LVIII
ВСЕ ПОТЕРЯНО, ДАЖЕ ЧЕСТЬ
И действительно, почти тотчас же появился король в сопровождении герцога д’Асколи. Благополучно доехав и уже ничего не опасаясь, он стал самим собою и вошел первым.
Его величество был в странном настроении; досада, вызванная поражением, боролась в нем с чувством удовлетворения от того, что опасность миновала, и он уже готов был отдаться свойственной ему склонности к насмешке, приобретавшей, однако, в теперешних обстоятельствах горький привкус.
Добавим к этому физическую усталость человека, скажем более — короля, которому пришлось в холодный декабрьский день и дождливую ночь проехать шестьдесят льё в скверном calessino, не имея возможности перекусить.
— Брр! — пробурчал он, входя, потирая руки и, казалось, не обращая внимания на присутствующих. — Здесь куда приятнее, чем на дороге в Альбано; как по-твоему, Асколи?
Заметив, что гости королевы торопливо отвешивают поклоны, Фердинанд продолжал:
— Добрый вечер, добрый вечер. Очень рад, что стол накрыт. С самого Рима у нас не было во рту ни кусочка мяса. Ломтик хлеба и сыра, съеденные на ходу, а скорее на бегу — представляете, как это восстанавливает силы! Да, плохи харчевни в моем государстве, и очень мне жаль бедняг, которые рассчитывают на них! За стол, д’Асколи, за стол! Я голоден как волк.
Король сел за стол, не беспокоясь о том, не занял ли он чье-нибудь место, и усадил д’Асколи рядом с собой.
— Государь, будьте добры, рассейте мою тревогу, — сказала королева, подойдя к своему августейшему супругу, в то время как все гости почтительно стояли поодаль, — скажите, чему я обязана такой радостью, как ваше столь неожиданное возвращение?
— Кажется, вы, сударыня, а не Сан Никандро рассказывали мне про Франциска Первого, что он после какого-то сражения, став пленником какого-то императора, написал своей матушке длинное письмо, оканчивавшееся прекрасной фразой: "Все потеряно, кроме чести". Так вот, вообразите: я возвращаюсь из-под Павии — там происходило это сражение, теперь вспомнил, — вообразите: возвращаясь из-под Павии и оказавшись не таким дураком, чтобы попасться, как это случилось с королем Франциском Первым, я, вместо того чтобы написать, явился самолично, дабы сказать вам…
— Все потеряно, кроме чести! — в ужасе воскликнула королева.
— Нет, сударыня, — ответил король с резким смешком, — тут необходима маленькая поправка: "Все потеряно, даже честь!"
— Государь! — прошептал д’Асколи, как неаполитанец смущенный цинизмом короля.
— Если честь не потеряна, д’Асколи, то почему же, скажи, люди бежали так стремительно, что я, заплатив вознице полтора дуката прогонных, еле-еле опередил их? Они бежали от позора, — сказал король, нахмурившись и стиснув зубы: это доказывало, что он куда ближе к сердцу принимает случившееся, чем старается показать.
Все молчали. Воцарилась мертвая тишина, ибо хоть еще и ничего не было известно, присутствующие догадывались обо всем. Король, как мы уже сказали, сел и посадил рядом с собою герцога д’Асколи; вооружившись вилкой, он взял с блюда, оказавшегося перед ним, кусок жареного фазана и разрезал его пополам; половину он положил на свою тарелку, другую передал д’Асколи.
Король осмотрелся вокруг и заметил, что все, даже королева, стоят.
— Садитесь же, садитесь, — сказал он. — Если вы плохо поужинаете, дела от этого не пойдут лучше.
Он налил себе полный стакан бордо и передал бутылку д’Асколи, сказав:
— За здоровье Шампионне! Молодец! Вот человек слова! Он обещал республиканцам быть в Риме не позже чем через двадцать дней, а вернулся туда на семнадцатый. Вот кто заслуживал бы выпить этого превосходного бордо, я же достоин разве что асприно.
— Как? Что вы говорите, государь? — воскликнула королева. — Шампионне в Риме?
