Вот уже в третий раз Роже возвращался в Ангилем после полного крушения своих планов; однако на этот раз он возвращался туда, питая некоторые виды на будущее. Хотя шевалье очень плохо разбирался в житейских делах, он отлично понял, что смерть виконта де Бузнуа может решительно изменить положение, несмотря на то что, по словам его отца, барона д’Ангилема, еще предстояла тяжба за наследство бывшего капитана фрегата.

По возвращении в замок надежды Роже еще больше укрепились, так как баронесса, ожидавшая мужа и сына у окна башни, откуда были видны окрестности заметив их, спустилась вниз и пошла им навстречу с сияющим лицом. Роже направил лошадь прямо к ней, спрыгнул наземь и кинулся в объятия матери.

— Скажите, матушка, вы тоже уповаете на лучшее? — чуть слышно прошептал он. — Но только не обманывайте, только не обманывайте меня!

— Да дитя мое, да, мой мальчик, — отвечала баронесса, — успокойся, все будет хорошо.

И в самом деле, баронесса, как и ее супруг, в свою очередь отметила некую метаморфозу в поведении соседей. когда рано утром виконтесса де Безри, сопровождавшая Констанс в Ангилем, обнаружила исчезновение дочери, она пришла в ярость. И вот в самый разгар взрыва ее материнского негодования прибыло письмо от метра Кокнара, извещавшее д’Ангилемов о смерти г-на де Бузнуа. И письмо это как по мановению волшебной палочки успокоило виконтессу: она как будто на время забыла о своем огорчении, чтобы разделить радость от неожиданного известия, только что полученного ее соседями. А когда посланец священника из Шапель-Сент-Ипполит, запыхавшись, появился в замке и сообщил, что беглецы находятся в доме кюре, почтенная дама ощутила почти сожаление, узнав, что из-за щепетильности славного пастыря молодые люди не стали мужем и женой. Еще не зная о том, что такое же сообщение было спешно направлено священником одновременно и барону, и ее мужу, виконтесса пожелала сама сообщить своему супругу о бегстве молодых людей, а заодно и о событии, которое превращало это бегство чуть ли не в счастливое стечение обстоятельств, поэтому она приказала заложить лошадь в свою карету, которую оставили у одного из арендаторов, чтобы Роже ненароком ее не увидел, и отправилась в Безри; однако, прощаясь с баронессой, она уронила несколько слов, недвусмысленно означавших, что визит барона д’Ангилема в Безри будет не только благосклонно встречен, но что при создавшихся обстоятельствах такой визит, по ее мнению, просто необходим.

Таким образом, в поведении как виконтессы, так и виконта можно было усмотреть благоприятные предзнаменования. Что же касается Констанс, то у шевалье были свои причины не сомневаться в том, чего именно следовало ожидать от нее.

На семейном совете с участием аббата Дюбюкуа, чьи обязанности мало-помалу превращались в синекуру, было решено, что барон на следующий день отправится с визитом в Безри и, смотря по обстоятельствам, заведет там речь о свадьбе или же промолчит; однако все присутствующие и даже осторожный аббат полагали, что барону непременно придется завести речь о свадьбе.

Великий день, прихода которого с таким нетерпением ожидал Роже, наконец наступил. Уже в шесть часов утра юноша был на ногах и разбудил отца. Однако барон всегда неукоснительно соблюдал правила приличия и не пожелал появиться в Безри раньше полудня. Поэтому Роже пришлось набраться терпения, что он и сделал, беседуя с матерью о Констанс.

В девять утра барон уехал верхом на Кристофе. Роже настойчиво упрашивал отца пробыть в Безри лишь столько времени, сколько потребуется, чтобы обсудить различные условия, связанные с будущей свадьбой. Барон обещал возвратиться в четыре часа пополудни.

Уже с двух часов Роже не мог найти себе места от нетерпения; в конце концов он закинул свой ягташ за спину, взял ружье, отвязал Кастора, который, в отличие от Кристофа, уже больше года пребывал в постоянном покое, и направился по дороге в Безри. Пройдя около трети пути, шевалье заметил отца: тот ехал крупной рысью. Это уже было добрым предзнаменованием.

