LIII
ПОЛИТИКА ГОСПОЖИ МАРКИЗЫ ДЕ ПРИ
Маркиза села. Герцог оперся о спинку ее кресла.
— Маркиза, моя дорогая маркиза, — вздохнул он, довольно-таки нежно сжимая ее руку, — если бы вы знали, как я сожалею, что ваш злой нрав вынудил меня тогда забрать у вас тот ключ.
— Почему?
— Да потому что, если бы вы меня любили, тем более сегодня, сейчас, после моего двухлетнего отсутствия, мы бы с вами потеряли голову друг от друга.
— Герцог, я пришла, чтобы поговорить о делах. Ну же, оставьте в покое мою руку: время не ждет.
— Как вам будет угодно, маркиза.
И герцог оставил ее руку в своей.
— Итак, я вам сказала…
— … что вы в фаворе больше чем когда бы то ни было.
— Вас это удивляет?
— Ода!
— И почему же?
— Это странно при той довольно жестокой войне, какую старик Флёри, видимо, затеял против господина герцога.
— Благодарение Господу, мы в долгу не остаемся!
— Но король на его стороне; а вы же знаете, маркиза, когда короля разлучают с наставником, его величество плачет, его величество кричит.
— Да, но королева за нас, а когда короля разлучают с королевой…
— Берегитесь, маркиза. Ходят слухи, что королева стала добродетельной… излишне добродетельной… И что король все больше опасается ее, а любит все меньше.
— А, так вам это сказали!
— Мне говорили и не только это.
— Что же еще?
— Я слышал, что Людовик Пятнадцатый с некоторых пор ложится спать в отдельных покоях, чего прежде с ним не случалось.
— Это правда.
— Что ж, маркиза, в таком случае мне кажется, что ваша опора слабовата, коль скоро вы опираетесь на королеву, которая, по словам короля, отказала мужу в исполнении долга.
Тут оба собеседника расхохотались.
Потом, все еще смеясь, но глядя на герцога взглядом женщины, готовой нанести сокрушительный удар, маркиза спросила:
— Милейший герцог, а известно вам, почему король ложится спать в отдельных покоях?
— Черт возьми! Потому, что он хочет спать один.
— А знаете, почему королева отказывает королю в исполнении супружеского долга?
— Потому что ей это не нравится.
— Так вот, герцог, ничего подобного: потому, что королева беременна.
При этом известии Ришелье подскочил и у него вырвалось восклицание, показавшее маркизе, до какой степени интересную новость она ему сообщила.
— A-а. Прекрасно, — пробормотал он, немного помолчав.
— Согласитесь, герцог, — продолжала г-жа де При, — что появление дофина — наша удача; королева, став матерью семейства, сразу и в полной мере обретет вес, присущий ее рангу. А характер у нее уже основательный, она правильно мыслит, она честолюбива, или, вернее, ей внушают честолюбие.
— И кто же его внушает, маркиза?
— Ну вот, теперь он изображает незнайку. Что же, Вена находится так далеко от герцогства Бар и от Лотарингии, чтобы можно было не ведать, до какой степени Станислав жаждет влиять на наши дела?
— Маркиза, я вас понимаю и думаю, что вы, быть может, правы.
— Не так ли?.. Вот почему я сразу подумала о вас и о том, чтобы вовлечь вас в круг наших друзей.
— Маркиза, надеюсь, что я уже там.
— Да, но я говорю о дружбе иного рода… о друзьях в политике.
— Я стану одним из них?
— О! Это будет зависеть только от вас.
— Давайте обсудим план действий.
Господин де Ришелье бросил многозначительный взгляд на альков.
— Что вы там высматриваете, герцог? — спросила маркиза. — Сожалеете о прерванном сне?
— Я, маркиза?
— Ну да, вы поглядываете на свою постель.
— Вовсе нет. А вы, маркиза, вы совершенно уверены, что не озябли?
— Да я вся горю.
Ришелье горестно вздохнул.
Маркиза расхохоталась.
