III
Милая девочка, она была воистину прекрасна в своей естественности.
Весь день она провела за чтением — благо моя библиотека содержала собрание прекрасных книг.
— Ты не скучала? — спросил я Виолетту.
— По тебе — да, а вообще мне не было скучно.
— Что ты читала?
— "Валентину".
— Неудивительно, да будет тебе известно — это просто шедевр!
— Я это не знача, но вот плакала много.
Я вызвал звонком г-жу Леони.
— Приготовьте нам чай, — велел я.
Потом обратился к Виолетте:
— Ты любишь чай?
— Трудно сказать, я никогда его не пробовала.
Леони накрыла на стол; постелила турецкую скатерть и поставила две изящные фарфоровые чашки и японскую сахарницу.
Сливки были поданы в кувшинчике из того же металла, что и чайник.
Чай горничная заварила нам в чайнике, а кипяток принесла в серебряном самоваре.
— Тебе еще нужна Леони? — спросил я Виолетту.
— Для чего?
— Чтобы помочь тебе раздеться.
— А зачем? — сказала Виолетта, развязывая свой витой пояс. — На мне только халат и рубашка.
— Отошлем ее?
— Конечно!
— Теперь никто нас больше не побеспокоит.
И, едва горничная вышла, я закрыл дверь на ключ.
— Значит, ты остаешься со мной?
— Если позволишь.
— На всю ночь?
— На всю ночь.
— Ах, какое счастье! И мы уляжемся вместе, как две подружки?
— Именно так. Тебе приходилось спать с подружками?
— В пансионе, когда я была совсем маленькая; с тех пор я только раза два ночевала у сестры.
— И что ты делала, лежа с сестрой?
— Желала ей спокойной ночи, обнимала ее, и мы засыпали.
— И больше ничего?
— Ничего.
— И если мы с тобой ляжем вместе, ты полагаешь, этим все ограничится?
— Не знаю почему, но мне кажется, нет.
— Чем же, по-твоему, мы будем заниматься?
Она пожала плечами.
— Наверное, тем, что ты делал со мной сегодня утром, — и она бросилась мне на шею.
Я обнял ее и усадил себе на колени, затем налил чашку чая, добавил туда несколько капель сливок, положил сахар и предложил ей выпить.
— Тебе так нравится?
Она кивнула, но без особого восторга.
— Вкусно, но…
— Но что?
— Мне больше по вкусу парное молоко, пенистое, только что надоенное.
Меня ничуть не удивляло ее равнодушие к чаю, я давно заметил — этому китайскому напитку присуща некая аристократическая пикантность, чуждая плебейскому нёбу.
— Завтра утром будет тебе парное молоко.
Возникла небольшая пауза; я взглянул на Виолетту, она загадочно улыбнулась.
— Знаешь, чего мне не хватает?
— Нет.
— Знаний.
— Знаний! Зачем они тебе, мой Боже!
— Хочу понять то, что мне непонятно.
— Что же ты желаешь понять?
— Кучу вещей, к примеру — ты спрашивал, девственница ли я?
— Да.
— Ну вот, я ответила, что не знаю, а ты рассмеялся.
— Правильно.
— Так что же означает быть девственницей?
— Это когда тебя еще не осыпал ласками ни один мужчина.
— В таком случае, отныне я уже не девственница?
— Почему ты так решила?
— Мне показалось, сегодня утром ты меня ласкал.
— Ласка ласке рознь, дитя мое, сегодня утром я тебя гладил, и очень нежно…
— Ода!
— Но от таких прикосновений девственности не лишаются.
— А от каких лишаются?
— Следует прежде разъяснить тебе понятие девственности.
— Разъясни непременно.
— Это будет нелегко.
— Ничего, ведь ты такой умный!
— Девственность — это физическое и нравственное состояние, в котором пребывает всякая девушка, никогда не имевшая любовника.
— А что значит иметь любовника?
— Совершить с мужчиной любовный акт, с помощью которого продолжается человеческий род.
— И мы еще не совершали этого самого акта?
— Еще нет.
— И поэтому ты мне не любовник?
— Пока я могу назваться лишь твоим возлюбленным.
— А когда ты станешь моим любовником?
— Как можно позже.
— Неужели это столь тебе противно?
— Напротив, это то, чего я жажду больше всего на свете.
— О мой Боже! Как досадно! Опять перестаю понимать.
— Существует особый алфавит счастья, моя прекрасная маленькая Виолетта, и заслужить звание любовника женщины — означает дойти в нем до буквы "Z". Прежде следует освоить целых двадцать четыре буквы, из которых начальной "А" является поцелуй руки.
Я поцеловал ее маленькую руку.
— До какой же буквы ты дошел сегодня утром?
