XIV
В тот миг, когда я взошел на первую ступеньку крыльца, раздался милый голос Мадлен и, подобно голосу ангела, запел в моей душе, прогоняя печаль.
Я остановился, чтобы послушать не то, что этот голос произносил, а сам голос.
Несколько слов, однако, дошли до моего слуха и до разума, и я не ограничился этим, а стал уже прислушиваться.
Окно, выходившее в сад, было открыто, но, чтобы не пропустить прохладный вечерний воздух, портьеры опустили; за ними я видел тени двух склоненных друг к другу голов.
Шла тихая беседа. Я слушал.
Я слушал, онемевший, неподвижный, подавленный, сдерживая дыхание, и каждое их слово, как капля ледяной воды, падало мне на сердце.
"Мадлен, — говорил Амори, — как я буду счастлив видеть тебя каждый день, постоянно, и видеть, как твою прелестную головку окружает то, что пойдет ей больше всего, — небо Неаполя или Сорренто ".
"О дорогой Амори, — отвечала Мадлен. — О, я скажу тебе, как Миньона:
Прекрасна страна, где зреют апельсины…
Но твоя любовь, в которой отражается рай, еще прекраснее ".
"О Боже мой!" — сказал Амори со вздохом, в котором был легкий оттенок нетерпения.
"Что?" — спросила Мадлен.
"Почему счастье никогда не бывает совершенно безоблачным?"
"Что ты хочешь сказать?"
"Я хочу сказать, что Италия будет нам Эльдорадо, я хочу сказать, что повторяю с тобой и Миньоной:
Да, там нужно любить, да, там чувствуешь, что живешь.
И без всего, что омрачит нашу жизнь и опечалит нашу любовь ".
"Без чего?"
"Я не осмелюсь тебе сказать, Мадлен ".
"Прошу, говори ".
"Ну, мне кажется, чтобы быть полностью счастливыми, нужно, чтобы мы были абсолютно одни, мне кажется, что любовь — это деликатная и святая вещь, что присутствие третьего, кем бы он ни был, своим или чужим, мешает, и, чтобы быть поглощенными друг другом, чтобы быть единым целым, нельзя быть втроем… "
"Что ты хочешь сказать, Амори?"
"О, ты хорошо знаешь ".
"Это потому, что мой отец будет с нами? Ты поэтому так говоришь?.. Но подумай, это будет неблагодарно — дать ему почувствовать, ему, который дал нам счастье, что его присутствие — преграда нашему счастью; мой отец не посторонний, это не третье лицо, это третий в нашем союзе. Поскольку он нас любит обоих, Амори, и мы должны его любить ".
"В добрый час, — подхватил Амори с легкой холодностью. — Поскольку ты не чувствуешь то же, что и я, по отношению к этой теме, не будем больше говорить об этом и забудем ".
"Мой друг, — живо возразила Мадлен, — я тебя обидела?.. В таком случае, извини меня… Но знаешь ли ты, мой ревнивец, что отца и возлюбленного любят не одинаковой любовью?"
"О Боже, да! — промолвил Амори. — Я знаю это хорошо, но любовь отца не такая ревнивая и не исключающая все остальное, как наша; ты привыкла к нему, вот и все.
Для меня же видеть тебя — это не привычка, это необходимость.
Ах, Боже! Библия, этот великий голос человечества, говорила об этом две тысячи пятьсот лет тому назад: "Ты оставишь отца своего и мать свою, чтобы идти за супругом своим"".
Я хотел было их прервать, я хотел было им крикнуть: "Библия также говорит о Рахили: "Она не хотела утешиться, ибо не было больше детей ее"".
Но я был прикован к своему месту, был неподвижен и испытывал мучительное удовлетворение, слыша, как моя дочь меня защищает, но мне казалось, что этого недостаточно; мне казалось, что она должна объяснить своему возлюбленному, как она нуждается во мне, подобно тому, как я нуждаюсь в ней; я надеялся, что она сделает это.
Она сказала:
"Да, Амори, может быть, ты прав, но присутствия моего отца нельзя избежать, не причинив ему, как я знаю, ужасной боли; кроме того, если в какие-то минуты его присутствие и стеснит наши чувства, то в другие — оно обогатит наши впечатления ".
"Нет, Мадлен, нет, — сказал Амори, — ты ошибаешься, смогу ли я в присутствии твоего отца, как сейчас, говорить, что люблю тебя?
Когда под темными апельсиновым деревьями, о которых мы только что говорили, или на берегу прозрачного и сверкающего, как зеркало, моря мы будем прогуливаться не вдвоем, а втроем, смогу ли я, если он пойдет за нами, обнять тебя за талию или попросить у твоих губ поцелуя, в котором они еще отказывают мне? А его серьезность не испугает ли нашу радость? Разве он одного с нами возраста, чтобы понять наши безумства?
Ты увидишь, ты увидишь, Мадлен, какую тень бросит на нашу радость его строгое лицо.
Если же, наоборот, мы будем одни в нашей почтовой карете — как мы будем часто болтать, как иногда будем молчать! С твоим отцом мы никогда не будем свободными: нам нужно будет молчать, когда мы захотим говорить, и нужно будет говорить, когда у нас будет желание молчать.