В два прыжка Роже очутился у самой шеи Кристофа.

Новости и в самом деле были хорошие: все устроилось если и не совсем так, как хотелось юноше, то, во всяком случае, так, как хотелось отцу.

Чувства Роже встретили молчаливое одобрение виконта и виконтессы; на следующий день всему семейству д’Ангилемов предстояло на правах добрых соседей отправиться с визитом в Безри; визит этот должен был иметь характер обычного посещения, никаких серьезных разговоров вести не собирались, ибо виконт, человек весьма осторожный, не хотел, чтобы раньше времени догадались о его новых намерениях; было решено, что на другой день или через два дня после этого визита шевалье уедет в Париж, где самолично станет следить за разбирательством тяжбы, от успешного исхода которой и будет зависеть окончательное согласие виконта на брак Роже и Констанс. Такой план заключал в себе двойное преимущество: ведение тяжбы поручали человеку, больше всех заинтересованному в ее скорейшем завершении, кроме того, это должно было удержать шевалье по меньшей мере на год вдали от Констанс, ибо в те времена даже самые короткие тяжбы тянулись подолгу. Констанс между тем предстояло возвратиться в монастырь и дожидаться там дня, когда ей исполнится шестнадцать лет, а Роже — девятнадцать. В ту эпоху молодые люди в провинции именно в таком возрасте обычно вступали в брак.

Для юноши в принятом решении были и хорошие и дурные стороны. Он предпочел бы сперва обвенчаться, а уж потом уехать: это казалось ему куда более правильным и гораздо более разумным, и потому барону лишь с величайшим трудом удалось втолковать сыну, что осуществить его желание никак невозможно, ибо женитьба Роже зависит от того, выиграют д’Ангилемы тяжбу или нет. Этот довод был столь ясен и столь убедителен, что шевалье пришлось смириться и отступить. Он скрепя сердце признал, что надо подчиниться неизбежности.

Уже неподалеку от Ангилема отец и сын увидели баронессу: она в сопровождении аббата в свою очередь направилась нм навстречу. Барон снова изложил план, выработанный у виконта, и, к величайшему отчаянию Роже, план этот получил общее одобрение. Бедному юноше пришлось окончательно покориться. Было решено, что на следующий день все семейство д’Ангилемов отправится с визитом к Безри и, так как времени терять было нельзя, шевалье через три дня отбудет в Париж.

Надо прямо сказать, что Роже был несправедлив, жалуясь на Провидение: ведь после того, как ему пришлось полностью отказаться от всех чаяний на брак с Констанс, после того, как он, поверив в ее смерть, решил уйти в монастырь и стать иезуитом, он вновь обрел свою возлюбленную, она сохранила ему верность, и, судя по всему, его ожидало впереди не только крупное состояние, но и счастье; надо было лишь немного повременить, зато уж потом он станет богатым вельможей и счастливым мужем. Мысль эта служила для юноши источником утешения; Роже все взвесил на весах разума, и теперь будущее представлялось ему в более радужном свете, чем при первых словах барона, а потому он отныне думал не столько о своем отъезде из дома, сколько о грядущем возвращении туда.

Кроме того, надо заметить, что Париж во все времена, точно магнит, притягивал к себе любого провинциала. Ведь Париж — это заветная цель, к которой стремится каждый, кто молод и полон сил. Для вольнодумца Париж — источник наслаждений, для честолюбца — источник славы, для спекулятора — источник наживы. Слово "Париж" часто произносили в присутствии шевалье, но прежде он никогда не уделял ему должного внимания, ибо никогда не думал, что в его жизни могут возникнуть такие обстоятельства, когда ему представится случай совершить поездку в столицу. Однако внезапно такой случай представился. И теперь при одном упоминании о Париже ему слышался звон экю, а такая музыка всегда приятна даже для слуха самого бескорыстного человека. Короче говоря, в тот вечер, ложась в постель, Роже молча признался самому себе, что коль скоро ему необходимо на некоторое время расстаться с Констанс, то лучше уж провести это время в Париже, чем в каком-либо ином месте.