Я вынужден был признать, что оказался весьма близок к "Z", перепрыгнув через изрядное число гласных и согласных.
— Ты смеешься надо мной.
— Клянусь, что нет; видишь ли, милый ангел, я стремился как можно дольше постигать этот сладостный алфавит любви, где каждая буква — новая ласка, сулящая блаженство. Мне хотелось постепенно, один за другим, срывать нравственные покровы с твоего целомудрия, подобно тому как я буду сбрасывать с тебя одежды.
Будь ты одета, каждый предмет, от которого я бы тебя освобождал, открыл бы моим взорам нечто новое, неизведанное, очаровательное: шею, плечо, грудь и мало-помалу все остальное. Но я, как дикарь, проскочил эти прелести, пожирая глазами твою нетронутую наготу, а ты и не ведала, чем одаривала меня и сколь была расточительна.
— Оказывается, я вела себя неправильно?
— Нет, что ты, какой тут может быть расчет — я так люблю, я так хочу тебя.
Я распустил ее витой пояс, платье соскользнуло; она сидела у меня на коленях в одной сорочке.
— Хочешь узнать, что такое невинность? — я уже не владел собой. — Ладно, сейчас скажу, иди ко мне поближе, погоди… целуй меня в губы!
Я прижал ее к своей груди; она обвила руками мою шею, задыхаясь от желания.
— Чувствуешь мою руку?
— Ах, да, — ответила она, вся дрожа.
— А мой палец, ощущаешь его?
— Да… да…
— Я сейчас прикасаюсь к тому, что зовется невинностью. Достаю до той самой девственной плевы, которую необходимо разорвать, чтобы женщина могла стать матерью. Стоит повредить эту плеву — и девушка превращается в женщину.
Так вот, ограничиваясь лишь поверхностными ласками, я стремлюсь подольше сохранить тебя девственной. Теперь понимаешь?
На ласку моего пальца Виолетта отозвалась нежными вздохами, прерываемыми страстными постанываниями. Вскоре она, словно собравшись с силами, сжала меня так, что чуть не задушила, бормоча бессвязные слова; внезапно руки ее разомкнулись, она застонала, запрокинув голову назад, и сделалась безжизненной. Сорвав с нее сорочку и сбросив с себя все до рубашки, я отнес ее, нагую, на кровать, прижимая к своей непокрытой груди.
Когда она пришла в себя, мое тело было распростерто над ее телом, мои губы прижаты к ее губам, дыхание наше смешалось.
— О, я точно умерла… — прошептала она.
— Умерла! — воскликнул я. — Ты умерла! Это я сам, похоже, умер! Но нет, напротив, только сейчас мы и начинаем жить.
И я стал целовать ее с головы до пят, от каждого поцелуя она вздрагивала, словно от укуса. Потом в ответ жадно впилась в меня, тихо постанывая от наслаждения. Любая встреча наших губ наполняла тишину блаженством и восторгом.
Вдруг раздался крик изумления: она обеими руками ухватилась за неизвестный ей прежде предмет и ее озарило…
— Теперь ясно, чем именно… такое невозможно стерпеть.
— Виолетта, любимая, я больше не владею собой, ты сводишь меня с ума.
Я попытался отстраниться.
Она воспротивилась:
— Нет, не отворачивайся от меня, если любишь, не бойся причинить мне боль. Я хочу…
Проскользнув вниз и обвив мое тело руками и ногами, она сама проложила дорогу.
— Я хочу… — повторяла она. — Хочу…
Внезапно она испустила вопль.
Увы и ах! Все мои возвышенные замыслы рухнули. Едва постигнув суть невинности, бедняжка Виолетта ее утратила.
Когда она закричала, я остановился.
— О нет, не прерывайся, еще… еще… ты делаешь мне больно, но если бы не эти муки, я была бы чересчур счастлива! Мне нужно выстрадать, давай, продолжай, не прекращай. Ну же, мой Кристиан, любимый мой, друг мой!.. О, как хорошо, до безумия!
Бешеный восторг! Я вся горю!.. Ой! Ой!.. Умираю… возьми мою душу… на, держи…
Ах, какой прекрасной мечтой догадался обольстить человека Магомет, обещая своим последователям погружение в рай как в бездонную пропасть вечно возобновляемых наслаждений!
Как далеко нашим идеальным христианским небесам до этого горячего чувственного неба!
Разве сравнится нравственная чистота ангелов с волнующей непорочностью гурий?
Мы с Виолеттой провели незабываемую ночь, преисполненную радостей, слез, безумств, пылкостей и уснули только на рассвете, в объятиях друг друга.
Утром, просыпаясь, она воскликнула:
— Теперь-то, надеюсь, я уже не девственница!
