IX
Я не забыл, что Грасьен, будущий супруг Зои, сказал мне: "Я верю, что когда-нибудь получу тысячу экю в наследство от американского или индийского дядюшки, которого у меня нет, и тогда заведу собственное дело".
У меня еще оставалось пять тысяч пятьсот франков от моего выигрыша, и триста франков, как говорил Грасьен, должна была вернуть мне Зоя.
На следующий день после свидания с г-жой де Шамбле, во время которого я приподнял край завесы, окутывавшей ее жизнь, что произвело на меня чрезвычайно сильное впечатление, я выехал в Берне, снова ничего не сказав Альфреду: мне не хотелось никого посвящать в свои дела.
Впрочем, мой друг, следует отдать ему должное, никогда не задавал вопросов.
Я лишь спросил Альфреда, можно ли взять дня на два-три одну из его верховых лошадей, и, получив утвердительный ответ, приказал оседлать коня, навьючил его легким багажом и поехал в Берне окольным путем, так как не желал выдавать своих планов.
Целью моей поездки был Берне.
Я сделал остановку в Бомон-ле-Роже, чтобы дать передышку лошади, и два часа спустя прибыл в Берне, где остановился в гостинице "Золотой лев".
Я совсем не знал Берне, так как мне еще не доводилось здесь бывать, и поэтому был вынужден навести справки у хозяина гостиницы.
Прежде всего я спросил, где находится поместье г-на де Шамбле.
Оно было расположено на Курских холмах, в долине Шарантон, обязанной своим названием здешней реке. Эта прелестная речушка извивается по краю парка и служит его естественной границей несколько ниже того места, где два ее рукава расходятся возле церкви Культуры (так ее называют местные жители), а затем вновь соединяются за пределами города, продолжая струиться к югу.
Это было все, что мне требовалось знать.
Я направился к дому г-на де Шамбле.
Это было современное здание с фронтоном эпохи Империи, с прямыми и однообразными линиями, присущими архитектуре начала XIX века.
Зато вокруг дома раскинулся великолепный парк. Он находился примерно в полукилометре от последних домов города или, скорее, селения, в центре которого возвышалась церковь.
Среди этих домов выделялось невысокое, привлекательное на вид строение, на котором висело объявление. Это был живописный домик из дерева и бутового камня, облицованный кирпичом.
Видимые деревянные части дома были выкрашены в зеленый цвет; в тот же цвет были выкрашены и ставни; на гребне его соломенной крыши расцвело целое поле ирисов, радостно подставлявших свои венчики солнцу.
Двери и окна были закрыты, но в объявлении, висевшем, как я уже говорил, над дверью, говорилось, что дом сдается внаем.
По этому вопросу следовало обращаться к г-ну Дюбуа, по адресу: Церковная улица, № 12.
Улица эта находилась неподалеку. Я отправился к г-ну Дюбуа.
Хозяина не оказалось на месте: старик совершал свою ежедневную прогулку, но его юная племянница предложила показать мне домик.
Я согласился. Девочка взяла ключ и повела меня туда. Она шла впереди бодрым и торопливым шагом, явно гордясь тем, что взялась выполнить столь ответственную для ее возраста задачу.
Я собирался осмотреть планировку домика, чтобы убедиться, насколько он мне подходит.
На первом этаже располагались большая комната, в которой можно было разместить лавку или магазин, маленькая комната, служившая столовой, и кухня.
На втором этаже оказалось только две комнаты.
Все здесь было спланировано так безыскусно, как в деревянных домиках, которые родители дарят детям, — десятки таких игрушек пылятся в коробках вместе с деревьями, вырезанными из бумаги.
Дом был окружен небольшим садом. Из сада и из окон открывался вид на поместье Шамбле.
Я спросил, велика ли годовая арендная плата. Девочка сообщила, что она составляет сто пятьдесят франков.
Тогда я поинтересовался, не продается ли этот дом.
Девочка ответила, что не знает — об этом следует спросить у ее дяди, г-на Дюбуа. Это имя покоробило меня во второй раз: оно показалось мне знакомым.
В тот же миг за моей спиной послышался шум. Оглянувшись, я увидел старика и тут же понял, что это и есть владелец дома.
