XV
ОТЪЕЗД
Вернувшись, Сесиль застала у маркизы г-на Дюваля, и, хотя банкир с ее бабушкой ни словом не обмолвились при ней о делах, девушке было ясно, что г-н Дюваль привез г-же де ла Рош-Берто деньги.
Покидая маленький коттедж, г-н Дюваль предложил предоставить свой дом в распоряжение маркизы на время ее пребывания в Лондоне; поблагодарив его, маркиза сказала, что если она там и остановится, то у герцогини де Лорж, которая уже пригласила ее, однако, поскольку в Лондоне она рассчитывает провести всего день или два, то, по всей вероятности, они с внучкой остановятся в гостинице.
Сесиль заметила, что, прощаясь с ней и ее бабушкой, г-н Дюваль выглядел очень печальным, однако печаль его выражала скорее чувство доброжелательного сострадания, нежели личную обеспокоенность.
Маркиза назначила отъезд на послезавтра. Она просила Сесиль отобрать либо самые необходимые, либо самые дорогие для нее вещи, остальное поручалось г-ну Дювалю для продажи.
При упоминании о продаже сердце Сесиль мучительно сжалось; ей показалось страшным кощунством — позволить продать вещи, принадлежавшие матери. Она сказала об этом бабушке, но та ответила, что увезти во Францию мебель, пускай даже в таком незначительном количестве, не представляется возможным, ибо транспортные расходы вдвое превысят ее стоимость.
На редкость резонный ответ маркизы можно было поколебать лишь доводами сердца. А это, как известно, святые, но весьма неубедительные доводы. Так что Сесиль пришлось уступить; она решила сохранить только личные вещи матери, например белье, платья, сказав, что все уместится в двух чемоданах, а ей, Сесиль, в ее скорби будет бесконечно приятно носить вещи, принадлежавшие матери.
Маркиза ответила, что тут Сесиль может поступать по своему усмотрению, но только раньше, добавила она, в знатных семьях принято было сжигать одежду, принадлежавшую людям, умершим от легочной болезни, потому что болезнь эта считалась заразной и такая одежда подвергала человека, собиравшегося ее носить, опасности заболеть и умереть от того же недуга.
Грустно улыбнувшись, Сесиль поблагодарила бабушку за данное ей разрешение и вышла.
Она уже сделала несколько шагов по коридору, когда маркиза вернула ее обратно.
Как выяснилось, бабушка хотела попросить Сесиль проследить за тем, чтобы ни одна вещь баронессы не попала к ее собственным вещам.
В шестьдесят лет маркиза боялась смерти больше, чем ее внучка в свои шестнадцать.
Сесиль велела принести в покои матери нужные ящики и благоговейно закрылась там, отказавшись даже от помощи горничной, чтобы лично выполнить долг благочестия.
То была сладостная и в то же время печальная для Сесиль ночь, которую она всю провела в комнате матери наедине со своими воспоминаниями.
В два часа утра Сесиль, не имевшую привычки бодрствовать по ночам, сморил сон; не раздеваясь, она бросилась на кровать, но прежде преклонила колена перед распятием и, так как все окружающие предметы еще более разожгли ее дочернюю любовь, попросила Бога — если верно то, что ей порой доводилось слышать, будто умершие посещают иногда живых, — позволить матери прийти к ней сказать последнее прости в ту самую комнату, где она так часто прижимала дочь к своему сердцу.
И Сесиль заснула, уповая на Божью милость, но Господь не позволил нарушить ради нее суровые законы смерти, и если ей довелось снова увидеть мать, то лишь во сне.
Следующий день прошел в сборах к отъезду; из покоев матери Сесиль перешла к себе, тут настала очередь ее детских воспоминаний, и среди них самое большое место занимали альбомы. К вечеру все было готово.
На другой день Сесиль и ее бабушка должны были покинуть гостеприимный домик, в котором они прожили двенадцать лет. Утром Сесиль поднялась пораньше, чтобы в последний раз спуститься в сад; дождь лил как из ведра.
