоветовал ее отвязать? Нет, не я! Ты ошибаешься! Клянусь, не я!
— Антонио, — сказал Лайза, — белому не пришло бы в голову направить собаку по следам своего хозяина, это ты научил их так поступить!
Малаец тяжело вздохнул, но еще раз попытался смягчить своего врага, унизясь перед ним.
— Да, — сказал он, — это я, Великий Дух покинул меня, жажда мести превратила в безумца. Надо сжалиться над безумным, Лайза, во имя твоего брата Назима прости меня.
— А кто выдал Назима, когда он собрался бежать? Напрасно ты произнес это имя, Антонио. Антонио, пять минут прошли. Малаец, сейчас ты умрешь!
— О нет, нет, нет! — вскричал Антонио. — Лайза, пощади, друзья мои, пощадите!
Не слушая жалоб, увещеваний, мольбы осужденного, Лайза одним взмахом ножа перерезал все путы, в тот же миг он отдал приказ, а его помощники отпустили ветвь, к которой был подвешен Антонио, и она поднялась, увлекая за собой гнусного предателя.
Ужасный крик, последний крик, в котором, казалось, вылилось все его отчаяние, разнесся по лесу, — зловещий, одинокий, безутешный; все было кончено, и Антонио стал всего лишь трупом, качавшимся над пропастью.
Лайза некоторое время молча стоял, наблюдая, как постепенно замедляется движение веревки. Затем, когда она прочертила к небосводу почти неподвижную отвесную линию, он снова прислушался к лаю собаки, находившейся уже не более чем в пятистах шагах от пещеры, подобрал ружье, лежавшее на земле, и обратился к неграм:
— Идемте, друзья! Месть совершена, теперь мы можем спокойно умереть.
И, сопровождаемый сподвижниками, он направился к пещере.
Назад: XXIV БОЛЬШОЙ ЛЕС
Дальше: XXVI ОХОТА НА НЕГРОВ