— Это так же верно, как то, что я в Казерте. Только его, пожалуй, не лучше встретили, чем меня здесь.
— Если вас встретили не так тепло, государь, если вам не оказали приема, на который вы имеете право, то объясняется это не чем иным, как удивлением, вызванным вашим приездом в момент, когда мы никак не рассчитывали на счастье увидеть вас. Не прошло и трех часов с тех пор, как я получила ваше письмо с сообщением, что вы намерены прислать курьера с новостями об исходе сражения.
— Так вот, сударыня, — отвечал король, — я и есть тот курьер. А новости такие: нас разгромили наголову. Что вы скажете на это, лорд Нельсон, — вы, победитель победителей?
— За полчаса до прибытия вашего величества я говорил, что опасаюсь поражения.
— И никто, государь, не хотел поверить этому, — добавила королева.
— Такова судьба половины предсказаний: и милорд Нельсон не пророк в своем отечестве. Как бы то ни было, прав оказался он, а остальные ошибались.
— Но как же, государь, с теми сорока тысячами солдат, при помощи которых генерал Макк, по его словам, должен был одолеть десять тысяч республиканцев генерала Шампионне?
— Оказалось, что Макк не такой пророк, как милорд Нельсон, и что, наоборот, десять тысяч республиканцев Шампионне одолели сорок тысяч солдат Макка. А я-то, друг мой д’Асколи, пригласил его святейшество папу прилететь ко мне на крыльях херувимов в Рим, чтобы праздновать Рождество; надеюсь, папа не слишком поторопился принять это приглашение. Передайте мне, Кастельчикала, кабаний окорок; когда сутки поголодаешь, половины фазана маловато.
Потом Фердинанд обратился к королеве.
— Есть у вас, сударыня, еще вопросы ко мне? — спросил он.
— Еще один, последний, государь.
— Пожалуйста.
— Скажите, ваше величество, к чему этот маскарад?
И Каролина указала на д’Асколи и его расшитый мундир, ордена и знаки отличия.
— Какой маскарад?
— Герцог д’Асколи в королевском мундире.
— Ах, правда! А король одет, как герцог д’Асколи! Но прежде всего сядьте; мне неловко есть сидя, в то время как все вы стоите вокруг меня, особенно их королевские высочества, — сказал король, вставая; он повернулся к принцессам и поклонился им.
— Государь, — заявила принцесса Виктория, — каковы бы ни были обстоятельства, при которых мы снова видим ваше величество, будьте уверены, что мы очень рады этому.
— Благодарю, благодарю. А кто этот молодой красавец лейтенант, позволяющий себе походить на моего сына?
— Это один из семи телохранителей, приставленных вами к их королевским высочествам, — объяснила королева. — Господин Де Чезари из почтенной корсиканской семьи, государь; к тому же эполеты облагораживают.
— При условии, что те, кто их носит, не позорят их. Если то, что говорил мне Макк, — правда, то в армии найдется немало эполет, которые следует переместить на другие плечи. Служите преданно моим кузинам, господин Де Чезари, и мы прибережем для вас такие эполеты.
Король жестом пригласил садиться, и все сели, хотя никто и не притронулся к еде.
— А теперь послушайте, — сказал Фердинанд королеве. — Вы спросили, почему д’Асколи в королевском мундире, а я одет, как д’Асколи. Д’Асколи сейчас вам это расскажет. Рассказывай, герцог, рассказывай!
— Мне неловко, государь, хвастаться честью, которую ваше величество оказали мне.
— Он называет это честью! Бедняга д’Асколи!.. Ну так я сам сейчас вам поведаю о чести, которой я его удостоил. Представьте себе, до меня дошли слухи, что негодяи-якобинцы грозятся меня повесить, как только я попаду им в руки.
— Они способны на это!
