Корабль с красным флагом Англии на гафеле, шедший навстречу королевской флотилии, назывался "Авангардом".

Командовал им коммодор Горацио Нельсон, только что уничтоживший французский флот при Абукире, тем самым отняв у Бонапарта и у республиканской армии всякую надежду на возвращение во Францию.

Скажем в нескольких словах о том, кто же такой был коммодор Горацио Нельсон, один из самых великих флотоводцев, когда-либо живших на свете, единственный, кто оказался в силах поколебать и даже ниспровергнуть на море престиж Наполеона, незыблемый в то время на суше.

Может показаться странным, что не кто иной, как мы, восхваляем Нельсона, грозного врага Франции, пролившего ее лучшую, чистейшую кровь при Абукире и Трафальгаре; но люди, подобные ему, принадлежат цивилизации всемирной: потомство не связывает их с определенной средой и национальностью, видя в них часть величия всего рода человеческого, которую следует безгранично любить и которою подобает гордиться; сойдя в могилу, они уже перестают быть соотечественниками или чужестранцами, друзьями или недругами, они становятся Ганнибалом и Сципионом, Цезарем и Помпеем, олицетворением определенных деяний и подвигов. Бессмертие делает великих гениев сынами вселенной.

Нельсон родился 29 сентября 1758 года; следовательно, ко времени, о котором идет речь, ему было около сорока лет.

Родился он в Бёрнем-Торпе, деревушке в графстве Норфолк; отец его был там пастором, мать умерла рано, оставив одиннадцать сирот.

Дядя Нельсона, служивший во флоте и состоявший в родстве с Уолполами, взял его в качестве гардемарина на свой шестидесятичетырехпушечный корабль "Грозный".

Юноша побывал у полюса, где судно их было в течение полугода затерто льдами; ему пришлось врукопашную схватиться с белым медведем, и тот неминуемо задушил бы смельчака лапами, не окажись тут товарища, который вложил зверю дуло мушкета в ухо и выстрелил.

Он побывал на экваторе; там, заблудившись в джунглях Перу, юный моряк заснул у подножия какого-то дерева, был укушен одной из самых ядовитых змей, чуть не умер, и на всю жизнь на теле его остались белесые пятна, как на змеиной коже.

В Канаде Нельсон впервые влюбился и чуть было не совершил величайшей глупости. Не желая расставаться с предметом своей страсти, он решил подать прошение об отставке с должности капитана фрегата. Офицеры врасплох напали на него, скрутили как преступника или умалишенного, принесли на "Sea-Horse", которым он тогда командовал, и развязали только в открытом море.

Вернувшись в Лондон, он женился на вдове по имени миссис Нисбет; он горячо любил ее, ибо чувства разгорались в его душе легко и пламенно, а когда настало время вновь отправиться в плавание, он взял с собою ее сына от первого брака, подростка по имени Джошуа.

Когда адмирал Трогов и генерал Моде сдали Тулон англичанам, Горацио Нельсон, служивший капитаном на "Агамемноне", был направлен в Неаполь, чтобы сообщить королю Фердинанду и королеве Каролине о взятии нашего главного военного порта.

Сэр Уильям Гамильтон, как уже было сказано, английский посол, встретился с ним у короля, затем привез его к себе домой, оставил в гостиной, а сам направился в комнату жены и объявил ей:

— Я хочу представить вам человека невысокого роста, кто вряд ли может прослыть красавцем, но кому, если я только не ошибаюсь, предстоит в свой час стать гордостью Англии и грозою ее врагов.

— Каким же образом можно предвидеть подобное? — спросила леди Гамильтон.

— Достаточно было обменяться с ним всего лишь несколькими словами. Он в гостиной; прошу вас оказать ему внимание, дорогая. Я никогда не принимал у себя ни одного английского офицера, но мне не хотелось, чтобы этот остановился где-либо вне моего дома.

И Нельсон поселился в английском посольстве на углу набережной и улицы Кьяйа.

В то время, в 1793 году, Нельсону исполнилось тридцать четыре года; он был, как и сказал Уильям, невелик ростом, бледен, голубоглаз; нос у него был орлиный, как у многих военных, вследствие чего Цезарь и Конде похожи на хищных птиц; резко очерченный подбородок свидетельствовал об упорстве, доходящем до упрямства; что же касается волос и бороды, то они были белокуры, редковаты и с проплешинами.

