Вместе с другими своими сородичами в небольшой стае мать и китенок покоились на поверхности моря с тех пор, как солнце опустилось в западной части неба и на востоке появилась луна, похожая на бледный блин.

Это было ежедневное сборище, удовлетворяющее потребность в общении. Где бы они ни были, как бы ни были рассеяны по океану в течение дня, с наступлением ночи стая собиралась вместе, не для того, чтобы кормиться, не для того, чтобы продолжить род, но чтобы ощутить покой общения.

В прошлые времена, давным-давно, но все же в пределах памяти самых старших в стае, их было намного больше. Никаких сомнений по этому поводу не было, потому что киты – животные с самым большим мозгом на Земле – не задавали вопросов, они принимали веши такими, как они есть. Они приняли то, что их стало меньше, примут и неизбежное дальнейшее сокращение их количества, примут и то, что, возможно, стая уменьшится до двух или трех китов.

Но эти уникальные среди животных создания действительно ощущали утрату, действительно испытывали печаль. И хотя они принимали все как есть, все же они горевали.

Теперь, когда опустилась тьма, стая рассеялась. По одному и парами они медленно двигались в разные стороны и втягивали воздух через макушки голов – хор полых вздохов, – они заполняли огромные легкие и ныряли в темноту. Инстинкт гнал их на север, и на север они направлялись до тех пор, пока через месяцы не изменится ритм планеты и не погонит их обратно на юг.

Мать и китенок нырнули вместе. Всего несколько месяцев назад это было бы невозможно. Когда китенок был моложе, его легкие все еще развивались и им не хватало емкости, чтобы обеспечить погружение на целый час. Но теперь ему было два года, он вырос до двадцати пяти футов и весил более двадцати тонн. Его зубы на нижней челюсти прорезались и напоминали острые конусы, хорошо приспособленные для того, чтобы захватывать и зачерпывать пищу. Китенок перестал питаться молоком и теперь кормился живой добычей.

Нырнув в черную воду, продвигая свое тело мощными взмахами горизонтальных хвостов, они испускали свист и щелканье гидролокаторных импульсов, которые, возвращаясь назад, указывали, где добыча.

Тварь висела в темноте, ничего не ожидая, ничего не боясь и предоставляя себя на волю течения. Ее руки и щупальца свободно распростерлись по воде, извиваясь как змеи, плавники едва шевелились, однако удерживали животное в постоянном положении.

Внезапно существу был нанесен удар, затем еще, и то, что у твари считалось слухом, отметило резкий и пронзительный свист. Ее руки подобрались, ее щупальца свернулись в кольца и приготовились.

Приближался ее враг.

Ответ гидролокатора нельзя было спутать ни с чем: это добыча. Мать ударила хвостом, направляясь вниз, ускоряя движение, отдаляясь от своего детеныша по мере того, как все глубже и глубже уходила во тьму.

Китенок старался не отстать от матери и, прилагая усилия, поглощал кислород слишком быстро, но пока не ощущал этого.

Хотя местоположение добычи уже было известно и она не предпринимала попыток к бегству, мозг матери все посылал и посылал сигналы гидролокатора, потому что она решила: это будет первая взрослая добыча ее сына. Добыча была крупной, и ее следовало оглушить ударами гидролокаторных сигналов раньше, чем китенок сможет приняться за нее.

Подвергшаяся осаде, тварь отступила. Химические механизмы включились, насыщая плоть, гальванизируя и испещряя ее полосами свечения. Как будто противореча цветовой демонстрации, другие рефлексы опорожнили мешок, находящийся внутри тела, выбросив облако черных чернил в темную воду.

Удары били по твари вновь и вновь, бомбардируя плоть и приводя в замешательство маленький мозг.

Импульс обороны сменился импульсом нападения. Тварь повернулась, чтобы сражаться.

Добравшись до добычи, мать приостановилась, давая возможность китенку догнать, а затем и перегнать ее. Она выпустила последний пучок гидролокаторных ударов, затем отклонилась в сторону и стала кружить вокруг добычи.

Китенок бросился вниз, возбужденный надеждой на добычу, побуждаемый опытом миллионов лет. Он открыл пасть.

Тварь почувствовала давление звуковой волны и была отброшена им назад. Враг наступал на нее.

Она хлестнула щупальцами. Вначале они молотили вслепую, но затем нашли плоть, твердую и скользкую. Они окружили ее, присоски прилепились к ней, а крюки зарылись в нее.

Мускулы щупалец напряглись, подтягивая врага к твари, а саму тварь к врагу, как двух боксеров в клинче.

Китенок захлопнул пасть на... пустоте. Он был обескуражен. Что-то было не так. Он почувствовал давление позади головы, захватывающее его, замедляющее его движение.

Он боролся, колотил хвостом, извивался, неистово пытаясь освободиться от того, что тянуло его вниз, в бездну.

Легкие начали подавать сигналы о потребности в воздухе.

Мать плавала вокруг, встревоженная, чувствующая опасность, грозящую ее ребенку, но неспособная помочь ему. Ей была известна агрессия, ей была известна защита, но в программе ее мозга не был заложен код реакции на угрозу другому, даже ее собственному отпрыску. Она производила звуки – пронзительные, отчаянные и бесполезные.

Тварь оставалась прикованной к своему врагу. Враг метался, и по его движениям тварь почувствовала, что расстановка сил изменилась. Враг уже не был агрессором, он пытался освободиться.

Хотя здесь, в кромешной темноте, не было видно оттенков цвета, химические механизмы изменили их сочетания от обороны на нападение.

Чем сильнее враг пытался всплыть к поверхности, тем больше тварь вбирала воды в свое тело и выбрасывала ее через воронку под животом, заставляя себя и врага двигаться вниз, в бездну.

Китенок тонул. Лишенная кислорода мускулатура замирала частица за частицей. Агония прошла по его легким. Его мозг начал умирать.

Он прекратил борьбу.

Тварь почувствовала, что враг перестал бороться и начал тонуть. Хотя щупальца все еще захватывали плоть, тварь постепенно ослабила напряжение и стала падать вместе со своей жертвой, медленно вращаясь в воде.

Щупальца оторвали кусок ворвани и подали его рукам, а те передали щелкающему выступающему клюву.

Мать, кружась, следовала за китенком, определяя его положение при помощи гидролокаторных сигналов. Она посылала щелканье, свистки, выражающие горе, мычание беспомощного отчаяния. Наконец ее легкие тоже опустели, и с последней очередью звуков она ударила хвостом, чтобы подняться наверх, к дающему жизнь воздуху.