Клотильда пришла сообщить своему дяде, что Морис проснулся и что теперь можно войти в комнату больного. Господин де Монжиру бросил на нее торопливый взгляд: Клотильда была бледна, но выглядела спокойной и смиренной.

Узнав о тайной причине болезни Мориса, г-жа де Бартель и Клотильда (одна, повинуясь первому побуждению материнской любви, другая — в порыве супружеской преданности) приняли то решение, о каком мы уже говорили, решение, подсказанное им доктором, неукоснительно следовавшим своему долгу, что повелевает врачу прежде всего любой ценой спасать больного. Решение это было следствием весьма естественного и вполне законного чувства, поэтому ни та ни другая ни на минуту не задумались о том смешном положении, в какое поставит их присутствие женщины — любовницы Мориса. Господин де Монжиру, как читатель, верно, успел заметить, отнюдь не склонен был поддаваться первому побуждению и сразу понял, что приглашение женщины легкого поведения в дом его племянницы — дело неподобающее и недопустимое; кроме того, в отношении этой женщины им владело какое-то смутное беспокойство, укреплявшее его в нежелании встречаться с ней, особенно в присутствии баронессы, и потому он хотел бежать; но г-жа де Бартель, пользуясь своей давней властью, удержала его. Граф, противник всякой борьбы, уступил с какой-то боязливой нерешительностью; неясное предчувствие нашептывало ему, что он каким-то образом будет замешан во всей этой истории, и г-жа де Бартель, возможно, сама догадалась бы, что творится в душе благородного пэра, но тут как раз Клотильда прервала их беседу, становившуюся до неприличия горячей.

Она пришла, как мы уже говорили, сообщить своему дяде, что Морис проснулся и что теперь к больному можно войти.

Госпожа де Бартель и г-н де Монжиру тотчас встали и последовали за ней.

Поднимаясь по лестнице, граф мысленно пытался отыскать способ выйти из затруднительного положения, как вдруг г-жа де Бартель, устремив взгляд в окно, воскликнула:

— Ах, вот и господин Фабьен де Рьёль, сейчас мы что-нибудь узнаем.

И в самом деле, во двор в эту минуту в тильбюри въезжал Фабьен.

— В таком случае, дорогая девочка, — остановившись, сказал охваченный непонятным ему самому ужасом г-н де Монжиру, — возвращайся к своему мужу, я скоро присоединюсь к тебе, а пока мне, так же как и госпоже де Бартель, не терпится узнать, какие новости привез нам этот господин.

И он бросился вслед за баронессой, чтобы ни на минуту не оставлять ее одну с вновь прибывшим.

Этот вновь прибывший, к кому нам следует приглядеться поближе, пока он легко соскакивает с тильбюри и поднимается по ступенькам крыльца, наводя порядок в своем туалете после чересчур быстрой езды, был молодой человек лет двадцати семи-двадцати восьми, красивый малый в полном смысле этого слова и при поверхностном знакомстве способный сойти за элегантнейшего человека. То был, как мы уже говорили, друг или, вернее, приятель Мориса, ибо, когда настанет черед вывести на сцену самого Мориса, мы попробуем доказать, какое неуловимое для непосвященного глаза тонкое различие прокладывало пропасть между этими двумя людьми.

Благодаря проворству и близкому знакомству с этим домом г-ну де Монжиру удалось войти в дверь в тот самый миг, когда Фабьен входил в другую.

— Итак, дорогой господин де Рьёль, — спросила мать Мориса, — что вы приехали нам сообщить? Говорите же, говорите скорее!

Молодой человек собирался ответить и тут вдруг узнал г-на де Монжиру.

Госпожа де Бартель успела заметить, что при виде его на лице Фабьена появилось легкое замешательство.

— О, это пустяки, — заявила она, — говорите, говорите без всякого стеснения, господин де Монжиру с нами заодно.

Фабьен посмотрел на г-на де Монжиру, и его замешательство уступило место удивлению. Что же касается государственного мужа, то, не желая изменять строгости своего характера, он удовольствовался тем, что кивнул в знак согласия.

— Так вот, сударыня, — отвечал Фабьен, — все получилось в соответствии с вашим желанием и нашими надеждами; особа, о которой идет речь, согласилась на загородную прогулку.

