ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Друг мой, Вы уже все поняли, не так ли? Вследствие потери крови физическое состояние Эдмеи резко ухудшилось, и она погрузилась в состояние каталепсии, как и в день своего первого причастия, когда виной тому было сильное душевное волнение.
Медики констатировали смерть, так как все признаки ее были очевидны.
К счастью, г-н де Шамбле, который получил письмо от нотариуса, извещавшего о том, что граф может получить сто тысяч франков, устроил похороны, не ожидая, когда истекут положенные по закону двое суток, и поспешил покинуть усадьбу.
Во время своих магнетических видений Эдмея видела себя лежащей на постели, а также видела, как ее кладут в гроб и опускают в склеп, — таким образом, она поверила, что скоро умрет, точнее, заставила меня в это поверить.
Вот с чем было связано ее смутное предчувствие страшной беды, от которой мне было суждено ее спасти.
Очевидно, само Провидение внушило моей возлюбленной мысль попросить меня спуститься в склеп и отрезать ее волосы в том случае, если она не успеет прислать их мне перед кончиной.
Эдмея умерла для всех, за исключением трех человек.
Она была уверена в том, что Грасьен и Зоя сохранят ее тайну.
Отныне наше счастье зависело только от нас, и мы были должны сберечь его.
Мы с Эдмеей решили покинуть Францию.
Все уже было готово; в паспорт, который я собственноручно заполнил, оставалось лишь вписать после моего имени слова "путешествует с женой".
В полночь двухместная карета, запряженная почтовыми лошадьми, должна была подъехать к садовому домику со стороны улицы.
В комнате Зои осталась кашемировая шаль, из которой Эдмея хотела сделать мне плед для ног.
Зоя предложила графине пару своих туфель вместо белых атласных туфелек, в которых та лежала в гробу. Таким образом, дорожный костюм Эдмеи был бы завершен, и нам не пришлось бы возвращаться в усадьбу.
Грасьен должен был сохранить ключ от склепа и снова заколотить гроб гвоздями, чтобы никто не заметил, что он пуст.
Зоя побежала домой за туфлями, кашемировой шалью и плащом. Когда она принесла эти вещи, я укутал Эдмею в шаль и надел поверх плащ, в то время как Зоя обувала ее. Грасьен растерянно взирал на нас, еще не придя в себя после того, что случилось.
Затем мы помолились нашей дорогой заступнице Богоматери, горячо поблагодарив ее. Грасьен и Зоя убедились, что на кладбище и в его окрестностях никого нет, и мы вышли из склепа.
На верхней ступеньке лестницы мы остановились, жадно вдыхая свежий воздух. Эдмея обняла меня за шею, и я прижал ее к груди.
— Ты спас мне жизнь. — произнесла она, — и отныне моя жизнь принадлежит тебе. Возьми же ее.
Грасьен убрал подпорки и опустил надгробную плиту. Я поспешил увести любимую из обители смерти, которая, казалось, возвращала мне ее с сожалением.
Пять минут спустя мы снова сидели в оранжерейном домике, где несколькими часами раньше я томился в отчаянной тоске.
Эдмея сняла с себя подвенечный наряд, который Зоя обещала отвезти в Жювиньи, чтобы он ждал там в зеленой комнате нашего возвращения, и надела черное атласное платье, еще влажное от моих слез.
Вскоре шум подъехавшего экипажа и звон бубенцов заставили нас вздрогнуть.
Настал час расставания.
Мы расцеловали Зою и Грасьена, которые давно уже были для нас не слугами, а друзьями. Наш отъезд заставил их улыбаться, а не плакать: в зависимости от обстоятельств на одно и то же событие можно смотреть по-разному.
Три часа спустя мы прибыли в Вилье, наняли там лодку и добрались до Гавра, где пересели на пакетбот, отплывавший в Лондон. Разумеется, я заранее сделал приписку в паспорте, добавив к своему имени слова "путешествует с женой".
В Лондоне мы почувствовали себя в безопасности; впрочем, никто и не собирался нас преследовать.
Оттуда мы отправились на Мартинику, где приобрели прелестный дом и стали жить, наслаждаясь двойным счастьем — природой и любовью.
Только Грасьен и Зоя знали о нашем местонахождении. Мы оставили бедную Жозефину в неведении, опасаясь, что славная женщина проговорится. К тому же в старости человек становится более черствым — некоторое время кормилица оплакивала свою "милую крошку", а затем ее слезы иссякли, и, случайно вспоминая Эдмею, она лишь по привычке утирала кончики глаз красным клетчатым носовым платком.
Однажды мы получили письмо от Зои, в котором она извещала нас о смерти графа. Окончательно разорившись, он пустился в разгул и умер от белой горячки.
Узнав об этом, дорогой друг, я решил написать для драматурга этот бесхитростный и подробный рассказ, главным действующим лицом которого является человеческое сердце, а события играют второстепенную роль.
Возможно, мы прибудем во Францию с ближайшим судном, если нас ничто не задержит — то есть вернемся через месяц после того, как Вы получите эту рукопись.
Итак, дорогой друг, до свидания и до скорой встречи! Будучи поэтом, Вы оцените Эдмею как женщину; будучи охотником, Вы оцените охоту в поместье Шамбле.
Я также познакомлю Вас с Альфредом де Сеноншем, который добился всего, чего только может пожелать человек, не умеющий быть счастливым: Большого креста, места в Государственном совете, Сенате и т. д.
Преданный Вам
Макс де Вилье.
* * *
Однако следующий пакетбот, прибывший с Мартиники, доставил мне такое письмо:
"Дорогой друг!
Мы уже собрались в дорогу, но Эдмея чувствует себя здесь настолько счастливой, что мы решили никогда не возвращаться во Францию.
Предполагая, что Вы изнемогаете от желания опубликовать мою рукопись, я охотно даю на это согласие.
Ex imo corde.
Макс де Вилье".
Тем не менее, я подождал еще четыре года, опасаясь, что мой друг пожалеет о своем решении.
Не получив по истечении этого срока иных указаний, я отсылаю рукопись в типографию и заканчиваю ее символическими словами, столь часто повторяющимися на ее страницах, в которых выражена покорность судьбе:
Да будет так!
Алекс. Дюма. Неаполь, 19 июня 1861 года.