Как только Дарлинг сел в такси, он снял галстук и засунул его в карман пиджака. Он чувствовал, что задыхается, и опустил стекло, чтобы ветер обдувал лицо.

Он ненавидел похороны. Похороны и больницы. И не только потому, что они были связаны с болезнью и смертью: они означали полную потерю контроля. Они были свидетельством ошибки, заложенной в те представления, которыми он руководствовался в жизни: что ловкий и осторожный человек способен выжить, рассчитывая, насколько он может рисковать, и никогда не переступая этой черты. Больницы и похороны были доказательством того, что эта черта иногда сдвигалась.

Кроме того, Дарлинг считал, что похороны ровным счетом ничего не делали для покойника, они устраивались для живых.

Майк всегда соглашался с ним в этом. Давным-давно они заключили договор, что, если один из них умрет, другой похоронит его в море, не устраивая никаких церемоний. Ну что ж, Майк действительно был похоронен в море, но не так, как они себе это представляли.

Это были небольшие похороны: только семья и Дарлинг, и несколько слов, произнесенных португальским проповедником, и пара спетых гимнов. Никаких вопросов, никаких упреков, никакого обсуждения того, что случилось. Наоборот, вдова Майка, ее два брата и две сестры делали все возможное, чтобы успокоить Дарлинга.

И это, разумеется, привело к тому, что он чувствовал себя еще хуже.

Он не сказал им правды о том, как погиб Майк. Он и Шарп были единственными, кто знал правду, и никто больше ни при каких обстоятельствах не мог предположить что-либо в этом духе. Они не видели смысла в том, чтобы расписывать перед семьей картины, которые преследовали бы вдову и родственников в страшных снах всю оставшуюся жизнь. Поэтому Дарлинг сказал, что Майк упал за борт и утонул: он, наверно, при падении ударился головой о трап и потерял сознание.

Они рассказали это же и властям, не испытывая никаких угрызений совести по поводу сокрытия улик. На видеопленке было запечатлено и так достаточно кровавых событий, чтобы удовлетворить любых вампиров. Еще одна жертва не прибавила бы ничего.

Когда Дарлинг не получил ответа на свой вызов «Капера», он был готов сожрать Майка за то, что тот заснул на вахте. Они с Шарпом попросили у Гектора моторную лодку и поспешили пересечь полмили открытой воды, направляясь к дрейфующему судну. Шарп все еще находился в шоке: он сидел в лодке, как зомби. Но когда они обнаружили, что Майк исчез, Маркус быстро пришел в себя.

Первые пятнадцать – двадцать минут они были убеждены, что Майк свалился за борт. Отметив направление течения и дрейфа судна, они воспользовались быстрым маневренным маленьким катером и обыскали около мили. Но затем решили, что высота крыла ходового мостика «Капера» позволит осмотреть большее пространство, и вернулись на судно. Подойдя к судну с правого борта, они увидели царапины на краске корпуса.

А затем, поднявшись на палубу и проведя руками по фальшборту, они обнаружили слизь и почувствовали запах, и это объяснило им, что произошло на самом деле.

Дарлинга не было на судне, когда случилось несчастье, и даже будь он там, вероятнее всего, он не смог бы ничего сделать. Тем не менее, Вип взвалил всю вину на себя. Понимая, что это в общем-то нелогично, он все же знал, что зерно справедливости в этом есть: Майк не был человеком, способным принимать решения самостоятельно, он полагался на то, что Вип укажет ему, как нужно действовать; он никогда не любил один оставаться на судне, и Вип знал все это.

«Прекрати, – приказал себе Дарлинг. – В этом нет никакого смысла».

Таксист включил радио, начали передавать полуденные новости, все больше наполненные мрачными картинами экономического положения Бермуд. За неделю, последовавшую за катастрофой подводного аппарата, число туристов снизилось на пятьдесят процентов.

Население требовало от правительства предпринять что-то, чтобы избавиться от животного, но ни у кого не было никаких конкретных предложений, и правительство продолжало свои консультации с учеными из Калифорнии и Ньюфаундленда, а те не могли достичь консенсуса. Со временем, как с надеждой предсказывали все они, гигантский кальмар просто покинет воды Бермуд.

