Кретте ждал своего друга на нижней ступеньке лестницы.

— Ну что? — спросил маркиз.

— Друг мой, это она! — воскликнул шевалье.

— Я так и думал. Чего она хочет? Чего требует?

— Невозможного.

— И все же?

— Требует, чтобы ей доставили шестьсот тысяч ливров через два часа.

— Шестьсот тысяч ливров? Через два часа? — переспросил маркиз. — Прекрасно!

— Прекрасно? Что ты такое говоришь? Но ведь у меня дома всего триста тысяч, а если через два часа я не достану остальных трехсот тысяч, что никак невозможно…

— Если ты не достанешь остальных трехсот тысяч, что она сделает?

— Она явится сюда и потребует, чтобы доложили о приезде госпожи д’Ангилем.

— Она этого не сделает.

— Почему?

— Сам не знаю, но только, если бы она могла это сделать, то уже давно бы сделала.

— Ах, друг мой!

— Послушай, Роже, она требует у тебя денег, но не настаивает на своих правах, она прячется, и это неспроста.

— Да она вовсе не прячется, друг мой: она ведь сказала, что через два часа явится сюда и потребует доложить о ней как о моей жене.

— Знаю, и это весьма тревожно.

— Друг мой, лучше уж я пойду в свою комнату и пущу себе пулю в лоб!

— Ну это ты всегда успеешь, дай-ка я сперва попытаюсь что-нибудь предпринять.

— А что ты собираешься сделать?

— Пока еще толком не знаю, но попробую спасти тебя.

— Ах, друг мой, мой единственный друг, дорогой мой Кретте!.. — воскликнул Роже, бросаясь в объятия маркиза.

— Полно, полно, я все понимаю, — отвечал Кретте. — Но нам нельзя терять ни минуты, сейчас не время для излияний.

— Что я должен сделать? Я всецело полагаюсь на тебя, приказывай — я повинуюсь.

— Удержи приглашенных в гостиной: сейчас только половина девятого, и это не так трудно; приободрись немного, правда, я не хочу требовать от тебя невозможного, мой бедный Роже. И смотри, чтобы никто не вошел в гостиную, минуя Бретона.

— Я поставлю его на страже у дверей.

— А теперь давай сюда триста тысяч ливров, они ведь у тебя в процентных бумагах. Неси сюда все драгоценности и все наличные деньги. Я поеду к своему нотариусу и вытрясу его кошелек. Черт побери, мы наскребем нужную сумму!

— Да, да, Кретте, собери эту сумму, продай все, только спаси меня!

Шевалье поднялся к себе в комнату вместе с маркизом и отдал ему процентные бумаги, потом они прошли в комнату Констанс, и Роже взял там бриллианты, которые подарил жене. После этого Кретте сел в свой экипаж — его уже успели заложить — и умчался во весь опор.

Роже вернулся в гостиную, по совету маркиза он старался держать себя как можно спокойнее и веселее.

Тем временем Кретте заехал домой и взял все деньги, какие там нашлись, — двадцать пять тысяч ливров; оттуда он направился к своему нотариусу, и тот дал ему еще пятьдесят тысяч. Эти деньги вместе с процентными бумагами и тридцатью тысячами ливров наличными, которые ему вручил Роже, а также с бриллиантами, стоившими по описи около двухсот тысяч, составили требуемую сумму в шестьсот тысяч ливров.

На все это ушло более полутора часов. Времени терять было нельзя.

Выйдя от нотариуса, Кретте приказал везти себя в особняк, где остановился персидский посол.

Пять минут спустя он уже был у дверей особняка.

Маркиз поднялся по лестнице. Часы приема были изменены, и навстречу ему спускались женщины.

Он увидел мадемуазель Пуссет: она только что побывала у посла и теперь шла к своей карете, громко смеясь.

Кретте хотел было уклониться от встречи с нею, боясь потерять драгоценные минуты. Но это ему не удалось, мадемуазель Пуссет сама заметила маркиза и бросилась к нему в объятия, захлебываясь от смеха.

— Что с вами? Что произошло? — спросил Кретте. — Почему вы смеетесь, душенька?