Сесиль подошла к окну: сад выглядел печальным и унылым, с деревьев облетали последние листья, уцелевшие цветы склоняли свои головки до самой земли, погружая их в стоявшую на грядках мутную воду. Сесиль заплакала; ей казалось, что если бы она расставалась со своими друзьями прекрасным весенним днем, то меньше страдала бы, зная, что впереди их ждет лето, а расставаясь с ними теперь, она видела их агонию — их ожидала природная могила, которая зовется зимой.
Все утро Сесиль ждала хоть малейшего просветления, чтобы добраться до кладбища, но дождь лил не переставая, так что выйти она не смогла.
К трем часам от г-жи де Лорж прибыл экипаж с кучером; погрузили ящики, и наступил решающий момент.
Уезжая, маркиза сияла от счастья; за двенадцать лет, проведенных в этом очаровательном коттежде, у нее не возникло никаких привязанностей, никаких воспоминаний, она не сожалела ни о людях, ни о вещах.
Сесиль же словно обезумела: со слезами она гладила и целовала мебель, ведь часть ее души оставалась в Хендоне.
Когда настало время садиться в экипаж, она чуть было не лишилась чувств — ее пришлось почти нести.
Сесиль взяла на себя заботу о ключе от маленького домика, который в Лондоне следовало отдать г-ну Дювалю. Этот ключ она положила у сердца.
То был ключ от ее прошлого; ключом от будущего владел один Господь Бог.
Девушка попросила кучера сделать крюк и остановиться у входа на кладбище. Как мы уже говорили, дождь хлестал с такой силой, что выйти из экипажа не было никакой возможности. Но, устремив взгляд за решетку ворот, она еще раз увидела могилу, маленький крест и укрывавшие его высокие деревья.
Однако маркиза попросила не задерживаться слишком долго в подобном месте: соседство с кладбищем вызывало у нее неприятные ощущения.
— Прощайте, матушка! Прощайте, матушка! — в последний раз крикнула Сесиль и бросилась в глубь экипажа.
Затем она закутала голову черной вуалью и открыла глаза, лишь когда экипаж добрался до места.
Они остановились у входа в гостиницу «Король Георг».
Другой запряженный экипаж стоял во дворе наготове. Госпожа де Лорж ждала маркизу в предназначенных для нее комнатах. Ее племянник Анри, которого она отправила в Дувр справиться о кораблях, отплывающих во Францию, сообщил ей, что есть одно судно, которое готовится отчалить на следующий день утром.
Чтобы успеть на это судно, надо было, отдохнув лишь совсем немного, трогаться в путь.
Сесиль попросила разрешения съездить к г-же Дюваль, но г-жа Дюваль жила в Сити, и лишь на дорогу туда и обратно ушло бы больше часа. Маркиза воспротивилась этому визиту и посоветовала внучке просто написать ей. Бедная девочка чувствовала, что не письмом следовало бы прощаться с добрыми старыми друзьями матери. Но что она могла поделать против воли маркизы? Приходилось повиноваться.
И она написала письмо.
Нежные извинения и глубокие сожаления — все, что могли выразить слова, — содержалось в нем. Тут были прощальные приветы всем: и г-ну Дювалю, и г-же Дюваль, и даже Эдуарду. Сесиль посылала г-ну Дювалю ключ от домика со словами, что если бы у нее были деньги, то, даже уезжая и покидая Англию навсегда, она сохранила бы этот маленький дом как святыню своей юности; но она была бедна и потому от имени маркизы вновь обращалась к г-ну Дювалю с просьбой продать находившуюся там мебель и переслать деньги бабушке.
Письмо вместе с ключом от дома было передано герцогине де Лорж, которая обязалась на следующий же день переслать и то и другое своему бывшему управляющему.
Прощаясь с подругой, г-жа де Лорж не раз предлагала маркизе деньги: между порядочными людьми такого рода предложения, когда они принимаются, даже не считаются за услугу; но после продажи остатка бриллиантов у маркизы было более чем достаточно средств — по крайней мере, ей так казалось, — чтобы спокойно ожидать возврата своего имущества.