Уже больше никто не желал связываться со зверем – то есть никто, кроме доктора Тэлли и Осборна Мэннинга. Они писали Дарлингу, пытались дозвониться, посылали телеграммы, испробовали все средства. Они даже пытались убедить его, что помощь в уничтожении твари до некоторой степени является его обязанностью, что тварь является одновременно и символом, и симптомом нарушения равновесия в природе и ее уничтожение приведет к началу восстановления нормального порядка вещей. Они подняли свою ставку, заявив, что если Дарлинг согласится вывозить их в море в течение самое большее десяти дней, то он сможет заработать чистых 100 тысяч долларов. Ответ Дарлинга был весьма прост: зачем покойнику 100 тысяч долларов?

Отказаться от такой приманки было не просто, потому что, как понимал Вип, каждый из этой парочки – притом каждый по-своему – почти свихнулся. Мэннинг помешался на своей личной вендетте, Тэлли – на потребности доказать, что его жизнь прошла не напрасно. Их головы, взятые вместе, не могли бы составить и одной полноценной.

Как понял Дарлинг, они даже обратились к военно-морскому флоту США. По словам Маркуса, Мэннинг связался с одним из сенаторов, который в свою очередь связался с министерством обороны, а те запросили мнение капитана Уиллингфорда о том, как можно изловить и уничтожить зверя. Этот запрос чрезвычайно обеспокоил Уиллингфорда, отчасти потому, что любой запрос Пентагона он воспринимал как критику, а отчасти потому, что он был трус. Он не хотел вызвать недовольство сенатора, который в один прекрасный день мог оказать влияние на то, сменит ли капитан своего серебряного орла на серебряную звезду. И поэтому Уиллингфорд сорвал свое беспокойство на Маркусе, на которого он каким-то образом пытался возложить вину за провал всего дела.

Но расследование оправдало Шарпа и официально возложило вину на самый удобный из всех существующих объектов – на покойного Лайама Сент-Джона, который состряпал то, что, оглядываясь назад, теперь рассматривалось как безрассудный план, да на Эдди, который согласился участвовать в этом плане.

Когда такси свернуло на Кембридж-роуд, новости закончились. Дарлинг отметил, что слово «кальмар» не было упомянуто ни разу.

Самого Дарлинга больше всего беспокоило то, как найти способ заработать деньги на жизнь. Он решил, что настало время продать дорогую ему масонскую бутылку, и один торговец в Гамильтоне сказал ему, что кое-кто проявил интерес к ней. Если вызвать у пары коллекционеров желание поторговаться, Вип смог бы получить несколько тысяч долларов. Он знал, что некоторое время тому назад Шарлотта послала фирме «Сотби» запрос о возможности выставить на один из их аукционов ее коллекцию монет, унаследованную от отца. Вип подумал, что следует пересмотреть предметы искусства, находящиеся в доме, чтобы узнать, есть ли среди них еще что-нибудь достаточно редкое, что можно было бы продать. Дарлингу было тяжело поступать подобным образом, это было все равно что по частям распродавать свое прошлое или частицы себя самого. Но выбора не было.

Все же одна реальная надежда оставалась. Позвонили из аквариума и сообщили, что заинтересованы в обсуждении нового соглашения. Теперь, когда Сент-Джона больше не было, они могли принимать решения, основанные на целесообразности, а не на эгоизме. Это помогло бы частично оплатить горючее.

Однако они с Шарлоттой не питались горючим.

Поперек грунтовой дороги, ведущей к дому Дарлинга, была протянута цепь. Вип заплатил шоферу, вышел из такси, отомкнул цепь и опустил ее на землю.

Поднимаясь к дому, на подъездной дороге он увидел машину Дейны. Что она здесь делает в такую рань? Разве она не работает? Хоть кто-то в этой семье должен работать! Вип поморщился и подумал: «Прекрасно, еще один крошечный шаг – и ты станешь настоящим тунеядцем».

Вдруг он услышал голос:

– Капитан Дарлинг?

Он повернулся и увидел, что к нему идут Тэлли и Мэннинг. Мэннинг шагал впереди, в безукоризненном сером костюме, голубой сорочке и полосатом галстуке, в руке он нес портфель; Тэлли следовал за ним и выглядел, как показалось Дарлингу, нервным и смущенным.

– Что вам нужно? – спросил Вип.

– Мы хотим поговорить с вами, – ответил Мэннинг.

– Мне не о чем говорить.

Дарлинг повернулся к дому.

– Лучше поговорите с нами сейчас, капитан, – предупредил Мэннинг, – или позже вам придется разговаривать с законом.

Дарлинг остановился:

– С законом? Каким законом? Вам что, больше нечего делать, как только угрожать людям?