— И когда же должна состояться встреча? — спросила г-жа де Бартель с некоторой тревогой. — Не забывайте: каждая минута промедления может стоить жизни Морису.

— Свидание назначено на сегодняшнее утро, и в скором времени эта особа наверняка появится…

Фабьен бросил взгляд на графа, проверяя, какое впечатление произвело на того сообщение об этом грядущем прибытии, но граф, успев скрыться под маску политического деятеля, остался невозмутим.

— Она не стала возражать? — спросила г-жа де Бартель.

— Речь ведь шла о простой поездке за город, — ответил молодой человек, — продажа дома послужила предлогом, которым и воспользовался Леон де Во, чтобы убедить эту особу поехать вместе с ним в Фонтене; по дороге он постарается осторожно подготовить ее, с тем чтобы она согласилась оказать услугу, какая вам требуется.

— А вы не боитесь, что она откажется ехать дальше?

— Надеюсь, что, когда она узнает, в каком положении находится Морис, воспоминание о их прежней дружбе пересилит всякие иные соображения.

— Да, я тоже на это надеюсь, — сказала обрадованная г-жа де Бартель.

— Однако, сударь, — заговорил граф, и голос его, несмотря на присущее государственному мужу умение владеть собой, дрогнул от волнения, — нельзя ли узнать, как зовут эту особу?

— Как! Вы не знаете, о ком идет речь? — спросил Фабьен.

— Разумеется, нет. Знаю только, что речь идет о молодой и красивой женщине, но вы так и не назвали ее имени.

— Стало быть, вы его не знаете?

— Понятия не имею.

— Ее зовут госпожа Дюкудре, — отвечал Фабьен де Рьёль, с величайшим хладнокровием отвешивая поклон.

— Госпожа Дюкудре? — повторил г-н де Монжиру, явно обрадовавшись. — Я ее не знаю.

И граф вздохнул с таким облегчением, словно с его плеч свалился тяжелый груз. Он задышал полной грудью, напряженное выражение лица исчезло, глубокие морщины разгладились, черты обрели привычную мягкость. Наблюдая за всеми этими признаками удовлетворения графа, Фабьен едва заметно улыбнулся.

— Дорогой друг, — обратился к г-же де Бартель г-н де Монжиру, судя по всему узнавший все, что ему хотелось знать, — теперь, когда я почти уверен, что наша кудесница не замедлит приехать, оставляю вас с господином де Рьёлем, а сам тем временем поднимусь к нашему больному.

— Но вы ведь останетесь у нас, не так ли?

— Раз вы того непременно желаете, приходится повиноваться; вот только отошлю своих людей. Но вечером вы мне, конечно, дадите ваших лошадей съездить в Париж?

— Да, да, решено.

— Вот и прекрасно. Вы позволите мне написать несколько слов, чтобы меня не ждали к ужину?

— Пожалуйста.

Граф подошел к столу, на котором для всех, кому потребуется, были оставлены бювар, перья, чернила и бумага, и на маленьком квадратике надушенной веленевой бумаги нацарапал такие слова:

Потом он запечатал эту записку, написал адрес и, бросив обеспокоенный взгляд в сторону г-жи де Бартель, вышел, чтобы отдать распоряжения и подняться, как им было сказано, в комнату Мориса.

Как только он ушел, г-жа де Бартель почувствовала себя свободнее и, собираясь подробнее расспросить друга своего сына, поспешила сказать со свойственным ей легкомыслием:

— Итак, скоро мы ее увидим, прекрасную госпожу Дюкудре; ведь вы говорили, что она красива, не так ли?

— Более того, она очаровательна!

— Так вы говорите, госпожа Дюкудре?

— А знаете, господин де Рьёль, эта фамилия действительно звучит.

— А как же иначе?

— И это настоящая фамилия?

— Во всяком случае, та, что мы ей дали ввиду нынешних обстоятельств. Ее могут встретить у вас, и тогда, по крайней мере, все будет выглядеть вполне достойно. Имя "госпожа Дюкудре" ни к чему не обязывает: с этим именем можно быть кем угодно. По дороге Леон, как я уже говорил вам, должен сказать ей, с какой целью мы везем ее сюда и под каким именем она должна вам представиться.

