Старик подумал с минуту и начал свой рассказ.

— Они были обручены. Вдруг, не знаю почему, между их семьями возникла смертельная ненависть, и их разлучили. Сердце графа де Морле было разбито, он не мог оставаться во Франции и уехал в Сан-Доминго, где у отца его было небольшое имение. Я поехал с ним, потому что маркиз де Морле относился ко мне с полным доверием, ведь я сын его кормилицы и воспитывался вместе с ним. Он называл меня братом, но я никогда не забывал о расстоянии, которое проложило между нами происхождение. Маркиз был совершенно уверен во мне, зная, что я люблю графа как родного сына.

Мы прожили под тропическим небом два года. Два года твой отец — часто без цели, иногда занимаясь охотой, а охотником он был страстным и неутомимым, — блуждал по этому великолепному острову, надеясь подавить душевную боль усталостью. Но это ему не удавалось: похоже было, что под пылающим солнцем сердце его воспламенялось еще сильнее. Наконец, после двух лет постоянной борьбы, безрассудное чувство победило: он понял, что не может жить, не увидев ее еще хоть раз. Я уступил, и мы отправились в Европу. Плавание было как никогда прекрасным и благополучным; море и небо нам улыбались, и это можно было принять за счастливое предзнаменование. Через полтора месяца по выходе из Порт-о-Пренса мы были уже в Гавре.

Мадемуазель де Сабле была уже замужем. Маркиз д’Оре, удерживаемый своей должностью при дворе короля Людовика Пятнадцатого, жил в Версале, а жена его была нездорова и оставалась в старом замке Оре, башни которого видны отсюда.

— Да, да, я знаю этот замок, — прошептал Поль, — продолжай.

— Во время нашего путешествия дядя мой, служивший в замке Оре, умер и оставил мне этот дом, а при нем кусок земли. Я приехал сюда, чтобы вступить во владение наследством. Что касается вашего отца, он, доехав со мной до Вана, сказал, что отправится в Париж, и я целый год, живя здесь, не видел его.

Однажды ночью… сегодня тому ровно двадцать пять лет… кто-то стучится ко мне в дверь; я отворяю: твой отец входит, держа на руках женщину, чье лицо закрыто вуалью, идет прямо сюда и кладет ее на постель… Потом он вернулся в первую комнату, подошел ко мне — я стоял, окаменев от удивления, — положил руку на плечо и попросил, хотя мог приказать: «Луи, ты можешь спасти больше чем мою жизнь и честь, — спасти жизнь и честь той, которую я люблю. Садись на лошадь, скачи в город и через час будь здесь с врачом». Последние слова он произнес отрывисто и повелительно. Я понял, что нельзя терять ни минуты, и повиновался. К рассвету я привез доктора. Граф де Морле провел его в эту комнату и закрыл за собой дверь. Они оставались там весь день: уехал доктор уже часов в пять вечера. Ночью отец ваш вышел, снова неся на руках ту же неизвестную женщину, и лицо ее было опять закрыто. Я вошел сюда после них и увидел тебя, только что родившегося крошку.

— Как же ты узнал, что это была маркиза д’Оре? — спросил Поль так, словно ему не хотелось верить этому рассказу.

— О, — ответил старик, — обнаружилось это страшным и совершенно неожиданным образом! Я предложил графу де Морле оставить тебя здесь. Он согласился, но иногда приходил навещать тебя.

— Один? — спросил Поль с беспокойством.

— Всегда один. Мне разрешали гулять с тобой по парку, и тут случалось иногда, что маркиза, будто нечаянно, покажется где-нибудь в аллее, поманит тебя к себе и обнимет как чужого ребенка, которого ласкают, потому что он мил. Так прошло четыре года. И вот однажды ночью снова раздался стук в дверь: это был опять граф. Он был спокойнее, но мрачнее, чем в первый раз. «Луи, — говорит он мне, — завтра на рассвете я дерусь с маркизом д’Оре, это бой на смерть; секундантом будешь ты один, так мы условились. Приюти меня этой ночью у себя и дай мне бумагу и перо…»

Он сел к столу, вот на этот самый стул, на котором вы теперь сидите.

Поль тут же встал, оперся на спинку стула и уже не садился на него.