Нет никаких оснований предполагать, что его внешность произвела тогда на Эмму Дайонну впечатление иное, чем на ее мужа; зато поразительная красота этой женщины оказала на Нельсона ошеломляющее действие: он покинул Неаполь, заручившись обещанием двора Обеих Сицилий оказать Англии помощь, за которой он и прибыл туда, и, кроме того, будучи безумно влюблен в леди Гамильтон.

Из тщеславия ли, в надежде ли излечиться от любви, казавшейся ему безысходной, Нельсон рассчитывал найти свою смерть при взятии Кальви, где он потерял глаз, и в походе на остров Тенерифе, когда он лишился руки? Неизвестно. Но в обоих случаях он рисковал жизнью столь беспечно, что ясно было, как мало он ею дорожит.

Итак, леди Гамильтон вновь увидела его уже одноглазым и одноруким, и нет повода думать, чтобы у нее зародилась к изувеченному герою иное чувство, чем нежная жалость, с какой красота обязана относиться к мученикам славы.

Он вторично прибыл в Неаполь 16 июня 1798 года, тогда и произошла его новая встреча с леди Гамильтон.

Положение Нельсона было крайне трудным.

Ему поручили блокировать французский флот в Тулонском порту и вступить с ним в бой, если он выйдет оттуда, а этот флот ускользнул у него из-под рук, по пути занял Мальту и высадил в Александрии тридцатитысячную армию!

Мало того: флот Нельсона попал в шторм, получил серьезные повреждения и, испытывая недостаток воды и продовольствия, не мог преследовать неприятеля, так как вынужден был направиться в Гибралтар, чтобы там восстановить силы.

Нельсон оказался на краю гибели. Легко было обвинить в измене человека, который целый месяц разыскивал в Средиземном море, то есть в большом озере, флот из тринадцати линейных кораблей и трехсот восьмидесяти семи транспортных судов и не только не мог настигнуть этот флот, но даже не обнаружил его следов.

Задача Нельсона заключалась в том, чтобы на глазах у французского посла добиться у двора Обеих Сицилий разрешения запастись водой и продовольствием в портах Мессины и Сиракузы, в Калабрии же получить лес для замены поломанных мачт и рей.

Между тем Королевство обеих Сицилий было связано с Францией мирным договором, предусматривавшим строжайший нейтралитет, так что удовлетворить просьбу Нельсона означало просто изменить этому договору и нарушить данные обещания.

Но Фердинанд и Каролина до такой степени ненавидели французов и питали к Франции такую вражду, что все, о чем просил Нельсон, было ему цинично предоставлено. Нельсон понимал, что спасти его может только крупная победа, и он покинул Неаполь еще более влюбленным, более безрассудным, более безумным, чем когда-либо, дав себе клятву либо победить, либо погибнуть при первой же возможности.

Он победил, хотя был на волосок от смерти. С тех пор как изобрели порох и появились пушки, никогда еще не было такого морского сражения и такого разгрома.

Из тринадцати линейных кораблей, составлявших, как мы уже говорили, французский флот, только два не загорелись и ускользнули от врага.

"Восток", один из кораблей, взорвался; другой корабль, а также фрегат отправились на дно, девять были захвачены противником.

Все время, пока длился бой, Нельсон вел себя героически: он предлагал себя смерти, но смерть от него отказалась; все же он был тяжело ранен. Снаряд "Вильгельма Телля" на излете сорвал рею с "Авангарда", на котором находился Нельсон; обломок свалился ему на лоб в тот миг, когда он поднял голову, чтобы посмотреть, почему раздался такой страшный треск; кусок кожи, сорванный со лба, закрыл ему единственный глаз, и Нельсон, обливаясь кровью, рухнул на палубу, словно бык, сраженный дубиной.

Решив, что ранение смертельно, Нельсон приказал позвать капеллана, дабы получить последнее напутствие и передать семье последние пожелания. Но вместе со священником явился и хирург.

Он осмотрел голову: череп оказался целым, была только сорвана кожа на лбу, она свисала до самого рта.