— Вот видите, сударыня, вы такого же мнения… Так вот, мы уехали из Рима в том виде, в каком были, не успев переодеться, а в Альбано я сказал д’Асколи: "Дай мне свой мундир, а сам возьми мой; мерзавцы-якобинцы, если захватят нас, подумают, будто ты король, а меня отпустят; потом, когда я окажусь в безопасности, ты им растолкуешь, что король вовсе не ты". Но одно обстоятельство бедняга д’Асколи упустил из виду, — добавил король, расхохотавшись, — а именно, что, если бы нас схватили, ему не дали бы времени объясниться, его бы прежде всего повесили, а с объяснениями повременили бы.
— Отнюдь нет, государь, я об этом подумал: именно потому-то и согласился.
— Подумал об этом?
— Да, государь.
— И все-таки согласился?
— Как уже имел честь сказать вашему величеству, я согласился именно поэтому, — ответил д’Асколи, кланяясь.
Король снова был тронут столь простой и благородной преданностью герцога. Д’Асколи отличался от большинства придворных тем, что никогда ни о чем его не просил, и, следовательно, король никогда ничего для него не делал.
— Д’Асколи, — сказал Фердинанд, — я тебе уже говорил и повторяю: оставь у себя этот мундир как он есть, со всеми орденами и знаками, на память о дне, когда ты едва не пожертвовал жизнью за твоего короля, а я сохраню твой мундир тоже на память об этом дне. Если тебе когда-нибудь вздумается попросить у меня о какой-нибудь милости или упрекнуть меня в чем-нибудь, приходи ко мне в этом мундире.
— Браво, государь! — воскликнул Де Чезари. — Вот это называется вознаградить!
— Вы, молодой человек, кажется, забываете, что имеете честь говорить с королем, — заметила мадам Аделаида.
— Простите, ваше высочество, я помню об этом как никогда, ибо мне еще не приходилось видеть столь величественного короля.
— Смотрите-ка, молодой человек не плох! — сказал Фердинанд. — Подойди ко мне! Как тебя зовут?
— Де Чезари, государь.
— Де Чезари, я уже сказал, что ты вполне мог бы заслужить пару эполет, сорванных с плеч какого-нибудь труса; тебе не придется ждать такого случая и ты никогда не испытаешь подобного позора — жалую тебя чином капитана. Господин Актон, позаботьтесь, чтобы грамота ему была вручена завтра же. И прибавьте к ней награду в тысячу дукатов.
— Которыми государь разрешит мне поделиться с товарищами?
— Это твое дело. Но непременно явись ко мне завтра со знаками отличия, соответствующими твоему новому чину, чтобы я убедился, что распоряжения мои исполнены.
Молодой человек поклонился и попятился к своему месту.
— Государь, — сказал Нельсон, — позвольте вас поздравить — сегодня вечером вы дважды были королем.
— Это возмещение за те дни, когда я забываю быть им, милорд, — ответил Фердинанд полудобродушно-полулукаво, что всегда ставило окружающих в тупик.
Потом он обратился к герцогу:
— Так как же, д’Асколи, возвращаясь к нашим баранам, будем считать, что сделка заключена?
— Конечно, государь, и я вам за нее бесконечно благодарен, — отвечал д’Асколи. — Только соблаговолите, ваше величество, вернуть мне черепаховую табакерку с портретом моей дочери; она в кармане моего мундира, а я в свою очередь возвращу вам послание его величества австрийского императора, которое вы положили себе в карман, прочитав в нем только первую строку.
— Да, помню. Давай, герцог.
— Пожалуйста, государь.
Король взял из рук д’Асколи письмо и машинально развернул его.
— Наш зять здоров? — не без тревоги спросила королева.
— Надеюсь. Впрочем, я вам прочту письмо вслух, ведь оно было мне подано, как и сказал д’Асколи, в ту минуту, когда я садился в седло.
— Так что вы в самом деле прочли в нем только первую строку? — уточнила королева.
— Ну да, строку, в которой меня поздравляли с триумфальным въездом в Рим. А поскольку поздравление пришлось весьма некстати, ибо в это время я как раз собирался не особенно триумфально выехать оттуда, я подумал, что не стоит терять время на чтение послания. Сейчас — иное дело, и, с вашего позволения, я…
— Прочтите, государь, — промолвила королева, поклонившись.
