LX
НАДО ЛИ?
После менуэта, который Людовик XV протанцевал, хотя и с улыбкой на устах, но явно ни в малейшей степени не думая ни о танце, ни о партнерше, он возвратился к Пекиньи.
Тот прохаживался, довольно озадаченный, ничуть не менее, чем это случилось с Ришелье с того мгновения, когда он сделал свое открытие.
Увидев приближавшегося к нему короля, Пекиньи остановился.
— Пекиньи! — окликнул его король.
— Государь! — отозвался капитан гвардейцев.
И оба застыли лицом к лицу: король смотрел на Пекиньи, Пекиньи — на короля.
Воцарилось молчание.
Король, по-видимому, желал, чтобы Пекиньи сам угадал то, что у него на уме; но тот об этом не догадывался.
Королю невольно пришлось решиться.
— Пекиньи, — спросил он наконец, — как там ее зовут, эту девицу, что играла Юнию?
"Я болван, дважды болван", — прошептал Пекиньи про себя.
Затем он с самой чарующей улыбкой произнес вслух:
— Олимпия, государь.
— А, ну да! Вот чертово имечко, никак не могу его запомнить.
"Король несомненно влюблен, — сказал себе Пекиньи, — влюблен до безумия".
И он стал ждать новых вопросов.
Однако Людовик XV больше ни о чем не спросил.
А Пекиньи в это время возобновил беседу с самим собой, было им прерванную, но теперь он придал ей форму более уважительную и вместе с тем исполненную сомнения.
"Пекиньи, друг мой, — обратился он к себе, — если ты не дурак, то не пройдет и трех дней, как ты окажешь своему господину большую услугу".
Тут он заметил, что король, не желая или не смея ничего больше сказать, с озабоченным видом удаляется прочь, и снова принялся прогуливаться взад и вперед.
"Да, — продолжал он свой беззвучный монолог, — но Олимпия — предмет обожания Майи; если я пойду приступом на эту крепость, у него найдется пушка. Как же быть? Послать к Майи герольда с объявлением войны? Кого же мне избрать в герольды, кто справится с этой ролью лучше меня самого? Поскольку король влюблен, в этом нет сомнения, и влюблен по-настоящему, надо убедить Майи принести эту жертву. Ну же!"
Он поднял голову и встретился взглядом с Ришелье, который тоже следил за происходящим.
"А-а! — подумалось ему. — Герцог тоже кое-что смекнул; он хитер как демон и быстро меня обскачет".
И он сам в свою очередь приблизился к юному монарху.
Людовик ждал его с заметным интересом. Он явно думал, что Пекиньи заговорит с ним об Олимпии.
Но король ошибался.
— Государь, — произнес Пекиньи, — каковы будут распоряжения вашего величества на эту ночь?
— Распоряжения? Какие распоряжения?
— Ну, приказы для стражи, государь.
— Отошлите моих рейтаров, оставьте одних швейцарцев.
Таков был неизменный обычай короля, когда он гостил в Рамбуйе. И Пекиньи это прекрасно знал.
— А, швейцарцев! — сказал он. — Так вашему величеству угодно, чтобы швейцарцы оставались здесь?
— К чему эти вопросы?
— Государь, мне немного не по себе.
— Вам нездоровится?
— Да, государь.
— В самом деле, вы весь красный.
Пекиньи отвесил поклон.
— Одну минуту, герцог! Уж не подхватили ли вы оспу?
И король, который трепетал при одной мысли об оспе, на всякий случай начал шаг за шагом отступать подальше.
— Нет, государь, — отвечал Пекиньи. — Оспа у меня уже была.
Король вновь приблизился:
— Так чего же вы хотите?
— Я просил бы, государь, если вашему величеству не угодно выставить свою охрану у дома, я умолял бы ваше величество дать мне отпуск на эту ночь и удовлетвориться присутствием лейтенанта швейцарцев.
— Очень хорошо, герцог, — с улыбкой произнес король. — Ступайте.
— Как вы добры, государь; благодарю. Я уверен, что завтра смогу служить вам лучше, чем сегодня вечером.
— О, в этом я всецело на вас полагаюсь, — промолвил Людовик. — Идите же, мой дорогой герцог, идите.
Пекиньи поклонился.
— Лечитесь хорошенько, герцог! — крикнул вслед ему король. — Я не хочу, чтобы вы заболели и слегли.
— Ах, ваше величество слишком добры, — отвечал Пекиньи, сияя.