С ним всегда нужно будет беседовать одним и тем же тоном, с ним не будет ни приключений, ни смелых экскурсий, ни занимательных инкогнито, а лишь большая дорога, правила, соблюдение приличий. И, Боже, понимаешь ли ты меня достаточно хорошо, Мадлен, я испытываю по отношению к твоему отцу глубокую признательность, уважение и даже любовь; но разве почтение нам должен внушать наш компаньон по путешествию? Скажи мне, разве чье-то постоянное внимание не будет нас слишком стеснять в дороге?
Ты, моя дорогая Мадлен, со своей дочерней любовью, с чистотой девственности, разве и ты не думала обо всем этом; я вижу по твоему задумчивому лицу, что ты об этом думаешь и теперь.
И чем больше ты размышляешь, тем больше убеждаешься, что я не ошибаюсь и что, путешествуя втроем, двое, по крайней мере, скучают ".
Я с тоской ожидал ответа Мадлен.
Этот ответ послышался не сразу. После нескольких секунд молчания она сказала:
"Но, Амори, предположим, я согласна с тобой, что делать, скажи мне?
Это путешествие намечено, мой отец примет все меры, чтобы оно было именно таким. Даже если ты прав, теперь слишком поздно.
Впрочем, разве кто-нибудь осмелится дать понять бедному отцу, что он нас стесняет? Ты, Амори?
Во всяком случае, не я ".
"Боже мой, я знаю это, — сказал Амори, — и это меня приводит в отчаяние.
Господин д ’Авриньи, такой умный, такой тонкий и понимающий нас во всех отношениях со стороны физической, должен проявить такие же качества в вопросах нравственных и не впадать в эту жестокую манию стариков, постоянно навязывающихся молодым людям.
Я не хочу тебя обидеть, обвиняя его, но в самом деле, это очень неприятное заблуждение — ослепление отцов, не умеющих понять своих детей и, вместо того чтобы учитывать их возраст, стремящихся подчинить их вкусам и желаниям своего возраста.
Вот так и путешествие, которое могло бы быть дивным для нас, может быть испорчено этой роковой… "
"Тише! — прервала Амори Мадлен, положив пальчик на его губы. — Тихо, не говори больше так.
Послушай, мой Амори, я не могу от тебя требовать доказательства твоей любви, но… "
"Мои слова тебе кажутся безумными, не правда ли?" — сказал Амори с чувством скрытого неудовольствия.
"Нет, — ответила Мадлен, — нет, злюка. Но будем говорить тише, я боюсь сама себя услышать, так как то, о чем я собираюсь сказать тебе, мне кажется безбожным ".
И действительно, Мадлен понизила голос.
"Нет, твои требования не только не кажутся мне безумными, Амори, — я их разделяю; вот то, в чем я не хотела тебе признаться, поскольку не хотела признаться в этом даже себе самой.
Но, Амори, когда я буду так же умолять тебя, так же говорить о своей любви к тебе, и тебе придется в свою очередь сделать кое-что для меня и уступить мне, как уступаю я ".
Услышав эти последние слова, я не захотел больше слушать.
Эти последние слова, острые и холодные, как кончик шпаги, вошли в мое сердце.
Слепой эгоист, я знал только, что Антуанетта стесняет меня — меня! Но я не видел, что я стесняю их.
Впрочем, ответ мой был скор и решителен.
Печальный, но спокойный и покорный судьбе, я поднялся на крыльцо и вошел в гостиную, объявляя о себе стуком своих сапог по ступенькам.
Мадлен и Амори встали при моем приближении; я поцеловал Мадлен в лоб и протянул руку Амори…
"Знаете ли вы, мои дорогие дети, досадную новость? — сказал я им. И хотя мой голос должен был дать им понять, что несчастье, в особенности для них, не было так уж велико, они вздрогнули одновременно. — Мне необходимо отказаться от моей прекрасной мечты о путешествии. Вы уедете без меня, король ни за что не хочет дать мне отставку, о которой я его сегодня просил: его величество был так любезен, сказав мне, что я ему нужен, даже необходим, и попросил меня остаться. Что отвечать на это? Просьба короля — приказ ".
"О, отец, как это плохо, — сказала Мадлен. — Ты предпочитаешь короля дочери!.."
"Ну что же, дорогой опекун, — сказал в свою очередь Амори, не умея скрыть под видимым огорчением свою радость, — отсутствуя, вы тем не менее всегда будете с нами ".
Они хотели продолжить этот разговор, но я сразу же сменил тему разговора или скорее всего повел его в другом направлении: их невинное лицемерие причиняло мне страшную боль.
Я сообщил Амори о миссии, полученной для него, и о том, что хотел сделать это приятное путешествие полезным для его дипломатической карьеры.
Он казался мне очень признательным за то, что я сделал для него; но в это время милое дитя было поглощено единственной мыслью, мыслью о своей любви.
Когда он уходил, Мадлен проводила его из гостиной.
Случай сделал так, что я в это время очутился за дверью; я подошел к столику, чтобы взять книгу.
Мадлен меня не видела.
"Ну, Амори, — сказала она, — не кажется ли тебе, что события угадывают наши желания и подчиняются нам?.. Что ты скажешь об этом?"
"Я скажу, — ответил Амори, — что мы не учли тщеславие и что напрасно на тщеславие клевещут. Бывают недостатки, которые приносят больше благ, чем добродетели ".
Итак, моя дочь поверила, что я остаюсь из-за тщеславия.
Пусть будет так; возможно, так будет лучше".
