XLV
— Так что же? — спросил г-н д’Авриньи, поднимая голову.
— Это очень серьезный вопрос, — сказал Амори, — и тут надо хорошо поразмыслить. Действительно, большинство молодых людей из нашей аристократии, увы, слишком немногочисленной, мои товарищи.
— Назовите нам некоторых, — сказал доктор.
Амори вопросительно посмотрел на Антуанетту, но она упорно не поднимала глаз.
— Ну что ж, — заговорил Амори, вынужденный отвечать опекуну, — во-первых, Артур де Ланей.
— Да, — подхватил доктор, — да, это правда; он молод, элегантен, умен, он из хорошей семьи, у него прекрасное состояние.
— К несчастью, он не подходит Антуанетте. Это ветреник, гуляка, который стремится, что чрезвычайно смешно в девятнадцатом веке, заслужить репутацию Дон Жуана и Ловеласа. Это замечательные качества для безумцев и вертопрахов, как он, но слабая гарантия для счастья женщины.
Антуанетта вздохнула и поблагодарила Амори взглядом.
— Поищем кого-нибудь другого, — сказал старик.
— Я предпочел бы Гастона де Сомервьё, — продолжал Амори.
— В самом деле, — согласился доктор, — он так же богат и знатен, как Артур де Ланей, и, кроме того, я слышал в свое время, что он серьезный, скромный и порядочный человек.
— Да, но если бы пришлось перечислять вам и остальные его качества, — заметил Амори, — пришлось бы добавить, что это дурак, хотя и со светским лоском. Попытайтесь нарушить его величественное молчание, затронуть его наигранное достоинство, и вы обнаружите, уверяю вас, ничтожную и посредственную личность.
— Но, — заговорил старик, пытаясь воззвать к собственной памяти, поскольку предложения Амори не слишком помогли делу, — разве вы не представляли мне человека по имени Леоне де Герину?
— Да, сударь, — ответил Амори, краснея.
— Мне казалось, что у этого молодого человека блестящее будущее. Он уже государственный советник, не так ли?
— Да, но он небогат.
— Увы, да! — промолвил г-н д’Авриньи. — Но разве Антуанетта не богата за двоих?
— Кроме того, — продолжал Амори с некоторой досадой, — говорят, что его отец играл какую-то не очень достойную роль в революции.
— В любом случае, — заметил старик, — это не может быть его отец, это его дед. Даже если слухи и верны, в наше время потомки не отвечают за ошибки своих предков.
Итак, Амори, представьте этого молодого человека Антуанетте, при графе де Менжи, разумеется, и если он ей понравится…
— Ах, простите, — воскликнул Амори, — несколько месяцев отсутствия стерли это из моей памяти! Я забыл, что Леоне поклялся жить и умереть холостяком. Это его навязчивая идея, и самые молодые и очаровательные, самые аристократичные красавицы из Сен-Жерменского предместья отступили перед его необщительным нравом.
— Ну что ж, — сказал доктор, — а если мы вернемся к Филиппу Овре?
— Я вам говорила, дядя… — прервала его Антуанетта.
— Пусть скажет Амори, дитя мое, — сказал г-н д’Ав-риньи.
— Мой дорогой опекун, — заговорил Амори с видимым раздражением, — не спрашивайте меня об этом Филиппе Овре, я больше не хочу его видеть. Антуанетта принимала его, несмотря на мои советы, она может принимать его и теперь, если ей нравится. Но я не могу простить ему недостойную забывчивость.
— Кого он забыл? — спросил г-н д’Авриньи.
— Он забыл Мадлен, сударь.
— Мадлен! — одновременно вскричали г-н д’Авриньи и Антуанетта.
— Да, я скажу в двух словах, судите сами: он любил Мадлен, он сам говорил мне это, он умолял меня просить у вас для него руки Мадлен. Это было в тот самый день, когда вы согласились на наш брак.
А сегодня он любит Антуанетту, как ранее любил Мадлен, как он, возможно, полюбит десяток других. Скажите, какое доверие можно питать к сердцу, меняющемуся так основательно и так быстро, забывая менее чем за год любовь, которую он называл вечной.
Услышав столь глубокое возмущение Амори, Антуанетта склонила голову и замерла, совершенно ошеломленная.
— Вы очень строги, Амори, — сказал г-н д’Авриньи.
— О да, очень строги, мне тоже так кажется, — робко заметила Антуанетта.
— Вы его защищаете, Антуанетта?! — вскричал Амори.
— Я защищаю нашу слабую человеческую природу, — отвечала девушка. — Амори, не все люди имеют вашу непреклонную душу и ваше незыблемое постоянство. Будьте снисходительны к слабостям, которых у вас нет.