— Ну же, — сказала она, — будем серьезны, если это возможно. Вы ведь посол, а я — чрезвычайный и полномочный посланник.
— Тогда вернемся к вашему плану.
— Мой план — вот он. Совершенно очевидно, что господин де Фрежюс хочет все прибрать к рукам.
— Даже кардинальскую шляпу, по всей видимости.
— И выгнать господина герцога?
— И выгнать господина герцога.
— Ему для этого требуется поддержка с двух разных сторон. С одной стороны он ею заручился — со стороны короля; теперь ему нужен еще кто-то, кто бы управлял королем. Не находите ли вы наиболее нравственным, чтобы такое влияние на короля оказывала королева, на мужа — жена?
— Это и в самом деле в высшей степени нравственно, маркиза.
— Будем же поддерживать нравственность всеми возможными средствами.
— Ну-ну! Я бы вам рекомендовал для этого безнравственные средства.
— Э, милый герцог! Король благоразумен, как девушка.
— Согласен с вами, маркиза. Но свет видывал девушек, которые переставали быть благоразумными. Мы даже наблюдаем подобное постоянно — это самое обычное дело.
— Королева поддержит его, мы же придадим побольше уверенности королеве.
— Нет ничего легче. Речь идет лишь о…
— … о том, чтобы окружить его величество добрыми примерами, вместо того чтобы предоставить ему наблюдать грехи всех сортов; вам ведь небезызвестно, милейший герцог, что надумал этот отвратительный старый священник, желая просветить короля ввиду приближения его свадьбы.
— Нет, я ничего не знаю, маркиза, и вы бесконечно меня обяжете, рассказав мне об этом, если только это дело не из числа тех, которые можно рассказывать лишь служителям Церкви. Впрочем, в ваших устах все это сильно выиграет.
— Э, герцог, вы сейчас сами увидите…
— Вы меня прямо в дрожь вгоняете.
— Флёри вступил в сговор с Башелье, камердинером. Они заказали знаменитому художнику изобразить в двенадцати картинах всю как есть историю бракосочетания одного из патриархов.
— Ах, вот оно что! Знаете, это ловко придумано.
— Поразительная живопись, герцог!
— Вы видели эти картины, маркиза?
— Ну, сквозь мою вуаль… так, мельком… Дошло до того, что бедный малютка-принц, лет пять-шесть тому назад горько плакавший, когда ему угрожали в виде наказания уложить его в постель к инфанте…
— Дошло до того, что бедный малютка-принц ныне стал отцом семейства… Э, маркиза, из чего вы исходите, позволяя себе укорять господина де Флёри за эти картины? Без этих живописных творений у нас еще не было бы сейчас предполагаемого наследника престола. Что ж! Этот достойный пастырь следует заветам Церкви, оберегая интересы монархии.
— Ну, а я заявляю, что нахожу это чудовищным.
— Черт побери! Должен вам сказать, что на его месте я бы действовал точно так же… впрочем, нет, нет, я приставил бы к королю наставника, чтобы тот давал ему сладостные уроки, и для этой задачи избрал бы вас.
— Вот, опять вы болтаете вздор, вместо того чтобы говорить серьезно. А между тем, мой дорогой герцог, положение стоит того, чтобы взять на себя этот труд.
— Да, маркиза, да, я понял ваш замысел: двор молодого короля вы хотите превратить в подобие двора покойного короля-старца; таким образом Людовик Пятнадцатый будет исполнять роль Людовика Четырнадцатого, королева станет госпожой де Ментенон, господину герцогу придется сыграть Летелье, а вы изобразите отца Лашеза, не так ли?
— Почти так, лишь бы без его старческих немощей.
— Э-э, маркиза, вам нужно было очень поверить в мое полное перерождение, чтобы явиться ко мне с подобными предложениями.
— Да, я на это рассчитываю, потому что вы и в самом деле изменились. Я рассчитываю на это, ибо вы были слишком легкомысленным, чтобы не стать серьезным, слишком достойны порицания, чтобы не стать сдержанным.
— Маркиза, подскажите, как мне себя вести.
— Не премину, а также обрисую вам будущие выгоды.
