XVIII
ЛАЙЗА
Жорж был один на отведенной ему половине отцовского дома в Моке и обдумывал положение, в которое он себя поставил, когда ему сообщили, что его спрашивает какой-то негр. Естественно, он подумал, что это вызов от Анри де Мальмеди, и распорядился, чтобы пригласили посланца.
При первом же взгляде Жорж убедился, что ошибся, но у него зародилось смутное воспоминание: где-то он видел этого человека, но при каких обстоятельствах, не мог вспомнить.
— Вы меня не узнаете? — спросил негр.
— Нет, — ответил Жорж, — однако мы с тобой где-то встречались, не так ли?
— Дважды.
— Где же?
— В первый раз у Черной реки, где вы спасли девушку, а во второй…
— Верно, вспоминаю, — прервал его Жорж, — а во второй?..
— А во второй, — прервал его в свою очередь негр, — когда вы вернули нам свободу. Мое имя — Лайза, а брата — Назим.
— А что стало с твоим братом?
— Назим, когда был рабом, хотел бежать на Анжуан. Вы освободили его, он отправился к отцу и сейчас должен быть там. Благодарю вас за него.
— Но ты ведь тоже свободен, почему ты не уехал? — спросил Жорж. — Это странно.
— Сейчас объясню, — улыбаясь, ответил негр.
— Слушаю, — сказал Жорж, невольно заинтересованный этим разговором.
— Я сын вождя племени, — начал негр, — во мне течет арабская и зангебарская кровь; я не рожден жить в неволе.
Жорж улыбнулся, не узнавая в гордыне негра отражение своей собственной гордыни.
Негр продолжал, не заметив его улыбки или не обратив на нее внимания:
— Вождь Керимбо захватил меня в плен во время войны и продал работорговцу, а тот продал господину де Мальмеди. Я предложил выкуп — двадцать фунтов золотого песка, за которыми нужно было послать на Анжуан раба, но слову негра не поверили, и мне отказали. Сначала я настаивал, потом… в моей жизни произошла перемена, и я перестал думать об отъезде.
— А господин де Мальмеди обращался с тобой как ты того заслуживал? — спросил Жорж.
— Не совсем так, — ответил негр. — Три года спустя мой брат Назим также попал в плен и был продан, но, к счастью, тому же хозяину, что и я. Однако, в отличие от меня, у него не было причин оставаться здесь, и он решил бежать. Что произошло потом, вы знаете, ведь вы его спасли. Я любил брата как своего ребенка, а вас, — продолжал негр, скрестив руки на груди и поклонившись, — я люблю теперь как отца. Итак, слушайте, что здесь происходит, это и вас касается. Нас здесь восемьдесят тысяч цветных и двадцать тысяч белых.
— Знаю, — сказал Жорж, улыбаясь, — я тоже всех пересчитал.
— Я догадывался об этом. Среди этих восьмидесяти тысяч двадцать тысяч, по крайней мере, могут сражаться, в то время как среди белых, включая восемьсот солдат английского гарнизона, соберется не более четырех тысяч человек.
— Мне и это известно, — произнес Жорж.
— Тогда вы догадываетесь, о чем идет речь? — спросил Лайза.
— Я жду, что ты мне объяснишь.
— Мы твердо решили избавиться от белых. Мы, слава Богу, достаточно страдали, чтобы получить право отомстить.
— Ну и что? — спросил Жорж.
— Так вот — мы готовы! — ответил Лайза.
— Что же вы медлите, почему не мстите?
— У нас нет вождя, точнее, предлагаются два, но ни один из них не подходит для подобного начинания.
— Кто же они?
— Один из них Антонио Малаец.
Губы Жоржа тронула презрительная улыбка.
— А кто другой? — спросил он.
— Другой — это я, — ответил Лайза.
Жорж посмотрел в лицо этого человека, который мог бы послужить для белых примером скромности, заявив, что недостоин роли вождя.
— Значит, другой — это ты? — переспросил молодой человек.
— Да, — ответил негр, — но у такого дела не могут быть два вождя: нужен только один.
— Так-так, — отозвался Жорж, решив, что Лайза хотел бы стать единственным вождем движения.
— Да, нужен один вождь, верховный, безоговорочный, чей авторитет никем не мог быть оспорен.
— Но как найти такого человека? — спросил Жорж.
— Он найден, — сказал Лайза, пристально глядя на молодого мулата, — но согласится ли он?
— Он рискует головой, — заметил Жорж.
— А разве мы ничем не рискуем? — промолвил Лайза.
— Но какое ручательство вы ему дадите?
— То же, что и он нам: преследования и неволя в прошлом, мщение и свобода в будущем.
— Какой вы выработали план?