Это был человек лет шестидесяти, с маленькими живыми глазками, крючковатым носом и седеющими волосами.
Мы поздоровались, и я задал ему тот же вопрос, что и племяннице.
— Ну, конечно, дом продается, — сказал г-н Дюбуа, — но смотря по какой цене.
Как известно, житель Нормандии никогда не выражается определенно.
— Сколько же он стоит? — спросил я.
— Сколько дадите.
— Я не могу назначать цену, ведь продавец вы, и вас надо об этом спрашивать.
— В объявлении сказано, что дом сдается внаем, а не продается.
— Значит, вы не хотите его продавать?
— Я этого не говорил.
Я начал сердиться:
— Милейший, я очень спешу, решайте побыстрее.
— Тем лучше! — воскликнул старик.
— Тем лучше? — переспросил я.
— Да, я люблю иметь дело с теми, кто спешит.
— Я тоже доволен, что имею дело с вами, но вы должны ответить мне определенно.
Старик посмотрел на меня с беспокойством и спросил:
— Что значит "определенно"?
— Это значит, что следует отвечать только "да" или "нет" на такой простой вопрос, как "Вы хотите продать свой дом?".
— А не пойти ли нам к господину Бланшару? — предложил Дюбуа.
— Кто такой господин Бланшар?
— Нотариус.
— Пойдемте к господину Бланшару.
— Пойдемте.
Девочка осталась на пороге дома. Дядя махнул ей рукой, как бы говоря, что мы, возможно, еще вернемся.
Итак, мы отправились к нотариусу.
Почтенный чиновник оказался на месте.
Маленький клерк лет двенадцати — пятнадцати, в лице которого, видимо, был представлен весь штат конторы, провел нас в кабинет своего начальника.
Нотариус был в белом галстуке, как и подобает нотариусу, и что-то писал. Его очки с зелеными стеклами были приподняты на лоб.
Как только мы вошли, он быстро опустил их на переносицу.
Я сразу понял, что зеленые очки метра Бланшара служат ему не для чтения, а для защиты от клиентов. Метр Бланшар тоже был нормандец.
— Приветствую вас, господин Бланшар, и всю вашу компанию, — промолвил крестьянин, хотя нотариус был совершенно один. — Этот господин хочет непременно купить мой дом.
Он указал на меня пальцем.
— Вот я и пришел узнать, можно ли его продать.
Нотариус поздоровался со мной, а затем обратился к старику:
— Разумеется, друг мой, вы можете продать этот дом, ведь он принадлежит вам.
— Ах, господин Бланшар, вы знаете, что деньги мне не нужны, и я решусь его продать, только если мне дадут за него хорошую цену.
— Сударь, — сказал я нотариусу, — я очень спешу. Будьте добры, если это в вашей власти, попросите господина Дюбуа изъясняться быстрее. Вероятно, в Берне есть и другие дома, которые продаются или сдаются внаем.
— Да уж конечно, — ответил нотариус.
— Ну да, — вступил в разговор крестьянин, — дома-то наверняка есть, но не такие, как мой.
— Чем же они отличаются от вашего?
Крестьянин покачал головой и произнес:
— Я знаю, что говорю.
— Сударь, — обратился я к нотариусу, — мне известна величина арендной платы: сто пятьдесят франков в год.
— Кто вам это сказал? — перебил меня крестьянин.
— Девочка, показывавшая мне дом.
— Это просто маленькая глупышка. К тому же вы ведь не хотите снять мой дом, а хотите его купить.
— Вот именно, купить, — подтвердил я нотариусу, — поэтому я прошу вас, сударь, добейтесь, чтобы ваш клиент назвал мне цену.
— О! Во-первых, — произнес крестьянин, — я уже говорил господину Бланшару, что не отдам свой дом дешевле шести тысяч франков, а также… также…
Это было вдвое больше действительной стоимости дома.
Я встал, взял шляпу и откланялся.
— Ах, папаша Дюбуа! — воскликнул нотариус.
При словах "папаша Дюбуа" я вспомнил свой разговор с Грасьеном, женихом Зои.
Видя, что я беру шляпу, крестьянин протянул руки, как бы пытаясь удержать меня.
— Черт побери, сударь! — вскричал старик. — Не бывает так, что цену назначает тот, кто платит!