Король принялся читать, но едва пробежал глазами две-три строки, как лицо его явно помрачнело.
Королева и Актон переглянулись, и взоры их обратились к письму, которое король продолжал читать со все возрастающим волнением.
— Что за странность, клянусь святым Януарием! — воскликнул он. — Или мне с испугу мерещится…
— Что случилось, государь? — спросила королева.
— Ничего, сударыня, ничего… Его величество император сообщает мне новость, которой я никак не ожидал, вот и все.
— Судя по выражению вашего лица, боюсь, что новость дурная.
— Дурная! Вы не ошиблись, сударыня. Такой уж выдался день. Как вам известно, поговорка гласит: "Вороны летают стаями". Оказывается, скверные новости не отстают от воронов.
Тут к королю подошел ливрейный лакей и доложил ему шепотом:
— Государь, человек, которого вы пожелали видеть, когда выходили из экипажа, случайно оказался в Сан Леучо и теперь ждет в кабинете.
— Отлично, — ответил король, — сейчас приду. — Подождите. Узнайте, где Феррари… Ведь это он привез мою последнюю депешу, не так ли?
— Он, государь.
— Так вот, узнайте, здесь ли он еще.
— Здесь, государь. Он собирался уехать, но узнал о вашем прибытии и задержался.
— Хорошо. Скажите ему, чтобы ждал. Минут через пятнадцать или через полчаса он мне понадобится.
Ливрейный лакей ушел.
— Сударыня, — сказал король, — позвольте покинуть вас; разумеется, я прошу за это прощения, но надо ли напоминать, что после несколько вынужденной поездки, которую мне пришлось совершить, я нуждаюсь в отдыхе?
Королева кивнула в знак согласия.
Тогда король обратился к двум престарелым принцессам, продолжавшим тревожно перешептываться с той самой минуты, как узнали об истинном положении дел.
— Сударыни, — произнес он, — я хотел бы предложить вам гостеприимство более надежное, а главное — более длительное. Но как бы то ни было, если вам придется покинуть мое королевство и если вы не пожелаете отправиться туда, куда, быть может, придется поневоле ехать нам, я буду вполне спокоен за ваши королевские высочества, пока вашими телохранителями будут капитан Де Чезари и его товарищи.
Потом он повернулся к Нельсону:
— Милорд, я увижусь с вами, надеюсь, завтра или, вернее, сегодня же, не правда ли? В нынешних обстоятельствах мне необходимо знать, на каких друзей и до какой степени я могу рассчитывать.
Нельсон поклонился.
— Ваше величество, — отвечал он, — я надеюсь, что вы никогда не сомневались и не усомнитесь ни в моей преданности, ни в расположении, что питает к вам мой августейший монарх, ни в поддержке, которую вам окажет Англия.
Король ответил жестом, означавшим одновременно и "благодарю", и "полагаюсь на ваши обещания".
Потом он обратился к д’Асколи:
— Друг мой, тебя я не благодарю. Ты сделал нечто столь обычное — так ты, по крайней мере, считаешь, — что благодарить за это не стоит.
Наконец, обернувшись к английскому послу, он продолжал:
— Сэр Уильям Гамильтон, вы помните, как в тот день, когда было решено начать эту злополучную войну, я, подобно Понтию Пилату, умыл руки в знак того, что слагаю с себя ответственность за дальнейшее?
— Отлично помню, государь. Еще кардинал Руффо подал вам умывальный таз.
— Ну, а теперь кто посеял, тот пусть и пожинает. Меня это уже не касается. Это касается тех, кто все устроил, не посоветовавшись со мною, и тех, кто, со мною посоветовавшись, не пожелал прислушаться к моему мнению.
И, с упреком посмотрев на королеву и Актона, он вышел из зала.
Королева стремительно подошла к Актону.
— Вы слышали, Актон? — спросила она. — Прочитав послание императора, он произнес имя Феррари.
— Да, ваше величество, конечно, слышал. Но Феррари ничего не знает. Все произошло, пока он лежал в обмороке, а потом спал.
— Все равно. Осторожность требует избавиться от этого человека.
— Что ж, избавимся.