Наконец пришло время садиться в экипаж. Сесиль отдала бы все на свете за то, чтобы получить возможность обнять г-на и г-жу Дюваль и пожать руку Эдуарду. В глубине души она чувствовала, что поступать таким образом — почти неблагодарность; но, как мы уже говорили, она не была вольна следовать велениям собственного сердца. Опустившись на колени, Сесиль попросила прощения у матери и, когда ей пришли сказать, что экипаж ждет, она ответила, что уже готова.
То было еще одно весьма печальное событие для Сесиль — отъезд из Лондона дождливой ночью, не сказав последнее прости никому, кроме герцогини, которую она едва знала.
Когда они пересекали Лондон, которого Сесиль никогда не видела, девушка даже не выглянула ни разу; потом по изменению мостовой под колесами и более чистому воздуху она поняла, что они уже в сельской местности.
Так как они ехали на перекладных, останавливаясь лишь для того, чтобы сменить лошадей, то путь проделали быстро и в пять часов утра уже прибыли в Дувр.
Экипаж остановился во дворе гостиницы; свет двух или трех фонарей ударил в лицо Сесиль, она открыла глаза, все еще не очнувшись от дремоты, вызванной дорожной тряской, и первым, кого она увидела, был Анри.
Анри ожидал их приезда.
Сесиль почувствовала, как лицо ее заливает краска, и поспешила опустить вуаль.
Анри подал руку маркизе, чтобы помочь ей выйти из экипажа, затем — Сесиль: впервые рука девушки коснулась руки Анри. Ощутив, как дрожит эта рука, молодой человек даже не осмелился пожать ее.
К прибытию путников в гостинице были приготовлены комнаты; сразу чувствовалось, что все организовано с предупредительным вниманием. Судно отплывало лишь в десять часов утра, и обе путешественницы могли еще немного отдохнуть.
К тому же Анри просил их ни о чем не беспокоиться, только быть готовыми к назначенному часу. Погрузкой вещей займется его камердинер, дело это тем более несложное, что требуется лишь взять чемоданы с крыши экипажа и отнести их на корабль.
Затем, поклонившись маркизе и Сесиль, он удалился, спросив перед уходом, нет ли у них каких-либо распоряжений.
Сесиль закрылась в своей комнате, но, несмотря на усталость, ей так и не удалось заснуть: неожиданное появление Анри наполнило ее бедное сердце таким волнением, что сон бежал от нее.
Теперь у нее оставалось последнее сомнение, и она не осмелилась задать на этот счет Анри ни одного вопроса. Анри сказал ей, что он тоже едет во Францию, но на том же корабле, что и она, или нет?
Сомнения этого, вполне понятно, оказалось достаточно, чтобы не дать Сесиль заснуть.
Однако в такого рода бессоннице таилось свое очарование — впервые после смерти матери Сесиль чувствовала, что о ней кто-то заботится.
Слуги, ожидавшие ее прибытия, комнаты, готовые принять ее, вещи, грузившиеся на корабль без ее участия, — все это подготовлено дружеской силой, окружившей ее предусмотрительной заботой.
Это нечто, оберегавшее Сесиль, эта дружеская сила, предупреждавшая ее желания, была любовь Анри.
Значит, Анри и в самом деле любит ее, любит глубоко и искренне?
Как хорошо чувствовать себя любимой!
И эта мысль, баюкавшая Сесиль, была до того сладостна, что девушка боролась со сном, страшась, как бы сон не отнял у нее чувства уверенности в поддержке, делавшей ее такой счастливой.
Сесиль видела, как занимался день, и считала часы; она встала сама, не ожидая, чтобы ее разбудили, и была уже на ногах, когда постучали к ней в дверь.
Она зашла к бабушке и застала ее в постели: та, по своему обыкновению, пила шоколад. Девушке очень хотелось спросить, едет ли Анри вместе с ними; два или три раза она уже открывала рот, собираясь задать вопрос, но всякий раз губы ее сжимались, не вымолвив ни слова.