— Завтра, после праздника Шахсей-Вахсей, когда белые, устав от развлечений и сожжения пагоды, разойдутся по домам, ласкары останутся одни на берегу реки Латаний; и тогда со всех сторон соберутся африканцы, малайцы, мадагаскарцы, малабарцы, индийцы — все, кто участвует в заговоре, и они изберут вождя, а этот вождь поведет их. Так вот: дайте согласие — и вы будете вождем.
— Кто же поручил тебе сделать мне такое предложение? — спросил Жорж.
Лайза высокомерно улыбнулся:
— Никто.
— Тогда это ты сам придумал?
— Да.
— Кто же внушил тебе эту мысль?
— Вы сами.
— Почему я?
— Потому что только с нашей помощью вы сможете достичь своей цели.
— А кто тебе сказал, какую цель я преследую?
— Вы желаете жениться на Розе Черной реки и ненавидите господина Анри де Мальмеди. Вы хотите обладать одной и отомстить другому! Только мы сможем оказать вам помощь в этом деле, иначе первую вам не отдадут в жены, а второго не позволят сделать вашим противником.
— А откуда ты знаешь, что я люблю Сару?
— Я наблюдал за вами.
— Ты ошибаешься.
Грустно покачав головой, Лайза произнес:
— Глаза иногда ошибаются, но сердце — никогда.
— Может быть, ты мой соперник? — заметил Жорж, пренебрежительно улыбнувшись.
— Соперником может быть человек, имеющий надежду, что его полюбят, а Роза Черной реки никогда не полюбит Льва Анжуана.
— Значит, ты не ревнуешь?
— Вы ей спасли жизнь, и ее жизнь принадлежит вам, это справедливо; мне не было даже дано счастье умереть за нее, но, тем не менее, — добавил негр, пристально глядя на Жоржа, — поверьте, я сделал все, что следовало, для этого.
— Да, да, — произнес Жорж, — ты храбрый человек, но другие? Могу ли я надеяться на них?
— Я могу ответить лишь за себя, — ответил Лайза, — а за себя я отвечаю: если вам нужен мужественный, верный и преданный человек — располагайте мною!
— И ты первый будешь повиноваться мне?
— Всегда и во всем.
— Даже в том, что касается… — Жорж замолк, гладя на Лайзу.
— Даже в том, что касается Розы Черной реки, — произнес негр, поняв, что хотел сказать молодой мулат.
— Но откуда у тебя такая преданность по отношению ко мне?
— Олень Анжуана должен был умереть под плетьми палачей, но вы выкупили его. Лев Алжуана был закован цепями, но вы дали ему свободу. Среди зверей лев не только самый сильный, но и самый великодушный, и потому, что он самый сильный и великодушный, — продолжал негр, скрестив руки и гордо подняв голову, — меня и назвали Лайза Лев Анжуана.
— Хорошо, — сказал Жорж, протягивая негру руку. — Дай мне день на размышление.
— А что вам мешает решиться сейчас же?
— Сегодня я публично, страшно, смертельно оскорбил господина Анри де Мальмеди.
— Знаю, я при этом присутствовал, — промолвил негр.
— Если господин де Мальмеди будет драться со мной на дуэли, я пока ничего определенного сказать не могу.
— А если он откажется? — с улыбкой спросил Лайза.
— Тогда я в вашем распоряжении. Но, тогда, поскольку он храбр, дважды дрался на дуэлях с белыми и на одной из них убил своего противника, он нанес бы мне третье оскорбление в добавление к двум предыдущим и это переполнило бы чашу.
— О, тогда вы наш вождь, — сказал Лайза, — белый не станет драться на дуэли с мулатом.
Жорж нахмурился, он уже думал об этом. Но почему тогда белый может терпеть позорное клеймо на лице, нанесенное ему мулатом?
В эту минуту вошел Телемах.
— Хозяин, — сказал он, — голландский господин хочет говорить с вами.
— Капитан Ван ден Брук? — спросил Жорж.
— Да.
— Очень хорошо, — заметил Жорж.
Затем, обратившись к Лайзе, он добавил:
— Подожди меня здесь, я скоро вернусь; возможно, я смогу дать тебе ответ раньше, чем предполагал.
Жорж вышел из комнаты, где остался Лайза, и с распростертыми объятиями направился туда, где его ожидал капитан.
— Значит, ты меня узнал, брат? — спросил капитан.
— Ну, конечно, Жак! Счастлив тебя обнять, в особенности в эту минуту.
— Ты чуть было не лишился этого счастья.
— В чем дело?
— Я должен был бы уже отплыть.
— Почему?
— Губернатор оказался старой морской лисой.
— Скорее уж морским волком или тигром, Жак, ведь губернатор — это знаменитый коммодор Уильям Муррей, в прошлом капитан «Лестера».
— «Лестера»! Я должен был бы это предвидеть; тогда у нас старые счеты, теперь я все понял.
— Что же случилось?