— А каково ее настоящее имя? — спросила г-жа де Бартель.

— Если вы имеете в виду фамилию ее семьи, — сказал Фабьен, — то, думаю, она никому ее не называла.

— Вот увидите, что это оступившаяся дочь какого-нибудь знатного вельможи, — со смехом заявила г-жа де Бартель.

— Вполне возможно, — согласился Фабьен, — такая мысль не раз приходила мне в голову.

— Однако я вас не спрашиваю, под каким именем она значится в гербовнике Франции. Я хочу знать имя, под каким она известна.

— Фернанда.

— И вы говорите, что это имя… всем известно?

— Да, сударыня… Так зовут самую модную женщину в Париже.

— Знаете, вы меня встревожили. А что, если кто-нибудь приедет, когда она будет здесь, и узнает эту даму?

— Сударыня, мы со всей откровенностью признались вам, какое положение в обществе занимает госпожа Дюкудре, или, вернее, Фернанда; еще есть время, сударыня, предотвратить затруднения, каких вы опасаетесь. Скажите лишь слово, и я помчусь ей навстречу, и она даже близко к замку не подъедет.

— Какой вы жестокий, господин де Рьёль! Вам прекрасно известно, что мне необходимо спасти сына, а доктор уверяет, будто есть только одно средство.

— Это верно, сударыня, он так сказал, и вспомните, лишь после его заверения я осмелился предложить вам…

— Однако она, должно быть, очаровательна, эта госпожа Дюкудре, если внушает такую сильную страсть?

— Вы скоро сами сможете об этом судить.

— А по уму?

— Она слывет самой остроумной женщиной в Париже.

— Это потому, что такого рода женщины говорят все что им в голову взбредет, ясно же. Ну, а манеры… удовлетворительны, я полагаю?

— Безукоризненны, и я знаю не одну женщину из числа самых благовоспитанных, которые могут ей позавидовать.

— В таком случае меня больше не удивляет, что Морис влюбился в нее. Меня удивляет лишь то, что, умея, судя по всему, оценить утонченность, она устояла против моего сына.

— Мы не говорили, что она устояла, сударыня; мы сказали другое: в один прекрасный день Морис обнаружил, что она закрыла для него дверь, и он не смог ее заставить снова отворить.

— Согласитесь, что это еще более удивительно. И чем же, по-вашему, объясняется этот каприз?

— Понятия не имею.

— Тут не корыстный интерес: ведь Морис богат, вот разве что появился какой-нибудь чужестранный принц…

— Не думаю, что при разрыве с Морисом Фернанда руководствовалась корыстными интересами.

— А знаете, то, что вы рассказываете, вызывает у меня огромное любопытство, мне хочется поскорее увидеть ее.

— Еще десять минут, и вы сможете это сделать.

— Кстати, я хотела посоветоваться с вами, как нам следует вести себя с ней? Мое мнение таково — и все, что вы рассказываете, еще раз убеждает меня в его правильности, — раз предполагается, будто мы ничего не знаем о ее поведении, и раз мы принимаем ее у себя как светскую женщину, нам следует обращаться с ней как с настоящей госпожой Дюкудре, не так ли?

— Я счастлив, госпожа баронесса, полностью разделить ваше мнение на этот счет.

— Вам ведь это понятно, господин де Рьёль? Чувство приличия и вполне естественные сомнения заставляют меня подумать об этом и заранее подготовиться к приему, какой я должна оказать ей, ибо здесь каждый последует моему примеру и будет придерживаться заданного мною тона.

— г- Потому-то я ничуть и не беспокоюсь, поверьте мне, сударыня.

— Я хочу, чтобы моя сдержанность и крайняя вежливость дали ей возможность самой выбрать нужный тон. Что же касается Клотильды, то я всеми силами пыталась дать ей понять, не говоря при этом ничего определенного, что эта дама довольно… легкомысленная и что следует вести себя осмотрительно, с холодной, церемонной благожелательностью. В конце концов, кто узнает об этой истории? Никто. Морис прикован к постели, его состояние всем известно, поэтому о нем справляются в особняке. Мы еще даже не видели нашу кузину госпожу де Нёйи, и я благодарна за это Небесам. Вы ведь с ней знакомы, господин де Рьёль?