Кожу уложили на прежнее место и закрепили, обвязав голову черной повязкой. Нельсон подобрал выпавший у него из руки рупор и, крикнув "Огонь!", вернулся к своей разрушительной деятельности. В ненависти этого человека к Франции чувствовалось дыхание титана.

Второго августа, к восьми часам вечера, как уже было сказано, от французского флота оставалось лишь два корабля, и они поспешили укрыться на Мальте.

Быстроходное судно доставило двору Обеих Сицилий и английскому адмиралтейству весть о победе Нельсона и разгроме нашей эскадры.

По всей Европе, вплоть до самой Азии, пронесся радостный крик, так все боялись французов, так все ненавидели Французскую революцию.

Особенно неистовствовал неаполитанский двор: прежде терявший разум от ярости, он теперь терял его от восторга.

Само собою разумеется, что леди Гамильтон получила от Нельсона письмо с сообщением о победе, отрезавшей в Египте от родины тридцать тысяч французов, а вместе с ними и Бонапарта.

Бонапарт, герой Тулона и 13 вандемьера, прославившийся в битвах при Монтенотте, Дего, Арколе и Риволи, победивший Больё, Вурмзера, Альвинци и принца Карла, выигравший сражения, в итоге которых менее чем за два года было взято полтораста тысяч пленных, сто семьдесят знамен, пятьсот пятьдесят крупнокалиберных пушек, шестьсот легких орудий, пять экипажей кораблей; честолюбец, назвавший Европу кротовой кучей и заявивший, что великие царства и великие революции бывали только на Востоке; отважный полководец, который к двадцати девяти годам превзошел Ганнибала и Сципиона, задумал завоевать Египет, чтобы прославиться, как Александр и Цезарь, — и вот он связан по рукам и ногам, уничтожен, вычеркнут из списка сражающихся; в великой игре, именуемой войною, он в конце концов встретился с игроком еще более удачливым и ловким. На гигантской шахматной доске — долине Нила, где пешками служат обелиски, конями — сфинксы, ладьями — пирамиды, где слоны носят имя Камбиза, короли — Сезостриса, королевы — Клеопатры, — ему был объявлен шах и мат!

Любопытно убедиться, какой ужас наводило на европейских государей сочетание слов "Франция" и "Бонапарт"; об этом свидетельствуют подношения, полученные Нельсоном от монархов, обезумевших от радости при виде униженной Франции и сраженного Бонапарта.

Награды эти нетрудно перечислить; мы приведем копию перечня, написанного рукою самого Нельсона:

от Георга III — звание пэра Великобритании и золотая медаль;

от палаты общин — титул барона Нильского и Бёрнем-Торпского (для него и двоих его ближайших наследников), а также рента в две тысячи фунтов стерлингов, начисляемая с 1 августа 1798 года, то есть со дня сражения;

от палаты пэров — такая же рента, на тех же условиях, с того же дня;

от ирландского парламента — пенсия в тысячу фунтов стерлингов;

от Ост-Индской компании — десять тысяч фунтов стерлингов единовременно;

от султана — драгоценная пряжка с пером, символ военного триумфа, стоимостью в две тысячи фунтов стерлингов, и роскошная шуба в тысячу фунтов стерлингов;

от матери султана — ларец, усыпанный бриллиантами, стоимостью в тысячу двести фунтов стерлингов;

от короля Сардинии — табакерка, усеянная бриллиантами, ценою в тысячу двести фунтов стерлингов;

от острова Закинф — шпага с золотым эфесом и трость с золотым набалдашником;

от города Палермо — золотая табакерка и золотая цепь на серебряном подносе;

наконец, от его друга Бенжамина Хэллоуэлла, капитана "Swiftsure", — чисто английский подарок, о котором необходимо упомянуть ради полноты нашего перечня.

Как уже было сказано, корабль "Восток" взлетел на воздух; Хэллоуэлл подобрал грот-мачту и приказал поднять ее на борт своего судна; затем он велел корабельному плотнику и железных дел мастеру изготовить из этой мачты и ее металлических частей гроб с пластинкой, удостоверяющей его происхождение:

"Свидетельствую, что настоящий гроб сделан из дерева и металла корабля "Восток ", большая часть экипажа коего была спасена кораблем Его Величества под моим командованием в бухте Абукира.