— А вот что: после скачек губернатор любезно обратился ко мне и сказал: «Капитан Ван ден Брук, у вас прекрасная шхуна». Ответить на это было нечего, и он добавил: «Смогу ли я иметь честь побывать на ней завтра?»
— Он что-то подозревает.
— Да, но я, глупец, не подумал об этом, распустил хвост и пригласил его на завтрак на борту, а он согласился.
— Ну и что?
— Вернувшись на шхуну, чтобы сделать распоряжения относительно этого самого завтрака, я заметил, что с пика Открытия подают сигналы в море. Тогда мне пришло в голову, что сигналы могут отдаваться в мою честь. Я поднялся на гору и через пять минут, осмотрев горизонт в подзорную трубу, установил, что на расстоянии двадцати миль находится корабль, который отвечает на эти сигналы.
— Это был «Лестер»?
— Несомненно: меня намерены блокировать; но тебе известно, Жорж, что я не вчера на свет явился; ветер дует на юго-восток, и судно может войти в Порт-Луи, только лавируя вокруг берега; на это занятие ему потребуется часов двенадцать, чтобы достичь острова Бочаров; тем временем я удеру, и теперь я пришел за тобой, чтобы мы удрали вместе.
— За мной? Почему я должен покинуть остров?
— Ах, да! Ты прав, я ведь тебе еще ничего не сказал. Так вот слушай. Какого черта ты исполосовал хлыстом физиономию этому красавцу? Это невежливо.
— Разве ты не знаешь, кто он такой?
— Ну как же, ведь я держал пари против него на тысячу луидоров. Кстати, Антрим — редкостный конь, приласкай его от меня.
— Ну хорошо, а ты помнишь, как четырнадцать лет тому назад в день сражения этот самый Анри де Мальмеди…
— И что?
Жорж откинул назад волосы и показал брату шрам на лбу.
— Ах, да, верно! — вскричал Жак. — Тысяча чертей! Так у тебя на него обида. А я вот забыл всю эту историю. Впрочем, припоминаю: в ответ на его не очень-то любезный удар саблей я дал ему по физиономии кулаком.
— Да, и я уже было забыл это первое оскорбление, а вернее, готов был простить его, когда он вновь оскорбил меня…
— Как же?
— Он отказал мне в руке своей кузины.
— Ну, ты меня восхищаешь, клянусь честью! Отец и сын воспитывают наследницу как перепелку в клетке, чтобы ощипать ее в свое удовольствие путем выгодного брака, и вот, когда же перепелка стала жирной как надо, приходит браконьер и хочет забрать ее себе. Да что ты!? Как же они могли поступить иначе, если не отказать тебе? К тому же, дорогой мой, ведь мы всего лишь мулаты.
— Так я и не был оскорблен отказом, но во время спора он замахнулся на меня тростью.
— В таком случае он не прав. И ты его избил?
— Нет, — ответил Жорж, улыбаясь тому средству улаживать споры, которое всегда в подобных случаях приходило на ум его брату, — я потребовал дуэли.
— И он отказал? Ну что ж, справедливо, ведь мы мулаты. Мы иногда избиваем белых, бывает, но белые не дерутся с нами на дуэли, как можно!
— Тогда я заявил, что заставлю его драться.
— Потому-то в разгар скачек, coram populo, как мы выражались в коллеже Наполеона, ты отвесил ему удар хлыстом по физиономии. Неплохо было придумано, но подобная мера оказалась безуспешной.
— Безуспешной?.. Что ты хочешь этим сказать?
— Я хочу сказать, что вначале Анри, в самом деле, хотел согласиться на дуэль, но никто не пожелал быть его секундантом, и все его друзья заявили ему, что подобная дуэль невозможна.
— Тогда пусть бережет память об ударе хлыстом, который я ему нанес; он волен выбирать.
— Да, но сам ты поберегись другого.
— Чего же я должен поберечься? — спросил Жорж, нахмурив брови.
— Несмотря на все доводы, которые он услышал, упрямец настаивал на дуэли, и тогда, чтобы не допустить ее, друзья были вынуждены пообещать ему нечто другое.
— И что же ему пообещали?
— В один из вечеров, когда ты будешь в городе, человек восемь или десять устроят засаду на пути в Моку, захватят тебя врасплох, когда ты меньше всего этого ожидаешь, разложат тебя и отсыплют двадцать пять ударов розгами.
— Подлецы! Но так наказывают негров!
— А кто мы такие, мулаты? Белые негры, и никто больше.
— Они ему обещали так расправиться со мной? — переспросил Жорж.
— Именно.
— Ты уверен?
— Я присутствовал при их сговоре, меня приняли за чистокровного голландца, поэтому не остерегались.
— Ну что ж, — заявил Жорж, — я решил.
— Ты отправляешься со мной?
— Я остаюсь.