— Ах, дорогой маркиз! — воскликнула актриса. — Произошло нечто неслыханное, невероятное, неправдоподобное, непостижимое, немыслимое!..

"Господи Боже! — прошептал Кретте. — Не узнала ли она, часом, Сильвандир?"

— Такое бывает только в романах, в волшебных сказках или же в сказках "Тысячи и одной ночи". Если вам рассказать, вы даже не поверите.

— Поверю, поверю! — вскричал Кретте. — Непременно поверю. Только говорите поскорее, прелестница, я очень тороплюсь.

— Вы тоже идете к послу?

— Да.

— Тоща хорошенько вглядитесь в его лицо, смотрите на него в упор, как я сейчас смотрю на вас! Мысленно представьте его себе без бороды и без усов, а завтра утром приходите ко мне, сегодня я вам больше ничего не скажу. А еще лучше, любезный маркиз, приходите нынче вечером, если это вам больше по душе, — прибавила молодая женщина, выразительно пожимая ему руку и ласково улыбаясь.

— Как! — воскликнул Кретте. — Я должен внимательно вглядеться в лицо посла, смотреть на него в упор, мысленно представить его себе без бороды и без усов… Пуссет, душенька, моя обожаемая крошка, вы, часом, не знаете персидского посла?

— Знаю ли я его?! Да так же хорошо, как вас, как д’Эрбиньи, как Шастелю… как могла бы знать вашего друга д’Ангилема, если бы он не был таким букой…

— Пуссет, дитя мое! — взмолился маркиз. — Ты можешь спасти мне жизнь!..

— Спасти вам жизнь, маркиз?

— Нет, вернее сказать, не мне, а моему лучшему другу, но это одно и то же… Речь идет о д’Ангилеме.

— А что я должна для этого сделать?

— Кто он, этот посол? Как его зовут, Пуссет, как его зовут? Скажи, и я обещаю тебе двадцать тысяч ливров и благосклонность самого красивого дворянина в Париже! Я 24-¹⁾ обещаю это тебе от его имени, а если он не заплатит, я сам заплачу. Пуссет, дружочек, как имя посла?

— Ах, как не стыдно! Вы полагаете, что льщусь на интересы, маркиз? Нет, вы заслуживаете…

— Пуссет, его имя! И я буду у тебя нынче в полночь с двадцатью тысячами ливров, жди меня!

— Ну ладно, только… только вы мне все равно не поверите.

— Да говори же, говори! Я всегда верю тому, что говорят мне женщины.

— Это…

— Ты меня уморишь, Пуссет!

— Так вот, это — Индиец.

— Какой еще индиец?

— Да вы его знаете: мой желтолицый любовник.

— Противник д’Ангилема? Тот, кто тягался с ним? Афгано?! — вскричал маркиз.

— Он самый.

— Пуссет, душенька, дай я тебя расцелую!

И маркиз сжал молодую женщину в своих объятиях, нимало не заботясь о том, что на них смотрят люди, которые продолжали выходить из покоев посла.

— А ты не ошибаешься? — спросил Кретте, ибо он все еще не мог поверить в такую удачу.

— Говорю вам, я сразу его узнала, хотя он отрастил бороду, покрасил зубы в черный цвет, а ногти — в красный и хоть он изо всех сил притворялся, будто не узнает меня… Вот чудовище!.. Ах, маркиз, маркиз, до чего ж все мужчины неблагодарны!

— Милая моя Пуссет, — отвечал Кретте. — Я докажу вам, что это не так. В полночь я буду у вас, так что, пожалуйста, не ужинайте без меня.

— А если приедет Шастелю?

— Скажите ему, что у вас разболелась голова.

— Как у вас все просто получается, любезный маркиз! — воскликнула мадемуазель Пуссет, изо всех сил стараясь покраснеть.

— Ну, не так ловко, как у вас, моя Венера! Я это отлично знаю и потому всецело полагаюсь на вашу сообразительность. До свидания, Пуссет, и если только вы сказали мне правду, то оказали такую услугу, о которой я в жизни не забуду.

Мадемуазель Пуссет села в свою карету, а маркиз стал подниматься по лестнице, перепрыгивая сразу через несколько ступенек. У дверей в покои посла его остановил какой-то негритенок.