И он со всех ног бросился к своим людям, прыгнул в карету и приказал гнать в Париж.
Король, как будто охваченный надеждой, следил за ним глазами до самых дверей.
Потом, когда тот исчез из виду, он снова стал бродить по салону.
А за окнами довольно сильно похолодало; на стеклах от этого холода отпечатались тысячи серебристых рисунков, изукрашенных светящимися жемчугами морозного кружева.
Графиня Тулузская, как радушная хозяйка, не теряла короля из виду; от нее не укрылись смятение и скука юного государя.
Она подошла к нему и сказала:
— Государь, у меня есть идея.
— Ах, право же, графиня, — вскричал король, — это, должно быть, отличная идея, если она исходит от вас!
— Думаю, она недурна. Так послушайте, государь.
— Я весь внимание.
— Сначала возьмите мою руку.
— О, что до этого, с величайшей охотой!
— И постараемся, чтобы нас никто не услышал.
— Ах, графиня, что за славное начало у вашей идеи!
— Это тайна.
— Иметь общую тайну с вами, графиня? О, сколько угодно! Ну, и что же вы хотите мне сказать?
— Об этой тайне я уже говорила вам, государь.
— Вы не можете утомить повторениями, графиня, и особенно меня: мне никогда не надоест вас слушать.
— Государь, вы тоскуете.
— Увы, графиня, — произнес король, устремив на собеседницу взор, каким Керубино шестьдесят лет спустя будет смотреть на жену Альмавивы, — а по чьей вине?
Полный упрека, почти страдающий, взгляд этот измучил бы Лавальер, принадлежи он Людовику XIV.
Графиня Тулузская ограничилась тем, что улыбнулась; она уже очень давно знала цену подобным взглядам.
— Развлекать своих гостей, — сказала она весело, — это долг; развлекать своего монарха — это честь.
— Что ж! — отвечал Людовик XV. — Я вверяю себя вам, графиня; будьте же милостивы, развлеките меня.
— Для этого нужно, чтобы вы поступили…
— Как?
— Как я вам скажу.
— Готов слепо повиноваться.
— В таком случае отправляйтесь почивать, государь.
Король глянул на нее.
— Что вы видите в этом такого уж развлекательного, графиня? — спросил он.
— Ну, вы только сделайте вид, что идете спать, вот и все.
— Хорошо, а что потом?
— Потом все разъедутся по домам либо последуют вашему примеру.
— И далее?
— Что ж, далее мы явимся к вам небольшой, хорошо подобранной компанией и попробуем развлечься.
— О! — вырвалось у короля. — Это правильно, а свет потушим.
— Это зачем же? — спросила графиня Тулузская.
— Ну, — наивно ответил король, — чтобы никто не знал, что мы там собрались и не спим.
— А, если для этого, — отвечала графиня, — хорошо, договорились.
Король, весь сияя, сжал ее руку.
— Одну минуту, — шепнула она, — это еще не все.
— А что же еще нужно сделать? — поинтересовался Людовик.
— Составить список тех счастливцев, что не лягут спать.
— Ох, графиня, но как же можно составлять список здесь, при всех?
— Верно, нас бы разоблачили. Ваше величество правы.
— Как же быть?
— О, у меня еще одна идея…
— Говорите.
— Мы сейчас будем прохаживаться между группами гостей. Ваше величество предложит мне руку…
— Всегда с удовольствием, графиня, всегда!
— Я буду задерживаться с вашим величеством перед каждой персоной, которую посчитаю подобающей, и, если ваше величество согласится с этим мнением, вы только скажете мне: "Да".
— Хорошо, замечательно; начнем же.
— Начинаем.
— Но, графиня, вам же ни за что всех не запомнить!
— Это у меня-то слабая память, государь? — лукаво усмехнулась графиня Тулузская. — Видно, ваше величество сами забывчивы, если можете сказать такое обо мне.
Король нежно пожал ей руку.
— К тому же, — прибавила она, спеша придать разговору иной оборот, — согласитесь, государь, что я была бы поистине достойна сожаления, если бы не сумела удержать в памяти имен семь или восемь.
— И только всего? — воскликнул король.
— Э, государь, если вы пригласите больше участников, берегитесь: нам вряд ли удастся развлечься.
— Вы, как всегда, правы, графиня.
И, словно нетерпеливое дитя, он повлек графиню Тулузскую к гостям.
Первой, с кем они столкнулись, была мадемуазель де Шароле.
