V
Тщетно пытался я снова заснуть.
Часы пробили восемь.
Поднявшись, я пересчитал золотые монеты, разбросанные Альфредом на ковре: там было более семи тысяч франков.
Я положил эти деньги в бронзовую чашу, стоявшую на камине, а затем оделся. Спустившись вниз, я сам оседлал лошадь, так как хозяин и слуги еще спали, и отправился на прогулку верхом.
Вернувшись около десяти часов, я встретил Жоржа. Он сказал, что хозяин хочет поспать до полудня и просит меня расположиться в его кабинете и представить себя в роли префекта, если это может доставить мне удовольствие.
Завтрак был уже готов, и я позавтракал.
Я еще сидел за столом, когда мне доложили, что некая дама желает поговорить с г-ном Альфредом де Сеноншем.
Я послал слугу узнать имя посетительницы.
Вскоре он вернулся и сообщил мне, что женщину зовут г-жа де Шамбле и у нее есть какое-то дело к префекту.
Мне стало любопытно, ведь еще накануне шла речь об этой самой особе. Вспомнив, что Альфред передал мне на время свои полномочия, я велел слуге проводить г-жу де Шамбле в кабинет префекта.
Взглянув в окно, я увидел, что она приехала в изящной двухместной коляске, запряженной парой лошадей. На козлах сидел кучер в повседневной ливрее.
Покинув обеденную залу, я прошел через переднюю, которая вела в кабинет, и встретил еще одного слугу в такой же ливрее, как и у кучера — он сопровождал свою хозяйку.
Карета, лошади и слуги — все свидетельствовало о том, что г-жа де Шамбле действительно приехала по делу, поэтому я счел, что не допущу бестактности, если воспользуюсь оказанным мне доверием.
Итак, я вошел в кабинет. Посетительница уже ждала, сидя против света.
Она была одета очень просто и в то же время необычайно изысканно: на ней было утреннее свободное платье из тафты жемчужно-серого цвета и соломенная итальянская шляпа с окантовкой из тафты того же цвета, украшенная колосками дикого овса и васильками.
Вуалетка из черного кружева наполовину скрывала ее лицо, которое она прятала от света.
При моем появлении посетительница встала.
— Господин Альфред де Сенонш? — спросила она мелодичным, как у певицы, голосом.
Я жестом попросил ее сесть и произнес:
— Нет, сударыня, я один из друзей господина префекта, и мне посчастливилось сегодня утром оказаться на его месте. Я буду всю жизнь благодарить судьбу, если смогу за этот короткий срок что-нибудь для вас сделать.
— Простите, сударь, — сказала г-жа де Шамбле, вставая и собираясь уйти, — но я пришла, чтобы попросить господина префекта (она сделала ударение на последнем слове) об одолжении, которое может сделать мне только он, если, конечно, захочет этого. Я загляну позже, когда он освободится.
— Ради Бога, сударыня, останьтесь! — воскликнул я.
Госпожа де Шамбле снова села.
— Сударыня, если вы пришли сюда с просьбой и мой друг может ее исполнить, почему бы вам не взять меня в посредники? Неужели вы сомневаетесь в том, что я буду настойчиво хлопотать по делу, которое вы изволите мне доверить?
— Простите, сударь, но я даже не знаю, с кем имею честь говорить.
— Мое имя вам ничего не скажет, сударыня, так как вы никогда его не слышали. Меня зовут Максимильен де Вилье, но, к счастью, я не совсем незнакомый вам человек, как вы полагаете. Вчера меня представили господину де Шамбле. Мы сидели рядом за столом и долго говорили с ним за ужином и после ужина. Он пригласил меня в ваше поместье в Берне на открытие охотничьего сезона, и, не решаясь нанести вам визит, я намеревался сегодня же иметь честь послать вам свою визитную карточку.
Поклонившись, я прибавил:
— Сударыня, господин де Шамбле — очень достойный человек.
— Да, сударь, очень достойный, вы правы, — произнесла г-жа де Шамбле.
При этом она вздохнула — точнее, у нее вырвался вздох.
Я воспользовался недолгой паузой, последовавшей за вздохом, чтобы приглядеться к просительнице.
Это была молодая женщина лет двадцати трех-двадцати четырех; выше среднего роста, с тонким и гибким станом, угадывавшимся под широкой свободной накидкой ее платья; с синими глазами такого темного цвета, что на первый взгляд они казались черными; с белокурыми волосами, ниспадающими на английский лад; темными бровями, мелкими белыми зубами и накрашенными губами, подчеркивавшими бледный цвет ее лица.
Во всем ее облике чувствовалась некая усталость или печаль, выдававшие человека, который устал бороться с физической или душевной болью.
Все это внушило мне еще более страстное желание узнать, что привело эту женщину в префектуру.