– Я никому не угрожаю, капитан, я просто констатирую факт.

– Хорошо. Давайте выкладывайте, что у вас есть, и идите своей дорогой.

– Может быть, мы... – Мэннинг указал на дом, – пройдем в дом и обсудим это как...

– Я не цивилизованный человек, мистер Мэннинг, я обозленный рыбак, которому до смерти надоело слушать, как мне говорят...

– Как хотите, капитан. Доктор Тэлли и я уже сделали вам то, что мы считаем щедрым предложением за вашу помощь. В свете последних событий, однако, мы готовы увеличить предложенную сумму.

– Господи, парень, неужели ты все еще не понимаешь, на что именно собираешься охотиться? Разве вы оба не знаете...

– Да, капитан, мы знаем. Но дело в том, что мы верим, что можем убить кальмара. Не мы двое и не вы один, а мы трое, все вместе.

– Убить его? Возможно, вам удастся увидеть его, но это будет последнее, что вы когда-либо увидите. Убить его? У вас нет ни малейшего шанса. Я не вижу, как можно справиться с этим зверем.

– Капитан, – начал Тэлли. – Позвольте мне...

– Замолчи, Герберт, – оборвал ученого Мэннинг. – Слова его не убедят. – Он снова повернулся к Дарлингу. – Окончательное предложение, капитан. Если вы вывезете нас для охоты на гигантского кальмара, я заплачу вам двести тысяч долларов. Если мы не найдем его, если он уже ушел из этих мест, если мы не сможем убить его, то эти деньги все равно ваши. Единственное обязательство с вашей стороны – по-честному предпринять попытку.

– Вы все еще думаете, что деньги могут достичь цели, – проговорил Дарлинг. – Однако это не так. Идите и напейтесь, если это поможет вам. Помолитесь за ваших детей, отдайте деньги на доброе дело в память о них. Это, по крайней мере, достойная трата.

Мэннинг посмотрел на Тэлли, и Дарлинг увидел, что ученый прикрыл глаза и глубоко вздохнул.

– Это ваше последнее слово? – спросил Мэннинг.

– Первое, последнее... называйте как хотите.

– Я сожалею, капитан, вы не оставляете мне выбора. Вы нам нужны. Вы единственный человек, обладающий мастерством, знаниями и судном. Поэтому... – Мэннинг помолчал и затем продолжил. – Так вот: я должен заявить вам, что в течение десяти дней по окончании сегодняшнего дня вы должны вручить мне заверенный чек на двенадцать тысяч долларов. Если вы не выполните этого в срок, то вам предоставляется тридцать дней для вашего выезда и вывоза имущества из дома.

Дарлинг пристально посмотрел на Мэннинга, мысленно повторил сказанное и перевел взгляд на Тэлли, не поднимавшего глаз от земли.

– Одну минуту, – сказал Дарлинг. Наверно, он неправильно понял, это, должно быть, какая-то ошибка. – Я должен разобраться. Я отдаю вам двенадцать тысяч долларов за то, что не вывожу вас в море. Или вы вышибаете меня из дома.

– Правильно. Видите ли, капитан, я являюсь владельцем вашего дома... или, говоря точнее, я им стану очень скоро.

Дарлинг рассмеялся.

– Ага. Теперь еще скажите мне, что вы мой прапрадедушка и что вы построили этот дом в 1770 году. – И, отворачиваясь от них, добавил: – Вы, друзья мои, курите очень сильную травку.

– Капитан. – Мэннинг вынул из портфеля бумажную папку и протянул Дарлингу лист бумаги. – Прочтите это.

Бумага была составлена на юридическом языке и наполнена выражениями типа «с каковой целью» и «упомянутая сторона». Единственное, что смог понять в ней Дарлинг, – это название дома, его адрес, передача права на что-то Осборну Мэннингу и несколько цифр. Может быть, Шарлотта способна будет разобраться в этом.

– Мне нужны мои очки, – сказал Вип.

– О, пожалуйста. Но почему бы мне не рассказать вам суть дела? Ваша жена занимала деньги, используя дом как дополнительное обеспечение. Она почти на три месяца просрочила платежи и уже дважды получала уведомление, что стоит перед опасностью невыполнения обязательств. Я выкупил долговую расписку у кредитора. Через десять дней я лишу вас права выкупа этого долгового обязательства.