Принцесса смеялась от всей души, ибо эта великосветская дама была и великой хохотушкой. Прекрасные белые плечи принцессы содрогались от смеха, зубы блестели и казались еще белоснежнее по контрасту с ее сладострастными губами, алыми и влажными, будто кораллы, извлеченные из моря.
Графиня Тулузская с улыбкой взглянула на короля.
— Если эта особа и не забавна, — шепнула она ему, — то по крайней мере сама забавляется со вкусом.
— Да, — обронил король.
— Записываю, — произнесла графиня.
Они двинулись дальше и повстречали графа Тулузского, менее чем кто-либо другой подозревавшего об опасности, которая ему угрожала.
Графиня об руку с королем остановилась прямо перед своим супругом с весьма многозначительной улыбкой.
Но король не произнес ни слова.
Графиня упорствовала.
— Ладно, — вздохнул монарх. — Не стоило предлагать мне выбор, графиня, если выбираете на самом деле вы.
— Государь, если в подобных обстоятельствах я сама принимаю решение, вам не на кого пенять за это, кроме как на себя.
— Это еще почему?
— Потому что вы сами виноваты.
— Каким образом?
— Да: вы только что произнесли фразу, которая стала причиной счастья, выпавшего на долю графа Тулузского.
— Ох, да что же это была за фраза, графиня? И как мне теперь принести покаяние?
— Вы сказали, что будет потушен свет.
— Действительно, об этом я говорил.
— В темноте я не смогу быть там без моего мужа.
— Таким образом, графиня, вы меня упрекаете за то, что здесь со мной нет королевы. Я и сам удручен, — продолжал он, качая головой, — мы ведь могли бы затеять этакую семейную выходку… вот забавно!
То был первый случай, когда король отпустил шутку на эту тему.
Графиня Тулузская удивленно посмотрела на него и в свою очередь покачала головой.
— Нет, графиня, — продолжал король, — как видите, мы это плохо придумали. Те, кого выберу я, не будут привлекательны для вас; те же, кого предпочтете вы, окажутся не вполне в моем вкусе. Пусть лучше…
— Говорите, государь.
— Пусть лучше решает случай.
— Но, государь, мы же не можем доверить этот выбор жребию: слишком многие, не получив столь желанного преимущества, станут роптать на судьбу, а тех, кто будет доволен, окажется слишком мало.
— У вас была идея, графиня; теперь мой черед предложить свою.
— О, не сомневаюсь, что королевская идея будет получше моей.
— Хороша она или плоха, я с вами ею поделюсь. Вы мне представите всех мужчин и женщин, выбранных нами обоими; я задам им один вопрос, и в зависимости от своего ответа они будут приняты либо отвергнуты.
— Отлично, государь!
— В таком случае условимся, как действовать.
— Я буду подходить к каждому из гостей и, глядя в упор, спрашивать: "надо ли?"
— В это нет ничего компрометирующего.
— Вот увидите, графиня, сколько окажется людей, которые скажут "нет"… вы увидите.
— А как нужно ответить, чтобы быть принятым?
— "Да".
— И всякий, кто скажет "да", останется с нами?
— Останется.
— Берегитесь, государь, вы очень рискуете.
— Почему, графиня?
— Потому что никто не осмелится сказать вашему величеству "нет".
— Вы так полагаете?
— Я в этом уверена.
— Что ж, вы сами увидите: у меня есть средство.
— Ах, государь, объясните мне, что вы такое задумали, я вас прошу.
— Тем, от кого я хочу услышать "нет", я буду задавать вопрос неприветливо.
— Ах так.
— А тем, кого желательно побудить сказать "да", я стану говорить "Надо ли?" с таким приятным, ободряющим выражением, что это их привлечет. Наконец, если передо мной будет ни то ни сё…
— Государь, я прежде всего замечу вашему величеству, что вам придется действовать так, будто таких здесь нет.
— Почему?
— Потому что я не буду останавливать внимание вашего величества на тех, кто ни то ни сё.
Людовик XV усмехнулся.
— Но прежде всего, — сказала графиня, — пусть будут два места без жребия. Одно для меня…
— Принимается от всего сердца.
— И другое…
— Другое?
— Для господина графа Тулузского.
— Подписано Людовиком, графиня.
— А как быть с этой бедной мадемуазель де Шароле, которая уже была избрана?
— По жребию, графиня, по жребию!
— Ну, посмотрим.
И король с графиней направились к мадемуазель де Шароле.