— Что вам угодно? — спросил он маркиза. — Его превосходительство сегодня больше не принимает посетителей.

— Да, но я хочу видеть вовсе не его превосходительство, — ответил Кретте, — мне нужна любимая рабыня посла.

— Стало быть вы пришли…

— По поручению шевалье д’Ангилема.

— В таком случае пожалуйте сюда.

И негритенок проводил Кретте в убранную в восточном вкусе комнату, потом он оставил маркиза одного, сказав, что пойдет предупредить особу, которую посетитель желает видеть.

— Ах, это вы, маркиз, — проговорила она, — я как чувствовала, что буду иметь удовольствие снова вас увидеть. И предчувствие не обмануло меня. Шестьсот тысяч ливров с вами?

— Нет, — резко ответил маркиз.

— Тоща зачем вы сюда пожаловали?

— Чтобы побеседовать с вашим господином, его превосходительством Мехмет-Риза-Бегом.

— А могу ли я осведомиться, от чьего имени вы явились, милостивый государь? — насмешливо спросила Сильвандир.

— От имени господина Вуайе д’Аржансона, генерал-лейтенанта полиции Французского королевства.

Сильвандир побледнела; Кретте заметил, какое впечатление произвели на нее эти слова.

— Его превосходительство не может вас сейчас принять: он уже лег.

— Ну что ж, — продолжал Кретте, — пойду поищу кого-нибудь, кто заставит его подняться.

— Погодите, сударь! — воскликнула Сильвандир. — Я пойду узнаю, нельзя ли вам все же повидать его превосходительство.

— Прошу прощения, сударыня, — сказал маркиз, — но у меня есть веские резоны войти к послу вместе с вами. В противном случае…

И Кретте сделал шаг к двери.

— Пойдемте, — пригласила его Сильвандир.

И она отворила дверь в коридор.

Маркиз последовал за молодой женщиной; они вошли в гостиную; посол с важным видом сидел на циновке, изображая вельможу, что выглядело весьма смехотворно.

— Обождите, — сказала Сильвандир, — я сейчас приглашу переводчика.

— Это ни к чему, — отрезал Кретте.

— Как, маркиз, неужели вы говорите по-персидски?

— Нет, но его превосходительство будет столь любезен, что побеседует со мною по-французски.

— Но он не знает нашего языка.

— Вы так полагаете? — усмехнулся маркиз.

Он подошел к послу и, ударив его по плечу, сказал:

— Дорогой господин Афгано, надеюсь, вы будете столь любезны и ради меня соблаговолите припомнить, что владеете французским языком.

Посол беспокойно заерзал на циновке, оперся на локоть и, побледнев, уставился на маркиза.

— О-ля-ля! — воскликнул Кретте. — Милостивый государь, когда бы я только мог предположить, что встреча со старым знакомым так на вас подействует, я бы попросил эту милую даму заранее вас предуведомить.

— Что вам угодно, сударь? — спросил Индиец.

— Ну вот видите, — обратился Кретте к Сильвандир, — я же говорил вам, что его превосходительство сделает для меня исключение! Я хочу, дражайший господин Афгано, — продолжал маркиз, поворачиваясь к мнимому послу, — я хочу предупредить вас: его величество король, которого вы морочите, уже через час будет знать, что он обманут вами. Вот чего я хочу.

Индиец побледнел и схватился за кинжал.

— Полно, полно, драгоценнейший господин Афгано, — невозмутимо продолжал маркиз, — прошу вас, только без трагедий, это ни к чему не приведет. Предупреждаю вас, верный мне человек знает все, и если через час я не вернусь после свидания с вами, он тут же отправится в Версаль. Но пусть вас это не останавливает, любезный друг: если вам угодно, убейте меня! Ведь я так и не сумел прославиться, а такого рода гибель сулит мне бессмертие. Маркиз де Кретте заколот его превосходительством Мехмет-Риза-Бегом, чрезвычайным послом высокочтимого повелителя Персии!.. Черт побери! Да я буду просто счастлив! Ах, вот как! Вы, кажется, убираете свое оружие? И настроены теперь более мирно? Ну что ж, так и быть, я человек покладистый и всегда готов идти навстречу своему ближнему. Поговорим о делах.