Фабьен с улыбкой кивнул в ответ.

— Да, я знаю, что вы хотите сказать; эта женщина на редкость любопытна, болтлива и въедлива. Так что обстоятельства для лечения, какое мы собираемся испробовать, складываются необычайно благоприятно.

— Безусловно, сударыня, — сказал Фабьен с таким серьезным видом, что видно было: за ним явно скрывалось некое тайное намерение. — Но, признаюсь, меня крайне удивляет та легкость, с какой госпожа Морис де Бартель согласилась принять у себя женщину, которая похитила у нее сердце мужа и ради которой она была заброшена всю эту зиму.

— Не могу с вами не согласиться, ее преданность поразительна; однако не хотите же вы, чтобы она стала вдовой из чувства мести? Бедная Клотильда! Да это просто ангел смирения. Она согласна на все, чего хочу я; к тому же она обожает своего мужа, а людей обожают вместе с их недостатками, иногда даже за их недостатки. Они от рождения были предназначены друг для друга, любовь Клотильды к мужу началась еще с колыбели; с ее стороны это крепкая, настоящая, прочная любовь, любовь добропорядочная, совсем не похожая на эксцентричную любовь, которая убивает, вроде той, что испытывает Морис к этой женщине.

Фабьен не мог сдержать улыбку, поняв, что мать Мориса подтверждает то, что он всегда подозревал: брак его друга и мадемуазель де Монжиру был альянсом, выгодным и для него и для нее с точки зрения материальной, то есть иными словами — браком по расчету; одним из тех союзов, приносящих порой спокойствие, но никогда — счастье. Болезнь Мориса заставила его угадать это, а то, что г-жа де Бартель называла преданностью Клотильды, окончательно прояснило ситуацию. Таким образом, дело оборачивалось удачно для него, в соответствии с его желаниями, и обещало успешное осуществление его планов, ибо у Фабьена де Рьёля они были. Внутреннее удовлетворение вызвало невольную улыбку на его губах; г-жа де Бартель заметила эту улыбку.

— Чему вы смеетесь, господин де Рьёль? — спросила она.

— Удивлению Мориса, — с простодушным видом отвечал Фабьен. — Он обвинял меня в том, будто я опорочил его в глазах госпожи Дюкудре, а я, напротив, везу ее к нему!

— Бедный мальчик! — вздохнула баронесса.

И оба, подойдя к окну, облокотились на подоконник, чтобы посмотреть, не едет ли Фернанда.

Но не прошло и минуты, как г-жу де Бартель заставил обернуться легкий шум: вошла Клотильда.

— Ах, Боже мой! — воскликнула баронесса. — Что там наверху, дорогая Клотильда? Ему не стало хуже?

— Нет, сударыня, — отвечала Клотильда, — но дядя подал мне знак, чтобы я оставила его одного с Морисом и доктором. Я повиновалась и вот пришла к вам.

Молодая женщина ответила реверансом на поклон Фабьена.

— Хорошо, хорошо, — сказала г-жа де Бартель, — успокойся, мой ангел: госпожа Дюкудре, дама, о которой тебе известно, согласилась приехать, мы ожидаем ее с минуты на минуту.

Опустив глаза, Клотильда вздохнула.

— Вот видите, — шепнула г-жа де Бартель на ухо Фабьену, — бедная девочка: страдание подорвало и ее здоровье.