— Это значит, — горько сказал Амори, — что Филипп снискал вашу милость… и Антуанетта…
— Антуанетта права, — сказал г-н д’Авриньи, пристально глядя на молодого человека и как бы желая читать в самой глубине его души. — Вы выносите приговор с излишней суровостью, Амори.
— Но мне кажется… — с твердостью в голосе начал Амори.
— Да, — прервал его старик, — я знаю, что ваш пылкий возраст не склонен уживаться с заурядностью и слабостью простых смертных. Мои белые волосы научили меня терпимости, и вы сами, возможно, испытаете когда-нибудь на собственном опыте — увы, жестоком, — что самая несгибаемая воля с течением времени слабеет; в ужасной игре страстей самый сильный не может ручаться за себя, самый горделивый не может сказать: "Я буду там завтра".
Не будем судить строго никого, чтобы не быть строго судимыми в свою очередь; нас ведет судьба, а не наша воля.
— Следовательно, — воскликнул Амори, — вы предполагаете, что я тоже способен однажды предать память Мадлен?
Антуанетта побледнела и оперлась на наличник камина.
— Я ничего не предполагаю, — сказал старик, качая головой, — я жил, я видел, я знаю.
Как бы то ни было, поскольку вы берете на себя роль молодого отца Антуанетты, как вы сами сказали, постарайтесь быть добрым и милосердным.
— И не сердитесь на меня, — добавила Антуанетта с едва уловимой горечью, — за высказанное однажды мнение, что после Мадлен можно полюбить кого-то другого; не сердитесь на меня, я раскаиваюсь.
— Кто может сердиться на вас, нежный ангел? — сказал Амори, от которого ускользнуло чувство горечи, вызвавшее эти слова, и который понял ее извинения буквально.
В эту минуту, верный данным распоряжениям, Жозеф доложил, что время пришло и экипаж для Антуанетты подан.
— Я еду с Антуанеттой? — спросил Амори у доктора.
— Нет, мой друг, — возразил г-н д’Авриньи, — несмотря на вашу отцовскую роль, вы слишком молоды, Амори, и вам, дети мои, следует соблюдать в ваших отношениях самые жесткие правила, не из-за вас, разумеется, а ради общественного мнения.
— Но я приехал на почтовых и отпустил лошадей, — сказал Амори.
— Вторая коляска к вашим услугам, пусть это вас не беспокоит. Более того, поскольку теперь вы не можете жить на Ангулемской улице, а вы непременно захотите посещать Антуанетту в Париже, я вас прошу наносить ей визиты в сопровождении одного из моих старых друзей. Де Менжи, к примеру, бывает у нее трижды в неделю в определенные часы; он будет счастлив сопровождать вас к ней. Он это всегда делает, как мне рассказывала Антуанетта, для Филиппа Овре.
— Значит, я теперь чужой?
— Нет Амори, для меня и для Антуанетты вы мой сын. Но в глазах света вы молодой человек двадцати пяти лет, и только.
— Как будет забавно без конца встречать этого Овре, которого я терпеть не могу. А я поклялся не видеться с ним больше!
— Пусть он приходит, Амори, — воскликнула Антуанетта, — затем, чтобы увидеть, какой прием я ему окажу. Но как же трудно его отвадить, чтобы он не досаждал своими визитами.
— Это правда? — промолвил Амори.
— Вы сможете судить об этом сами.
— Когда?
— Уже завтра. Граф де Менжи и его супруга посвящают бедной затворнице три вечера в неделю: вторник, четверг и субботу. Завтра суббота, приходите завтра.
— Завтра… — прошептал Амори нерешительно.
— Обязательно приходите, — настаивала Антуанетта, — мы так давно не виделись, нам есть о чем поговорить!
— Приходите, Амори, приходите, — произнес г-н д’Ав-риньи.
— Тогда до завтра, Антуанетта, — сказал молодой человек.
— До завтра, брат, — повторила Антуанетта.
— До следующего месяца, дорогие дети, — сказал г-н д’Авриньи, который с печальной улыбкой слушал их спор. — Если в течение этого месяца я вам буду нужен по какой-нибудь важной причине, я разрешаю вам приехать ко мне.
Опираясь на руку Жозефа, он проводил их до экипажей, обнял и сказал:
— Прощайте, друзья мои.
— Прощайте, наш добрый отец, — ответили молодые люди.
— Амори! — крикнула Антуанетта, в то время как Жозеф закрывал дверцу. — Не забудьте: вторник, четверг и суббота.
Затем она обратилась к кучеру:
— Ангулемская улица.
— Улица Матюрен! — приказал Амори.
"А я пойду на могилу моей дочери", — решил г-н д’Авриньи, проводив глазами удаляющиеся экипажи.
И, опираясь на руку Жозефа, старик пошел по дороге к кладбищу, чтобы пожелать доброй ночи Мадлен, как он делал это ежедневно.