Посол поднялся, подошел к двери и запер ее на задвижку.

— Да, я все хорошо понимаю, — продолжал маркиз, — вы купили эту прелестную особу и превосходно поступили, ибо она и в самом деле очаровательна; вы познакомились с нею ближе, что вполне естественно, и тоща обнаружилось, что у вас у обоих есть все основания быть недовольными нашим бедным шевалье д’Ангилемом. И тоща вы сказали друг другу: "Мы оба горим ненавистью к одному и тому же человеку, станем же мстить ему вместе". Тем временем вы прослышали, что во Франции просто не знают, чем бы еще позабавить короля, а так как вы человек с воображением, то вы и придумали это посольство. Браво, мой милый, браво! Ваша затея сулила множество выгод: вы получали возможность прикарманить те дары, какие его христианнейшее величество король Франции по доброте своей вручит вам в обмен на те безделки, которые вы привезли ему от имени своего повелителя, из-за чего тот по вашей милости прослывет скрягой. А наша прелестная дама подумала: "Я заставлю д’Ангилема вернуть мне наследство, доставшееся ему после смерти моего отца, и потребую у него свое приданое". Ваше первое желание вполне справедливо, а вот второе — уже вовсе несправедливо, ибо вы, сударыня, не принесли мужу никакого приданого. Порешив на этом, вы оба приехали в Париж, а случай помог вам даже сверх всяких ожиданий. Вы узнали, что шевалье д^'Ангилем собирается жениться, и дождались, пока брак его был заключен. когда все совершилось и уже ничего нельзя было изменить, вы тотчас принялись разрабатывать золотую жилу, оказавшуюся у вас под ногами. Прежде всего вы решили вытянуть из д’Ангилема шестьсот тысяч ливров, играя на его страхе перед петлей, которая грозит всякому двоеженцу. Но это еще не все: после этого требования последовало бы другое, после первого вымогательства последовало бы второе, и вы бы припеваючи прожили всю свою жизнь под сенью сей благословенной виселицы, обирая шевалье, так что мало-помалу все наследство виконта де Бузнуа перешло бы в руки господина Афгано… Мне кажется, я попал в самую жилку, не так ли, сударь? Не так ли, сударыня? — продолжал маркиз, переводя свой взгляд, в котором светилась и насмешка и угроза, с Афгано на Сильвандир. — Какого черта! Ведь всякий француз себе на уме, как говаривал Буало-Депрео, которого вы, сударыня, должно быть, читали в юности!

Сильвандир и Афгано были совершенно раздавлены, они опустили головы, точно преступники перед судьей.

— А теперь, — снова заговорил Кретте, — посмотрим правде прямо в глаза: шевалье д’Ангилема могут повесить как двоеженца, господина Афгано могут четвертовать за неслыханный обман и мошенничество, а госпожу Сильвандир могут упрятать в Сен-Лазар как особу легкого поведения. И потому обсудим все спокойно. Вы, дражайший господин Афгано, получили от короля Франции миллион или около того. А для вас, драгоценнейшая Сильвандир, вот в этом бумажнике лежат триста тысяч ливров — наследство вашего отца. Кроме того, господин Индиец, у вас, если не ошибаюсь, еще около двух миллионов собственных средств. Все вместе, коли я верно считаю, составляет три миллиона триста тысяч ливров; деньги это немалые, и, располагая такой круглой суммой, вы можете отправиться в Триполи, Константинополь, Каир, Исфахан, Пекин — словом, куда угодно, и повсюду будете жить в роскоши. Я против этого ничего не имею.

— Господин маркиз, — сказал Афгано, — клянусь вам, я завтра же уеду.

— Минуту! Минуту! Разумеется, вы уедете, и это отвечает моему желанию. Однако уедете вы при соблюдении двух небольших условий, о которых я вам сейчас скажу.

— Говорите, милостивый государь, я вас слушаю.

— Вы, сударь, поклянетесь, что вашей ноги больше никогда не будет в Париже.

— Клянусь.