— Сударыня, — сказал я, — если я стану расспрашивать вас о причине, по которой вы почтили нас своим визитом, вам, возможно, покажется, что я хочу сократить счастливые мгновения нашей беседы с глазу на глаз, но, признаться, мне не терпится узнать, чем мой друг может быть вам полезен.
— Вот в чем дело, сударь: месяц тому назад состоялась жеребьевка рекрутского набора. Жениху моей молочной сестры, которую я очень люблю, выпал жребий идти в солдаты. Это молодой человек двадцати одного года; на его содержании находятся мать и младшая сестра; кроме того, если бы ему не выпало идти в армию, он женился бы на любимой девушке. Таким образом, его невезение принесло горе сразу четверым.
Я поклонился, показывая, что внимательно слушаю.
— Так вот, сударь, — продолжала г-жа де Шамбле, — призывная комиссия, возглавляемая господином де Сеноншем, будет заседать в следующее воскресенье. Стоит господину префекту сказать хотя бы слово врачу, который будет проводить медицинский осмотр, и бедного юношу освободят от воинской повинности, а ваш друг осчастливит четырех человек.
— Однако тогда он, возможно, сделает несчастными четверых других, — ответил я с улыбкой.
— Каким образом, сударь? — спросила г-жа де Шамбле с удивлением.
— Это вполне вероятно, сударыня. Сколько молодых новобранцев требуется округу, где живет ваш подопечный?
— Двадцать пять.
— Есть ли у юноши какие-нибудь основания для того, чтобы его освободили от службы?
Госпожа де Шамбле покраснела.
— По-моему, я сказала вам, — пробормотала она, — что пришла попросить господина префекта об одолжении.
— Простите меня за прямоту, сударыня, но это не одолжение, а несправедливость, которая обрушится на какую-нибудь другую семью.
— Я вас не понимаю, сударь.
— Но это же очень просто, сударыня. Требуются двадцать пять новобранцев. Предположим, не отдавая никому предпочтения, что к службе годен лишь каждый второй. Таким образом, общее число молодых рекрутов возрастает до пятидесяти, а пятьдесят первому ничего не грозит. Вы понимаете меня, сударыня?
— Вполне.
— Так вот, если в качестве одолжения одного из двадцати пяти молодых людей освободят от службы, пятьдесят первый, находившийся под защитой своего номера, пойдет в армию вместо него.
— Это так, — вздрогнув, проговорила г-жа де Шамбле.
— Следовательно, сударыня, я был прав, когда сказал, что из-за счастья четырех ваших знакомых могут стать несчастными четверо других и что одолжение, которое мог бы сделать вам мой друг, возможно, обернется несправедливостью.
— Вы правы, сударь, — сказала г-жа де Шамбле, вставая, — мне остается только попросить вас кое о чем.
— О чем же, сударыня?
— Отнесите поступок, на который я некстати отважилась, на счет моей легкомысленности, а не слабодушия. Я просто не подумала. Мне важно было лишь одно: спасти бедного мальчика, необходимого своей семье. Нельзя так нельзя, давайте забудем об этом. В мире прибавятся еще четыре несчастные души, но этого никто не заметит.
Госпожа де Шамбле смахнула слезу, блестевшую на ее ресницах, словно капля росы, и, кивнув мне на прощание, направилась к двери.
Я смотрел, как она удаляется, и сердце мое болезненно сжалось.
— Сударыня, — обратился я к ней.
Женщина остановилась.
— Не будете ли вы так любезны тоже сделать мне одолжение?
— Я, сударь?
— Да.
— Какое же?
— Присядьте еще на миг и выслушайте меня.
Госпожа де Шамбле печально улыбнулась и вернулась на прежнее место.
— Я резко говорил с вами, сударыня, и было бы непростительно с моей стороны, если бы я не предложил вам способ все уладить.
— Какой способ?
— Сударыня, одни купцы торгуют мертвой плотью — они зовутся мясниками; другие продают живую плоть: их имена мне неизвестны, но я знаю, что такие люди где-то есть и у них можно купить замену для вашего подопечного.
Невыразимо грустная улыбка промелькнула на лице г-жи де Шамбле.
— Я думала об этом, сударь, — произнесла она, — но…
— Но?..
— Мы не всегда можем позволить себе такую роскошь, как доброе дело. Замена для новобранца стоит две тысячи франков.
Я кивнул.
— Если бы я располагала своими деньгами, — продолжала она, — я бы отдала их не раздумывая, но мое состояние принадлежит мужу, точнее, он им распоряжается, и я сомневаюсь, что господин де Шамбле позволит мне взять эту сумму, так как моя молочная сестра для него ничего не значит.
— Сударыня, — спросил я, — не могли бы вы позволить постороннему человеку совершить добрый поступок, коль скоро это не удается сделать вам?
— Я не понимаю вас, сударь, ведь я не допускаю, что вы предлагаете мне купить замену для моего подопечного, — ответила г-жа де Шамбле.