– Дерьмо собачье, – заявил Дарлинг, уставившись на документ. В этой бумаге не может быть упомянуто все это, потому что такое просто не могло произойти. – Клочок бумаги ничего не значит. Шарли не могла сделать ничего подобного. Никогда.

– Она это сделала, капитан.

– Дерьмо собачье, – повторил Дарлинг и повернулся к дому, сжимая бумагу в руках.

Шарлотта и Дейна сидели за кухонным столом.

Обтянутая сеткой дверь захлопнулась за Дарлингом, и он вошел в кухню.

– Вы не поверите, что этот...

Дарлинг умолк, когда увидел лица жены и дочери. Обе женщины перед его приходом плакали, а теперь, увидев его, начали плакать вновь.

– Нет, – пробормотал он. А потом спросил: – Почему?

– Потому что нам нужно было жить, Уильям.

– Мы и жили. У нас была еда, у нас было горючее.

– У нас была еда потому, что ее приносила Дейна. Как, ты думаешь, я должна была оплачивать электричество? Как я должна была платить налоги за дом? Как я должна была починить морозильную камеру, когда она испортилась и вся твоя наживка оттаяла? А трещина в цистерне... у нас не было бы воды. Наша страховка находилась на грани аннуляции. Они собирались отключить газ. – Шарлотта вытерла глаза и посмотрела на мужа. – На какие шиши, по-твоему, мы жили все эти месяцы?

– Но... Я хочу сказать... были же вещи, которые мы могли бы продать. Монеты...

– Я продала их. И масонскую бутылку, и кувшин Беллармина, и... все остальное. Больше ничего не осталось.

– Я схожу в банк. Господи, Дерек не может просто...

– Это не банк, – сказана Дейна. – Они не давали тебе денег под закладную. У тебя не было постоянного дохода. Я предложила быть соподписчиком долгового обязательства, но тем не менее они отказали.

– Кто же тогда дал денег взаймы?

– Арам Агаянян, – ответила Шарлотта.

– Агаянян? – воскликнул Дарлинг. – Этот извращенец?

Арам Агаянян был недавним иммигрантом на Бермудах. Он нажил состояние, создавая умеренно-порнографические фильмы для канадского кабельного телевидения, и выбрал Бермуды как убежище от налогов.

– Почему ты обратилась к нему?

– Потому что он предложил. Дейна работала со счетами для одной из его компаний, она задала ему пару вопросов о получении займа, и... в общем, он предложил.

– Господи, – проговорил Дарлинг, поворачиваясь к дочери, – тебе потребовалось вывешивать наше грязное белье перед этой армянской звездой порнухи?

– Ты хочешь, чтобы я сказала, что я сожалею, папа? Ну что ж, это так. Я сожалею. Доволен? Что, ты от этого чувствуешь себя лучше? – Дейна старалась не разрыдаться. – Но дело в том, что именно он предложил. Никаких условий, никаких сроков платежей. Платите, когда сможете, сказал он. Я никогда не подумала бы, что он продаст долговую расписку. Он этого не хотел.

– Почему же тогда он это сделал?

– Я думаю, мистер Мэннинг сделал одно из тех предложений, от которого он не мог отказаться. Мистер Мэннинг владеет многими компаниями кабельного телевидения.

– Как Мэннинг узнал обо всем этом?

– Агаянян думает, должно быть, от Карла Фрита.

– Что? Есть хоть один человек на этом острове, кому не известны мои дела? – услышал Дарлинг собственный крик. – А как тот узнал?

– Он работал на пристани Агаяняна и, наверное, что-то подслушал.

– Великолепно, потрясающе. – Дарлинг чувствовал себя преданным и запутавшимся. Он оглянулся и безотчетно прикоснулся к одной из стен. – Двести с лишним лет, – проговорил он.

– Это всего-навсего дом, Уильям, – сказала Шарлотта. – Мы найдем себе какое-нибудь другое жилье. Дейна хочет, чтобы мы переехали к ней. На некоторое время. Это всего-навсего дом.

– Нет, Шарли. Это не так. Это не «всего-навсего дом». Это больше двух столетий Дарлингов. Это наша семья. – Вип посмотрел на жену и дочь. – Он был передан мне, и если у меня и есть хоть одно обязательство в жизни, так это продолжать передавать его по наследству.

– Оставь, Уильям. Мы живы, мы вместе. Только это и имеет значение.

– Черта с два, – проговорил Дарлинг, повернулся и вышел из комнаты. – Черта с два.