— Я вам верю: страх, который вы испытываете перед разоблачением, — верная порука тому, что вы не нарушите своей клятвы; вот почему я и не потребую иной гарантии, кроме вашего слова, я и так не сомневаюсь, что никогда больше вас не увижу.

Индиец поклонился.

— А вот с вами, сударыня, дело обстоит иначе, — продолжал Кретте. — Как только вы оба отсюда уедете, я буду лишен возможности доказать, что вы, сударь, — самозванец и обманщик, а вы, сударыня, — сообщница господина Афгано. А ведь может случиться, что в один прекрасный день вы расстанетесь друг с другом и вам, любезная Сильвандир, захочется возвратиться к своему супружескому очагу в доме шевалье д’Ангилема; для нас это было бы весьма стеснительно, ибо у этого очага есть место только для двоих. Вот почему я не могу положиться на одно ваше честное слово, сударыня; вам еще придется написать небольшое письмецо, которое я сам продиктую, и когда письмецо это будет у меня в руках, вы, сударыня, сможете уехать хотя бы на край света.

У Сильвандир вырвался негодующий возглас.

— Это совершенно необходимо, — отрезал маркиз. — Согласен, что это весьма неприятно: ехать с тем, чтобы диктовать свои условия, а вместо того быть вынужденной принимать условия других; однако это conditio sine qua non.

— А если я откажусь? — спросила Сильвандир.

— Тоща, выйдя отсюда, я отправлюсь к начальнику полиции, расскажу ему о небольшом мошенничестве, затеянном вами обоими, и через полчаса вы окажетесь в Бастилии.

— Но мы ведь не беззащитны, маркиз, — сказала Сильвандир, — мы прибыли сюда, предварительно приняв свои меры предосторожности. И у нас есть могущественные покровители.

— Речь, видимо, идет не о маркизе де Руаянкуре, ибо я имел честь насквозь проткнуть его шпагой; а потому, полагаю, вы изволите говорить об иезуитах.

— Возможно.

— Увы, дражайшая госпожа д’Ангилем! Хоть вы и частенько посещали этих господ, но знаете их еще плохо. Вы бросите тень на иезуитов, коли сошлетесь на них. А они не такие простаки и, не задумываясь, принесут вас в жертву.

— Это правда, сущая правда! — пробормотал Афгано.

— В таком случае, — проговорила Сильвандир, — выходит, я должна согласиться…

— …на то, чего требует господин де Кретте, моя дорогая, — подхватил Индиец. — Поверьте мне, так будет благоразумнее.

— А если я напишу это письмо, поклянетесь ли вы, что позволите нам спокойно уехать из Франции, захватив с собою все наши деньги, и не станете чинить нам никаких помех?

— Я, маркиз Альфонс де Кретте, клянусь вам в этом своей честью.

— Я готова, сударь, — сказала Сильвандир, присаживаясь к столу, где лежали бумага и перья и стояла чернильница. — Диктуйте, я пишу.

Будьте же счастливы, как счастлива я сама, — вот чего желает Вам на прощание та, что звалась некогда

— Какую службу сослужит вам это письмо? — спросила Сильвандир, надписав и запечатав конверт и протягивая его маркизу.

— Вы это узнаете, сударыня, если когда-либо нарушите свое обещание и тем самым принудите нас прибегнуть к нему.

Поклонившись Афгано и Сильвандир, маркиз направился к двери, отворил ее и с порога громко возгласил, чтобы его слышали слуги:

— Ваше превосходительство, соблаговолите принять мои уверения в совершенном почтении!

Афгано даже не пошевелился: он все еще не в силах был прийти в себя после того, что произошло. Но Сильвандир последовала за Кретте.

— Маркиз, — едва слышно спросила она, проходя вместе с ним через приемную, — скажите мне чистосердечно: его жена хороша собой?

— Не так хороша, как вы, сударыня, — отвечал Кретте, — но любит она его гораздо больше.

— Что поделаешь! — воскликнула Сильвандир. — Мне так хотелось стать принцессой.

— Еще одно такое замужество, сударыня, — откликнулся маркиз, — и вы достигнете своей цели: ведь вы уже супруга посла.

Сильвандир испустила глубокий вздох и медленно возвратилась во внутренние покои особняка.