— Я весь внимание.
— Вам следует завтра явиться на игру у королевы. Что я говорю — завтра? Сегодня, ведь уже половина третьего ночи.
— Пусть так; это было и мое собственное намерение, маркиза.
— Ваше появление произведет необычайное впечатление.
— Сказать по правде, я на это немножко рассчитываю.
— Вот не знаю, очень ли королева к вам благосклонна?
— На сей счет могу вас просветить. Я знаю, что она меня не жалует.
— Вы постараетесь, чтобы она изменила свое мнение на ваш счет: вам все дается легко, стоит только захотеть.
— Попробую. Она полячка, а я буду немцем, мы прекрасно столкуемся.
— Отлично. Как только поладите с королевой, начинайте превозносить перед королем ее совершенства; таким способом вы с ним быстро подружитесь, герцог.
— Да, если он найдет меня забавным.
— Вы будете его забавлять.
— Берегитесь: это то, что трудно делать нравственно.
— Прежде всего он любит охоту.
— Хорошо, но нельзя же охотиться целыми днями и тем более ночами.
— Он любит садоводство.
— Да, знаю, господин де Флёри приохотил его к растениям: король обожает салат-латук, смотрит, как он растет, как вянет. Но я никогда не смогу копать землю и обирать с латука гусениц. А чтобы принудить меня к выращиванию гвоздик, понадобилось бы еще одно — четвертое — заточение в Бастилию, тут бессилен даже пример Великого Конде.
— Будете рассказывать ему анекдоты.
— Я их все позабыл.
— Так придумайте новые.
— Видите ли, маркиза, в мире есть всего три предмета, которые во все времена развлекали королей.
— Какие же это предметы?
— Вспомните Людовика Четырнадцатого, вот уж был король, который в молодые годы поразвлекся, да так замечательно, что в старости его уже ничто больше развлечь не могло. Что ж! Людовик Четырнадцатый любил больше прочего женщин, войну и безумные траты.
— Герцог! Герцог!
— Вы мне возразите, что королева слишком ревнива, чтобы допустить женщин, слишком нежна, чтобы допустить войну, и слишком бережлива, чтобы допустить траты.
— Вы так полагаете?
— Без сомнения. Разве у этой добрейшей принцессы нет обыкновения, прежде чем что-нибудь купить, спрашивать: "Сколько это стоит?"
— Она спрашивает, сколько это стоит, потому что Флёри спрашивает: "Сколько это стоило?"
— Что с того! Я все же выступаю в роли оракула.
— И каков ваш вывод?
— Я заключаю, что позабавить короля было бы весьма трудно, маркиза.
— Ах, черт возьми, еще бы не трудно, если вы просто так придумываете себе эти трудности и не желаете принимать в расчет характер каждой из них, если откажетесь признать, что Людовик Пятнадцатый уже укрепился в своем благонравии и весь проникнут чувствами доброго буржуа, пекущегося лишь о потомстве и благополучии в семейном кругу, наконец, если вздумаете мерить короля на свою мерку. Ах, герцог, герцог, не всякий к семнадцати годам уже удостоится Бастилии!
— Прекрасно! Теперь вы меня браните.
— Э, совсем наоборот, я вам льщу, и даже слишком; ну же, полно вам упорствовать, и, главное, довольно парадоксов.
— Я покоряюсь, сударыня.
— Итак, вы согласны поддерживать королеву?
— Я буду твердить королю, что из всех женщин лишь она способна развеять скуку.
— И вы согласны забавлять короля?
— Да, если вы не станете меня ограничивать в выборе забав.
— Я вас ограничу в одном: никакой иной любви, кроме супружеской. Вот и все.
— Оставим это, маркиза, оставим; все это ваше дело, а не мое. Мужчина может сколько угодно разыгрывать добродетель перед женщинами, что называют хорошим тоном, но перед мужчинами — то же самое уже зовется лицемерием; право же, маркиза, оставим это.
— Стало быть, вы не хотите, чтобы вас сделали министром или в одно прекрасное утро послали во Фландрию, где вас ожидал бы маршальский жезл?