Между тем время шло; Сесиль вернулась в свою комнату, предоставив маркизе возможность заняться туалетом. Маркиза сохранила старые привычки: каждое утро она подкрашивалась, и лишь мадемуазель Аспасия присутствовала при ее туалете, который не был бы, по мнению маркизы, настоящим без такого аристократического дополнения.
Окно в комнате Сесиль выходило на улицу, в конце которой виден был порт, а поверх домов — развевающиеся на ветру флажки. Сесиль подошла к окну.
По улице то и дело проезжали экипажи, и среди них Сесиль заметила тот, который возвращался из порта: она стала следить за ним глазами. Экипаж остановился у ворот — сердце ее забилось; ворота отворились, и из экипажа выскочил Анри — сердце Сесиль забилось еще сильнее. Она отпрянула от окна.
И все-таки не так быстро, чтобы, подняв голову, Анри не успел заметить ее.
Краснея от смущения, Сесиль осталась стоять на том же самом месте, одну руку прижимая к сердцу, словно пытаясь усмирить его, другой ухватившись за оконную задвижку.
Она услышала шаги Анри в гостиной, отделявшей ее комнату от комнаты маркизы; однако, войдя в гостиную, Анри там и остановился, не решаясь войти в комнату Сесиль, а Сесиль не решалась выйти в гостиную.
Так прошло десять минут.
По прошествии десяти минут Анри позвонил; явилась горничная.
— Мадемуазель, — обратился к ней Анри, — окажите любезность, скажите дамам, чтобы они соблаговолили поторопиться, через полчаса корабль отплывает.
— Я готова, сударь, — выходя, сказала Сесиль, не подумав, что ее слова свидетельствуют о том, что она слышала просьбу, — я готова и пойду предупредить бабушку, что вы ждете.
Поклонившись Анри, она торопливо пересекла гостиную и вошла к маркизе.
Маркиза была почти готова. Через пять минут она появилась вместе с внучкой. Анри предложил руку маркизе, Сесиль спустилась вниз вслед за ними в сопровождении мадемуазель Аспасии, с которой маркиза не пожелала расставаться.
Одна и та же мысль неотступно преследовала Сесиль: Анри только провожает их на корабль или плывет вместе с ними?
Во время пути она ни о чем не осмелилась спросить его, и он не сказал на этот счет ни слова, но когда их глаза встречались, в их взглядах читался один и тот же вопрос.
На Анри был элегантный костюм, который вполне мог оказаться и загородным, и дорожным, так что угадать, что будет дальше, было невозможно.
Прибыли в порт. Вышли из экипажа; их ожидала лодка: три женщины сели в лодку, Анри последовал за ними, и гребцы направились к судну.
Анри подал сначала руку маркизе, помогая ей подняться на борт, затем — Сесиль. На этот раз, как ни дрожала рука девушки, Анри не мог удержаться и тихонько сжал ее. Глаза Сесиль заволокло пеленой, и ей показалось, будто она теряет сознание. Впервые Анри не только взглядом говорил ей, что любит ее.
Но, быть может, это пожатие было прощальным?
И, ступив на палубу, Сесиль пошатнулась; ей пришлось прислониться к пирамиде сундуков, чемоданов и ящиков, сложенных у основания бизань-мачты, которые матросы, опасаясь непогоды, собирались накрыть клеенкой. Однако, несмотря на мимолетный, а главное, отсутствующий взгляд Сесиль, глаза ее различили имя, на котором мгновенно остановились.
Имя это значилось на одном чемодане вместе с адресом. И адрес сказал Сесиль все, что ей хотелось знать, ибо был обозначен таким образом:
«Господин виконт Анри де Сеннон, до востребования,
Париж, Франция».
Сесиль перевела дух, поднимая глаза к небу. Но глаза ее встретили взгляд молодого человека.
Вероятно, все, что творилось в сердце девушки, написано было на ее лице, ибо Анри взглянул на нее с упреком.
— О Сесиль! — качая головой, сказал он после некоторого молчания. — Как вы могли подумать хоть на минуту, что я оставлю вас?
Назад: XIV ПРОЩАНИЕ
Дальше: XVI ПУТЕШЕСТВИЕ