— Простите, сударыня, — настаивал я, видя, что она снова собирается встать, — и все же соблаговолите выслушать меня до конца.
Госпожа де Шамбле осталась на месте.
— Я никогда не играл, так как поклялся, вернее, пообещал своей матушке этого не делать. Сегодня ночью мой друг Альфред де Сенонш вынудил меня доверить ему сто франков, чтобы пустить их в игру. Поставив деньги на кон, он выиграл шесть или семь тысяч, часть из которых, вероятно, принадлежит вашему мужу. Утром Альфред вручил мне выигрыш, и я согласился взять его, заранее решив, что потрачу эти деньги на доброе дело или на несколько добрых дел. Бог прочитал мои мысли и послал мне вас, сударыня, чтобы я немедленно осуществил свое намерение.
Госпожа де Шамбле не дала мне договорить. Поднявшись, она сказала:
— Сударь, вы, должно быть, понимаете, что я не могу принять подобное предложение.
— Поэтому, сударыня, я делаю его не вам, — возразил я. — Вы лишь укажете мне, где болезнь, которую я могу излечить, или слезы, которые я могу осушить. Я пойду туда, чтобы излечить эту болезнь и осушить эти слезы — от вас же не потребуется даже благодарности. Вскоре, когда станут собирать пожертвования для какой-нибудь бедной семьи, деньги на восстановление храма или покупку места для погребения, я тоже приду к вам, сударыня, и протяну свою руку, а вы положите туда луидор. В таком случае, вы дадите мне больше, чем я даю вам сегодня, так как это будут ваши личные сбережения, в то время как я хочу вручить вам две тысячи франков, ниспосланные мне судьбой, а если вы их примете, то скажу — Провидением.
— Вы можете дать мне честное слово, — взволнованно спросила г-жа де Шамбле, — что получили эти деньги при обстоятельствах, о которых рассказывали?
— Клянусь, сударыня, я не стал бы лгать, даже ради того чтобы заслужить право совершить доброе дело.
Госпожа де Шамбле протянула мне руку, и я почтительно поцеловал ее.
Почувствовав прикосновение моих губ, женщина вздрогнула и слегка отпрянула.
— Я не вправе мешать вам, сударь, спасти эту семью от отчаяния, — сказала она. — Я пришлю к вам своего подопечного, а лучше — его невесту; бедный юноша будет счастлив вдвойне, если узнает обо всем от нее.
На этот раз поднялся уже я и сказал:
— Я задерживал вас дважды, сударыня, а теперь спешу вернуть вам свободу.
— Не сердитесь, если я воспользуюсь ею, чтобы поскорее сообщить добрую весть моим бедным страдальцам. Вы осчастливите целое семейство, сударь, и Господь воздаст вам за это!
Поклонившись, я проводил г-жу де Шамбле до двери прихожей, где, как уже было сказано, ее ждал слуга.
Когда я остался один, меня охватило необычное состояние духа, или, вернее, души.
Вернувшись в кабинет, я некоторое время стоял возле двери, не понимая, почему я продолжаю стоять, и не осознавая собственных мыслей.
Я лишь вспоминал недавнюю сцену, чувствуя себя во власти могучих чар.
Кроме того, я испытывал физическое и нравственное блаженство, какое до сих пор еще не посещало меня, но не отдавал себе отчета в том, чем вызвано это состояние.
Мне казалось, что я обрел небывалое равновесие всех своих способностей.
Все мои чувства обострились до такой степени, что, казалось, приблизились к своему апогею.
Я ощущал себя счастливым, хотя ничто в моей жизни не изменилось и ничто как будто не предвещало радости.
Мне было стыдно, ведь я сказал себе после смерти бедной матушки: «Я уже никогда не буду счастлив!»
И вот теперь я думал о своей утрате не с прежней скорбью, а со светлой грустью, заставившей меня обратить взор к Небу.
И тут меня ослепил луч солнца, упавший на лицо.
— О моя добрая, моя обожаемая матушка! — вскричал я вполголоса. — Не ты ли глядишь на меня?
В тот же миг легкое облако заслонило солнце, а затем луч показался снова и засиял еще ярче.
Мне подумалось, что тень смерти промелькнула между солнцем и мной.
Луч же света был улыбкой, и я улыбнулся ему в ответ, а затем снова опустился в кресло, стоявшее напротив того, где только что сидела г-жа де Шамбле.
Я погрузился в мечты, и дальнейшие полчаса показались мне одними из самых приятных в моей жизни.
Из забытья меня вывел слуга Альфреда, сообщив, что пришла девушка, одетая как нормандская крестьянка.
Нетрудно было понять, что это молочная сестра г-жи де Шамбле, которая хочет меня поблагодарить.
Я велел слуге проводить ее в кабинет, а затем взять две тысячи франков из бронзовой чаши на камине и принести их мне.