— Граф не спал всю ночь. На рассвете он вышел в ту комнату и увидел, что я на ногах: я тоже не ложился. А ты, бедный ребенок, не понимая ни страстей, ни забот людских, ты спокойно спал в своей кроватке!

— Дальше! Дальше!

— Он нагнулся к тебе, опираясь рукой в стену, и, печально посмотрев на тебя, сказал глухим голосом: «Луи, если я буду убит, с этим ребенком может случиться какое-нибудь несчастье. Отдай его вместе с этим письмом моему камердинеру Фильду, он отвезет его в Селкерк — это в Шотландии — и оставит там на руках верных людей. Когда ему будет двадцать пять лет, он принесет тебе другую половину этой золотой монеты и спросит о тайне своего рождения; ты ее откроешь, потому что его мать, возможно, будет жить в одиночестве. Эти бумаги отдай ему только тогда, когда маркиза уже не будет на свете. Итак, мы обо всем условились, а теперь пойдем, пора». Граф положил руки на края твоей кроватки, нагнулся к тебе, и, хотя он был человеком твердого характера, уверяю тебя, я увидел, как на твою щеку упала его слеза.

— Продолжай, — сказал Поль сдавленным голосом.

— Драться назначено было в одной из аллей парка, шагах в ста отсюда. Маркиз был на месте, когда мы пришли, он ждал нас уже несколько минут. Подле него на скамье лежали заряженные пистолеты. Противники молча раскланялись, маркиз указал на оружие, оба взяли по пистолету и стали в тридцати шагах друг от друга. Они уже, как сказал мне твой отец, заранее обсудили условия поединка. Начали сходиться. О, это была страшная минута, клянусь тебе! — продолжал старик с таким волнением, точно вновь увидел эту сцену. — Я видел, как расстояние между ними быстро уменьшается. Осталось всего десять шагов, маркиз остановился и выстрелил… Я взглянул на твоего отца: ни одна жилка не дрогнула в его лице, и я подумал, что он не ранен. Он продолжал идти к маркизу, приложил дуло пистолета ему к сердцу…

— Маркиз не убил его, надеюсь? — вскрикнул Поль, схватив старика за руку.

— Твой отец сказал маркизу: «Жизнь ваша в моих руках, сударь, и я мог бы вас убить; но я оставляю вас в живых, чтобы вы простили меня, как я вас прощаю». При этих словах граф упал и больше не шевельнулся: пуля маркиза пробила ему грудь навылет.

— Отец! Отец! — вскричал молодой моряк, ломая руки. — А тот жив!.. Тот, кто убил отца моего… Ведь он жив — правда? — и еще не стар. Он ведь может поднять шпагу и держать в руках пистолет? Пойдем к нему… сегодня… теперь же… Ты скажешь: это его сын, вы должны с ним драться… О, этот человек… этот человек… Горе ему!

— Господь позаботился об отмщении, — тихо сказал Ашар, — этот человек помешан.

— Да, правда, я и забыл! — проговорил Поль.

— И в своем безумии, — продолжал старик, — он постоянно видит эту кровавую сцену и по десять раз в день повторяет последние слова, сказанные ему твоим отцом.

— А, так вот почему маркиза старается не оставлять его одного!

— И вот почему она стремится держать подальше от него Эмманюеля и Маргариту, уверяя, будто отец не хочет их видеть.

— Бедная сестричка! — сказал Поль с выражением удивительной нежности. — Теперь ею хотят пожертвовать, принудив выйти за этого негодяя Лектура!

— Да, но этот негодяй Лектур, — возразил Ашар, — увезет Маргариту в Париж, а ее брату поможет стать командиром драгунского полка, и тогда маркизе можно будет уже не бояться присутствия своих детей. Тайна ее останется между ней и двумя стариками, которые завтра… даже сегодня ночью могут умереть, а могила безмолвна.

— Но я, я!

— Ты? Никто даже не знал, жив ли ты: пятнадцать лет, с тех пор как ты убежал из Селкерка, о тебе ничего не было известно. И разве не могло случиться, что какое-нибудь обстоятельство помешало бы тебе благополучно приехать сюда? Разумеется, она тебя не забыла… но она надеется…

— О! Ты думаешь, что моя мать?..

— Прости, — сказал Ашар, — нет, я вправду ничего не думаю, это я так, забудь…

— Да, да, поговорим лучше о тебе, об отце.