Бросив взгляд на Клотильду, молодой человек тотчас убедился в обратном. Никогда еще жена его друга не казалась ему столь привлекательной, а все благодаря той легкой бледности, что вполне могла быть следствием усталости, а не только горя. Бело-розовые краски ее лица, свежие губы, ясный взгляд дышали молодостью и здоровьем; поведение ее было естественным; в боли, испытываемой ею, не было никакого притворства. Впрочем, в ее возрасте (Клотильде едва исполнилось двадцать лет) обычно не умеют всерьез страшиться потери, ибо пока еще ничего не теряли. Все те, кого она, оставшись сиротой в раннем детстве, прежде любила и продолжала любить поныне, оставались рядом с ней, ее настоящее настолько было похоже на прошлое, что она не боялась будущего. И душевная боль, что причиняла ей болезнь мужа, не пугала ее: она была похожа на легкое облачко, которое скользит по ясному небу прекрасным весенним утром, заслоняя порою солнце, но не может погасить его лучей. И даже более того: наблюдая за ней, нельзя было обнаружить чувства досады, которое непременно должна была бы породить у нее измена Мориса; впрочем, воспитание ее было столь целомудренным, что она, возможно, не понимала в полной мере значения этой измены. Отблеск ее чистоты снимал вину с других; своей невинностью она как бы очищала все вокруг и, сама не ведая зла, никогда не предполагала его у других.

Пока Клотильда стояла так с опущенными глазами, пока г-жа де Бартель жалела ее вполголоса за боль, какую та не испытывала, Фабьен с непередаваемым восторгом смотрел на молодую женщину, наивную и сердцем и манерами: замужество так и не сняло с нее девственного покрова, а лишь приоткрыло его; быстро отметив про себя множество чистейших прелестей, подчеркнутых той уверенностью, что дает светская привычка, и тем спокойствием, что обусловлено добродетелью, он размышлял над странными причудами человеческого сердца, превратившими холодного мужа Клотильды в пылкого любовника Фернанды. Однако г-жа де Бартель, умудренная опытом, в своей материнской нежности страшившаяся любой мелочи и непрерывной суетой пытавшаяся заглушить свою печаль, а главное, скрыть от самой себя ее причины, не дав Клотильде времени вздохнуть еще раз, а молодому человеку — возможности далее изучать ее, тотчас заговорила вновь:

— Итак, дорогая Клотильда, ты была там, когда господин де Монжиру вошел в комнату больного?

— Да, сударыня, я сидела в изголовье кровати.

— А Морис узнал графа?

— Не знаю, потому что он даже не повернулся в его сторону.

— Ну, а потом?

— Потом дядя заговорил с ним, но Морис ему не ответил.

— Вот видите, дорогой господин Фабьен, — продолжала г-жа де Бартель, поворачиваясь к молодому человеку, — до какого состояния дошел бедный мальчик; вы видите — на все нужно пойти, лишь бы вызволить его из беды.

Фабьен утвердительно кивнул.

— И что же сделал господин де Монжиру? — продолжала баронесса, снова обращаясь к своей невестке.

— Он о чем-то тихо поговорил с доктором и подал мне знак, чтобы я вышла из комнаты.

— А твой муж заметил, что ты уходишь? Он сделал какое-нибудь движение, чтобы удержать тебя?

— Увы, нет, сударыня, — ответила Клотильда, слегка покраснев и вздохнув во второй раз.

— Сударыня, — обратился Фабьен к баронессе довольно тихо, чтобы сохранить видимость тайны, и в то же время достаточно громко, чтобы быть услышанным Клотильдой, — а вы не думаете, что для смягчения удара следовало бы как-то предупредить Мориса о том, что к нему явится с визитом одна женщина, но не говорить, кто она. На вашем месте я бы опасался, как бы неожиданное появление особы, какую он так сильно любил, вопреки ожиданиям доктора, вызвало бы не спасительный перелом, а сильное и потому опасное потрясение.

— Да, господин Фабьен, вы правы, — согласилась г-жа де Бартель. — Послушайте, Клотильда, господин де Рьёль высказал очень разумное соображение; он говорит…

— Я слышала, что говорил господин де Рьёль, — заметила Клотильда.

— Ну, и что ты об этом думаешь?

— У вас, сударыня, больше опыта, чем у меня, и признаюсь, я не решилась бы выразить свое мнение при таких обстоятельствах.

— Что касается меня, — сказала г-жа де Бартель, — то я придерживаюсь мнения господина Фабьена. Выслушайте меня, господин де Рьёль, и согласитесь, что мой план превосходен. Вместо того чтобы говорить тихо и осторожно, как мы делали это до сих пор, я подам знак господину де Монжиру и доктору сесть у кровати Мориса. Сама я тоже сяду рядом с ними и в ходе обычной беседы сообщу, что одна здешняя соседка просит у нас разрешения осмотреть дом: ей расписывали его как образец вкуса. А так как всем здесь руководил Морис, я уверена, что это ему польстит, ведь в отношении меблировки у нашего милого мальчика самолюбие художника; он и в самом деле решительно всем руководил здесь: дом стал просто неузнаваем. Так о чем это я говорила, господин де Рьёль?