Гроб с такой надписью он преподнес Нельсону, сопроводив его следующим посланием:

Поспешим заметить, что из всех подношений, полученных Нельсоном, больше всего его тронул именно подарок Хэллоуэлла: он принял его с явным удовольствием, велел поместить в своей каюте, прислонив к стене как раз за креслом, в которое он садился, принимаясь за еду. Но старый слуга, которого очень огорчала эта похоронная принадлежность, упросил адмирала, чтобы ее перенесли на нижнюю палубу.

Когда Нельсон покинул "Авангард", страшно потрепанный в сражении, гроб последовал за ним на борт "Громоносного", где долгое время хранился на его полубаке.

Однажды Нельсон из своей каюты услышал, как офицеры "Громоносного" восторгаются даром капитана Хэллоуэлла. Он крикнул им:

— Любуйтесь сколько угодно, господа, все равно ни одному из вас я его не уступлю!

Наконец, при первой же возможности, Нельсон отправил гроб в Англию, поручив своему обойщику немедленно обить его бархатом (принимая во внимание, что военному гроб может понадобиться в любое время, ему хотелось, чтобы тот был полностью готов).

Нет нужды говорить, что Нельсон, убитый семь лет спустя при Трафальгаре, был похоронен именно в этом гробу.

Однако пора вернуться к нашему повествованию.

Мы говорили, что Нельсон послал быстроходные суда в Неаполь и Лондон с вестью о победе при Абукире.

Получив письмо, Эмма Лайонна сразу же бросилась к королеве Каролине и подала его ей; пробежав глазами строки Нельсона, королева вскрикнула или, лучше сказать, взвыла от радости; она позвала к себе сыновей, вызвала короля, стала как безумная метаться по дворцу, целовала всех, кто попадался ей навстречу, поминутно обнимала свою добрую вестницу и без конца повторяла: "Нельсон! Отважный Нельсон! Спаситель! Освободитель Италии! Да защитит тебя Бог! Да хранит тебя Небо!"

Затем, считая, что Франции можно уже не бояться, и пренебрегая тем, что подумает об этом французский посол Тара (тот самый, что прочел Людовику XVI смертный приговор, а в Неаполь был послан Директорией несомненно для устрашения короля), она распорядилась открыто начать вызывающе пышные приготовления к триумфальной встрече Нельсона.

Королева считала себя обязанной Нельсону более, чем кто-либо другой, ибо находилась в это время под двойной угрозой — из-за присутствия французских войск в Риме и провозглашения Римской республики. Не желая отставать от других монархов, она поручила первому министру Актону дать королю на подпись указ о пожаловании Нельсону титула герцога Бронте с ежегодной рентой в три тысячи фунтов стерлингов. А король, преподнеся Нельсону эту грамоту, подарил ему от себя лично шпагу, пожалованную Людовиком XIV своему внуку Филиппу V, когда тот уезжал в Испанию, чтобы взойти на королевский престол; затем шпага перешла к сыну Филиппа V, дону Карлосу, когда тот отправился на завоевание Неаполя.

Не говоря уж об исключительной исторической ценности этой шпаги, которая по завещанию короля Карла III могла перейти только к защитнику или спасителю Королевства обеих Сицилий, она к тому же была усыпана бриллиантами, и стоимость ее определялась в пять тысяч фунтов стерлингов, то есть в сто двадцать пять тысяч франков на наши деньги.

Что же касается королевы, то она приготовила Нельсону подарок, с которым не могли сравниться никакие звания, никакие милости и богатства: она решила подарить ему Эмму Дайонну, сокровище, о котором он страстно мечтал уже пять лет.

Поэтому в памятное утро 22 сентября 1798 года она сказала Эмме Дайонне, откинув с ее лба каштановые кудри, чтобы поцеловать это обманчивое чело, с виду такое невинное, что его можно было принять за ангельское:

— Бесценная моя Эмма, чтобы я оставалась королем и, следовательно, чтобы ты оставалась королевой, этот человек должен принадлежать нам, а чтобы он принадлежал нам, ты должна принадлежать ему.

Эмма потупилась и, молча схватив руки королевы, горячо поцеловала их.

Поясним, почему Мария Каролина могла обратиться к леди Гамильтон, супруге английского посла, с такой просьбой или, вернее, с подобным повелением.