— Надо ли говорить, что последняя воля его была в точности исполнена? Днем за тобой приехал Фильд, и вы отправились в путь. С тех пор прошел двадцать один год и я каждый день молил Бога, чтобы в назначенный день увидеть тебя. И молитвы эти исполнились, — продолжал старик, — слава Богу, ты здесь, и твой отец ожил в тебе… Я снова его вижу, говорю с ним… я не плачу больше, я утешен!..

— А тогда — он точно был мертв? Без дыхания, без жизни, без малейшей надежды? Умер на месте?

— Да, он умер!.. Я принес его сюда… положил вот на эту постель, где ты родился, запер дверь, чтобы никто не вошел в дом, и сам отправился рыть могилу. Я провел весь день за выполнением этого скорбного долга, ибо, по желанию твоего отца, никто не должен был быть посвящен в эту страшную тайну. Вечером я вернулся за его телом. Странно устроено сердце человеческое: как трудно ему расстаться с надеждой, что вложена в него Богом! Я видел, как твой отец упал… ощущал, как холодеют его руки… поцеловал его застывшее лицо… покинул его, чтобы вырыть ему могилу, — и когда она была вырыта, когда печальный долг был исполнен, я возвращался с трепещущим сердцем: мне казалось, что во время моего отсутствия… хотя это было бы чудом… жизнь возвратилась, что он приподнимется на постели и заговорит со мной. Я вошел… Увы! Увы! Евангельские времена миновали, и Лазарь остался простертым на своем ложе. Он был мертв! Мертв! Мертв!

Старик, подавленный воспоминаниями, на несколько минут замолчал, только тихие слезы текли по его морщинистому лицу.

— Да, — воскликнул Поль, разражаясь рыданиями, — и ты исполнил свою священную миссию! Благородное сердце! Дай мне поцеловать руки, которые предали земле тело моего отца. И ты верен его могиле, как верен был ему при жизни. Единственный страж гробницы, ты остался возле него, чтобы чьи-то слезы орошали траву, выросшую на его безвестной могиле. О, насколько же те, кто мнят себя великими, потому что их имена гремят во время бури или войны, перекрывая шум урагана и битвы, ничтожны, старик, перед твоей безмолвной преданностью! О, благослови меня, благослови меня, — попросил Поль, падая на колени, — ведь отец уже не сможет этого сделать.

— Обними меня, мальчик мой, обними меня, — сказал старик, — ты слишком превозносишь простое и естественное дело. И потом, поверь, то, что ты называешь моей преданностью, было для меня поучительно: я увидел, как мало места человек занимает на земле, как быстро исчезает он, когда Господь отвратит свой взор от него. Отец твой был молод, устремлен в будущее, мужествен — последний потомок древнего рода, носитель благородного имени. Какая жизнь перед ним открывалась!.. У него были родственники… друзья… И вдруг он исчез, как будто земля разверзлась у него под ногами. Не знаю, искали ли его следы чьи-нибудь заплаканные глаза, знаю только, что уже двадцать один год прошел с тех пор, как он умер, и никто не приходил на эту могилу, никто не знает, что он лежит там, где трава гуще и зеленее. А человек, надменный безумец, думает, что он что-нибудь значит!

— Неужели моя мать никогда не приходила туда?

Старик промолчал.

— По крайней мере, теперь мы двое будем знать это место, — продолжал Поль. — Пойдем, покажи мне его. Клянусь, я буду приходить сюда всякий раз, как мой корабль бросит якорь у берегов Франции.

При этих словах он повлек Ашара в первую комнату; но, открывая входную дверь, они услышали легкий шум шагов со стороны парка; то была Маргарита со своим слугой. Поль поспешно вернулся в дом.

— Это моя сестра, — сказал он Ашару, — моя сестра… Оставь нас на минуту одних, мне надо поговорить с бедной девушкой… Я сообщу ей такие вести, что она проведет счастливую ночь. Надо уметь сострадать тем, кто не спит и плачет!

— Не забудь, — сказал Ашар, — что тайна, которую я тебе открыл, не только твоя, она принадлежит и твоей матери.

— Не беспокойся, старый друг, — сказал Поль, подталкивая Ашара ко второй комнате. — Я буду говорить с сестрой только о ее деле.

В эту минуту вошла Маргарита.