— Вы говорили, сударыня, что предупредите Мориса, будто одна здешняя соседка…

— Ах, да! Затем, как вы понимаете, я опишу эту самую соседку, причем таким образом, чтобы пробудить у него некоторые подозрения. Неудобно, скажу я, отказаться удовлетворить любопытство молодой и красивой женщины — эти последние слова я подчеркну, — хотя она и не совсем обычна, — добавлю я опять с ударением. Возможно даже, она немного легкомысленна — добавлю я потом с еще большим нажимом, — но один визит за городом, на который вовсе не обязательно отвечать, не влечет за собой никаких последствий… А мы тем временем будем следить, какое впечатление произведут эти слова, сказанные вполне естественным тоном, как я только что говорила вам, словно речь идет о самом простом и обычном в свете… Затем я приду рассказать вам обо всем, что произошло.

Госпожа де Бартель собралась покинуть гостиную; Клотильда хотела последовать за ней. У Фабьена на мгновение возникли опасения, что его план не удастся; но баронесса остановила свою невестку.

— Подожди, подожди, моя дорогая, — сказала она, — я вот о чем подумала: дело в том, что к этому сообщению я хочу добавить кое-какие детали ее внешности, и потому тебе не следует находиться там; видишь ли, твое присутствие будет стеснять его, мой ангел. При тебе он не осмелится расспрашивать меня, ибо, поверь, в глубине души Морис, я в этом не сомневаюсь, признает свою ужасную вину перед тобой.

— Сударыня! — прошептала, краснея, Клотильда.

— Да посмотрите же, как она красива, — продолжала баронесса, — ее мужу просто нет оправдания. Когда Морис поправится, я дам тебе один совет, милое дитя: постарайся в свою очередь вывести его из себя.

— Каким образом, сударыня? — спросила Клотильда, поднимая на баронессу свои огромные синие глаза.

— Каким образом? Я сама тебя научу. Но вернемся к нашей даме: она приехала, я ее видела.

— Вы ее видели? — воскликнула Клотильда.

— Да нет же, моя дорогая девочка; это для Мориса она приехала, а вовсе не для тебя. "Вы ее видели?" — спросит господин де Монжиру. "Я только мельком ее заметила", — отвечу я. "Что это за женщина?" — спросит твой дядя. "Ну, женщина…" А в самом деле, господин де Рьёль, какая она? Чтобы я могла ответить.

Клотильда не сделала ни единого движения, и все-таки было ясно, что разговор этот заставляет ее страдать, вызывая если не боль, то, по крайней мере, досаду. Фабьен, словно самый настоящий знаток в таких делах, внимательно следил за нарастанием ее страдания.

— Брюнетка или блондинка? — спросила г-жа де Бартель (как всегда, с присущей ей естественной легкостью, она скользила по поверхности, ни о чем не задумываясь, и потому не заметила напряженного выражения лица Клотильды).

— Брюнетка.

— Как можно любить брюнетку, когда у тебя перед глазами такая очаровательная блондинка? Ну хорошо, высокая или маленького роста?

— Среднего, но сложена отлично.

— А как одета?

— С безукоризненным вкусом.

— Просто?

— О, с величайшей простотой.

— Хорошо, я оставляю вас вдвоем. Клотильда, ты придешь предупредить меня, как только появится экипаж госпожи Дюкудре. Кстати, на чем она приедет?

— Вернее всего, в коляске: погода слишком хорошая, чтобы запираться в карете.

— Вот как! Да у нее, стало быть, не один экипаж, у этой принцессы!

— Да, сударыня, к тому же их элегантность всем известна.

— Ах, Боже мой, Боже мой! В какое время мы живем! — воскликнула г-жа де Бартель, покидая гостиную и оставляя Фабьена наедине с Клотильдой.