— О, маркиза! Если такие милости где бы то ни было прольются дождем с неба, обещаю вам, что я первым окажусь под водосточным желобом.
— В конце концов, коль это уж так необходимо, предоставлю короля в ваше полное распоряжение; об одном прошу — не развращайте его.
— Это я вам обещаю.
— Значит, договорились?
— Но каков задаток, маркиза?
— Герцог, вы бы пренебрегли переговорами, если бы получили плату вперед.
— Маркиза, вы демон очарования и проницательности.
— Ох, герцог, не надо изображать вздохи. Вы прекрасно знаете, что я в ваших глазах больше ничего не стою. Я женщина-политик, и вы теперь не нашли бы в моей любви ничего приятного, все бы оборачивалось на пользу дела. Я ни для кого более не хороша, кроме как для пажей, желающих получать чины и с моего согласия делать карьеру. Давайте-ка вернемся к нашему договору.
— Правильно. Primo…
— Primo, вы нынче вечером отправитесь на игру у королевы.
— Да, маркиза.
— Secundo, вы предстанете там с лучшей стороны.
— Решено.
— Tertio, вы заодно с нами будете действовать против господина епископа.
— Я склонен к этому.
— Quarto, вам следует втереться в милость к королю.
— Мне нет надобности обещать вам сделать для этого все, что от меня зависит, ибо таково мое самое сильное желание.
— Quinto, вы оставите короля таким же благонравным, как он есть, вы ничего не будете предпринимать для его развращения, вы обязуетесь избегать всех тех случаев, при которых он мог бы обзавестись любовницей.
— Я обещаю невмешательство, если и король будет его соблюдать.
— Будьте покойны, за это я ручаюсь.
— Ладно, маркиза! А теперь…
— Что?
— Какие обязательства вы со своей стороны берете на себя? Вы же понимаете, договор возможен лишь тогда, когда есть взаимность.
— Со своей стороны, мы обязуемся…
— Primo…
— O-o! Так вы хотите получить обязательство из нескольких статей?
— Почему бы и нет?
— Ладно. Primo, в течение года предоставить вам место посла там, где вы пожелаете, или министерство.
— Министерство тоже по моему выбору?
— Да, при условии, что это не будет министерство господина герцога.
— Бесспорно: по месту и почет.
— О! Но вы ведь уже не первый раз покушались присвоить то, что принадлежит ему.
— Маркиза, это вы так считаете.
— Secundo, — нетерпеливо перебила маркиза.
— Я учту это.
— Secundo: при первой же возможности вы получаете чин генерал-лейтенанта, а при второй — маршала.
— И сколько времени, маркиза, вам потребуется для исполнения всего этого?
— Если вы не против, назначим два года.
— Берегитесь, срок очень короткий!
— Э, вовсе нет; Флёри за это время умрет от злости, а не от злости, так от старости, уж как вам будет угодно.
— Я бы предпочел, чтобы от злости: так будет вернее.
— Пусть будет от злости! Вашу руку, герцог.
— Эх, сударыня, вот уже целый час, как я простираю к вам обе!
— Ну, поцелуйте меня, благо я не напомажена, и прощайте.
Она с силой потрясла колокольчиком.
Явился Раффе.
— Как, вы уже уходите, маркиза? — тихонько шепнул ей герцог. — Это похоже на неприязнь.
— Хотите, я вам сейчас еще что-то скажу? — спросила маркиза, оглянувшись уже на пороге.
— Говорите.
— Что ж! Герцог, если вы будете действовать на нашей стороне с таким рвением, какое я за этот час успела вложить в борьбу с вами, не пройдет и месяца, как Флёри придет конец.
И, слегка сжав ему руку своими шаловливыми пальчиками, бросив на него последний взгляд, сверкающий лукавым кокетством, маркиза устремилась в сад, увлекая за собой Раффе, который едва поспевал за ее полетом.
"Дьявольщина! — сказал себе Ришелье, оставшись один. — Любопытно узнать, что мне теперь предложит господин де Фрежюс".