— Послушай, Жорж, — сказал Жак, положив ему руку на плечо, — поверь мне, брат, последуй совету старого философа, не оставайся, уедем отсюда.
— Невозможно! Получится, что я сбежал; а кроме того, я люблю Сару.
— Ты любишь Сару?.. Что ты хочешь сказать этим «Я люблю Сару»?
— Это значит, что либо она должна принадлежать мне, либо я погибну.
— Послушай, Жорж, я ничего не понимаю во всех этих тонкостях. Правда, я влюблялся только в своих пассажирок, но они ничуть не хуже прочих, поверь моему слову. Если б ты их отведал, ты бы отдал четырех белых женщин за одну, скажем, уроженку Коморских островов. У меня их сейчас шесть, выбирай любую!
— Спасибо, Жак. Повторяю тебе, что не могу оставить Иль-де-Франс.
— А я повторяю, что ты не прав. Представился счастливый случай, другого не будет. Я отплываю сегодня в час ночи, тайком; поедем вместе, завтра мы будем уже в двадцати пяти льё отсюда и посмеемся над всеми белыми господами с Маврикия, не говоря уж о том, что если мы поймаем кого-нибудь из них, то сможем с помощью четверых моих матросов вознаградить их тем, что они припасли для тебя.
— Спасибо, брат, — повторил Жак. — Это невозможно!
— Тогда что ж, ведь ты настоящий мужчина, и раз мужчина говорит, что невозможно, значит, это так и есть, а раз так, я отплываю без тебя.
— Да, отправляйся, но не уходи чересчур далеко и ты увидишь нечто неожиданное.
— Что я увижу? Затмение луны?..
— Ты увидишь, что от прохода Декорн до утеса Брабант и от Порт-Луи до Маэбура возникнет вулкан не хуже того, что на острове Бурбон.
— О, это другое дело, ты, видно, затеял что-то пиротехническое? Объясни же мне хоть чуть-чуть.
— Да, и через неделю эти белые господа, что презирают меня, угрожают мне, хотят отхлестать меня как беглого негра, будут у моих ног. Вот и все.
— Небольшое восстание, я понимаю, — сказал Жак. — Но это было бы возможно, если б на острове насчитывалось хоть две тысячи воинов, подобных моим ста пятидесяти ласкарам… Называю их по привычке ласкарами, но среди моих дружков нет ни одного, кто бы принадлежал к этой ничтожной расе: у меня замечательные бретонцы, храбрые американцы, настоящие голландцы, чистокровные испанцы — лучшие люди, представляющие каждый свою нацию. Но кто с тобой, кто поддержит твое восстание?
— Десять тысяч рабов, которым надоело повиноваться, которые тоже хотят командовать.
— Негры? Да что ты! — воскликнул Жак, презрительно выпятив нижнюю губу. — Послушай, Жорж, я их хорошо знаю, я ими торгую: они легко переносят жару, могут насытиться одним бананом, выносливы в труде, у них есть свои достоинства — я не хочу обесценивать свой товар, — но должен тебе сказать: это плохие солдаты. Слушай, ведь как раз сегодня на скачках губернатор интересовался моим мнением о неграх.
— И как же?
— Он мне сказал: «Послушайте, капитан Ван ден Брук, вы много путешествовали, мне представляется, что вы проницательный наблюдатель, как бы вы поступили, если бы были губернатором какого-нибудь острова и на нем произошло бы восстание негров?»
— И что ты ответил?
— Я сказал: «Милорд, я расставил бы сотню открытых бочек с араком на улицах, по которым должны пройти негры, а сам пошел бы спать, оставив ключ в дверях».
Жорж до крови закусил губы.
— Итак, в третий раз прошу тебя, брат, пойдем со мной, это лучшее, что ты можешь делать.
— А я в третий раз повторяю тебе: невозможно.
— Этим все сказано; обними меня, Жорж.
— Прощай, Жак!
— Прощай, брат, но послушай меня, не доверяй неграм.
— Значит, ты отплываешь?
— Да, черт возьми, ведь я не гордый и сумею при случае уйти в открытое море, коль скоро «Лестер» этого пожелает; если же он предложит сыграть со мной партию в кегли — он увидит, откажусь ли я; но в порту, под огнем Белого форта и редута Лабурдоне, — благодарю за любезность. Итак, в последний раз, ты отказываешься?
— Отказываюсь.
— Прощай!
— Прощай!
Молодые люди обнялись в последний раз; Жак направился к отцу, который, ничего не зная, спал крепким сном.
Жорж в это время вошел в свою комнату, где его ждал Лайза.
— Ну, как? — спросил негр.
— Вот что, — ответил Жорж, — скажи повстанцам, что у них есть вождь.
Негр скрестил руки на груди и, не спрашивая ничего более, низко поклонился и вышел.