Я удивился, насколько эта фраза была деловой.
— Послушайте, уважаемый, — сказал я, — арендная плата в размере ста пятидесяти франков предполагает, что дом стоит три тысячи. Я даю вам за дом такую цену — это на тысячу триста франков больше, чем вы получили, продав Жана Пьера.
— Жана Пьера!.. Продав Жана Пьера… — пробормотал папаша Дюбуа.
— Да, вашего младшего сына, которого все звали Кирасиром.
Затем я достал часы и обратился к нотариусу:
— Сударь, сейчас два часа пополудни. Я буду искать другой дом, чтобы снять или купить его, а в четыре снова приду сюда. Если ваш торговец детьми пожелает продать свой дом за три тысячи франков, вы подготовите договор к моему возвращению и я обещаю, что отдам этому дому предпочтение. Если же такая цена вас не устроит, я обращусь к другому нотариусу. Прощайте, сударь, я даю вашему клиенту два часа на размышление.
С этими словами я удалился.
Я был уверен, что папаша Дюбуа уступит мне дом за ту цену, что я предложил. Вернувшись в гостиницу "Золотой лев", я велел оседлать своего коня и отправился на прогулку по живописной дороге, тянущейся вдоль берега Шарантона вплоть до Роз-Море.
Ровно в четыре часа я был у двери нотариуса.
Подозвав какого-то бродягу, я дал ему монету за то, чтобы он посмотрел за моей лошадью, а сам прошел в контору.
Увидев меня, клерк живо вскочил и открыл дверь кабинета.
Я застал метра Бланшара за тем же столом и тем же соответствующим его должности занятием.
— Ну, сударь, как там папаша Дюбуа?.. — спросил я.
— Сударь, папаша Дюбуа согласился, но он просит еще сто франков на булавки для своей маленькой племянницы.
— Я дам ему еще триста франков, — ответил я, — при условии, что эти деньги останутся у вас и вы вернете их девушке с процентами, когда ей исполнится восемнадцать лет или в день ее бракосочетания.
— Папаша Дюбуа очень огорчится, — заметил метр Бланшар с улыбкой.
— Да, я понимаю: он рассчитывал оставить сто франков на булавки себе.
— Это вполне естественно, — произнес нотариус.
— Я не совсем с вами согласен, но это не столь важно. Купчая готова?
— Вот она, подпись продавца уже стоит.
Я взялся за перо.
— Погодите, сударь, — сказал метр Бланшар, — согласно закону, купчая должна читаться по частям, иначе она может быть признана недействительной.
Он прочел мне весь текст документа. Естественно, в нем шла речь о трех тысячах франках.
В то время как нотариус читал, я достал из кармана три банковских билета на общую сумму в тысячу экю и положил их на стол.
Когда чтение было закончено, я подписал договор.
Оставалось рассчитаться с нотариусом.
Его вознаграждение вместе с государственной пошлиной составило восемьдесят франков.
Я дал метру Бланшару стофранковую купюру, оговорив, что лишние двадцать франков причитаются бедолаге, заменявшему нотариусу целый штат.
После этого метр Бланшар хотел вручить мне ключи от дома.
Однако я попросил его оставить их у себя до моего следующего приезда и поклонился на прощание.
Выйдя из конторы, я увидел, что моего коня стережет уже не бродяга, а какой-то ребенок. Когда малыш подполз ко мне на коленях, я хотел взять у него поводья, но он спросил на местном наречии:
— Ента твоя лошадка?
— Да, ента моя, — ответил я, пытаясь подражать ему.
— Чем докажешь? — спросил малыш, прижимая к себе поводья.
Я позвал нотариуса и попросил его заверить сторожа, что лошадь действительно принадлежит мне.
Метр Бланшар подтвердил это, и я вновь обрел своего скакуна. Ребенок же заработал сто су.
— Теперь, — заявил он, — дядя может забрать лошадку, я сдержал обещание.
Я обернулся к нотариусу и сказал:
— Очевидно, этот человечек станет достойным клиентом вашего преемника.
Я вернулся в гостиницу, оставил там коня Альфреда на попечение прислуги и в пять часов выехал в Лизьё в наемном экипаже, следовавшем из Кана.
Через день я вернулся в Эврё, как и обещал своему другу.