На следующий день барон и шевалье надели самые красивые свои одеяния, а баронесса облачилась в самое красивое из шести своих платьев; в девять часов утра все трое уселись в двуколку и направились в Безри.

Все произошло так, как было заранее условлено между бароном и виконтом, иначе говоря, в полном согласии со строгими правилами почти придворного этикета. О том, что недавно произошло между молодыми людьми, не было сказано ни слова. Роже и Констанс поздоровались с таким видом, как будто их впервые представили друг другу. Барон торжественно сообщил г-ну и г-же де Безри о кончине де Бузнуа, кавалера нескольких орденов и капитана одного из фрегатов королевского флота; выслушав слова соболезнования от виконта и виконтессы, он прибавил, что для получения наследства д’Ангилемам предстоит вести нелегкую тяжбу, а потому его сын, шевалье д’Ангилем, отправляется в Париж, чтобы самому участвовать в судебном разбирательстве. Виконт и виконтесса пожелали шевалье полного успеха, недвусмысленно намекнув, что успех этот доставит им особое удовольствие; затем они в свою очередь как бы мимоходом упомянули, что их дочь, которая еще слишком молода, чтобы думать о браке, возвратится в монастырь в Шпионе, где и останется до тех пор, пока не придет время помышлять о ее замужестве.

После того как гости и хозяева торжественно обменялись этими официальными заявлениями, барон, баронесса и шевалье встали, чопорно поклонились и попрощались с виконтом и виконтессой, потом они вновь уселись в двуколку и покатили по дороге в Ангилем.

Вечер и весь следующий день прошли в приготовлениях к отъезду шевалье. На второй день после обеда барон торжественно попросил сына подняться к нему в комнату. Роже понял, что ему предстоит выслушать отеческие наставления, и почтительно предстал перед бароном; тот встретил его стоя, баронесса сидела тут же; нетрудно было заметить, что она перед тем долго плакала и теперь вынуждена собрать все свои силы, чтобы не расплакаться вновь.

Шевалье медленно приблизился и, остановившись в двух шагах от барона, низко наклонил голову.

— Сын мой, — сказал барон, — вам предстоит вступить в новый и совершенно незнакомый мир; прежде всего и пуще всего берегите свою честь, ибо честь дворянина подобна доброму имени женщины: единожды запятнав, ее вовек не отмоешь. Повторяю, прежде всего храните свою честь.

Вы познакомитесь в столице с молодыми людьми, не скажу более знатными, нежели вы, ибо всякий дворянин, который может подтвердить грамотами свое знатное происхождение, ничем не уступает любому другому дворянину, но с молодыми людьми, более вас осыпанными милостями фортуны. Вы обнаружите, что в их кругу весьма распространена карточная игра; никогда не играйте, кроме тех случаев, когда вы не сможете уклониться от этого: вы недостаточно богаты, чтобы проигрывать, и недостаточно бедны, чтобы стремяться к выигрышу; во всяком случае, если вы сядете за карты и, по несчастью, проиграете, продайте все вплоть до последней рубахи, но уплатите долг, ибо всякий долг священ, но карточный долг священ вдвойне: это долг чести.

Я и баронесса подсчитали, что ста луидоров вам вполне хватит на расходы в течение года; вот первая половина означенной суммы; как видите, все монеты старые, ибо это наши сбережения за пятнадцать лет. Вы человек молодой и деятельный, вам предстоит побывать во Дворце правосудия, вам придется познакомиться с судьями, вам надо будет искать влиятельных покровителей, надеюсь вы преуспеете во всем этом: фортуна любит молодых.

Каждую неделю вы станете получать от нас подробное письмо, и каждую неделю вы станете отвечать на него столь же подробно; если мы выиграем тяжбу, вы будете обязаны самому себе собственным состоянием. Выиграв эту тяжбу, вы, без сомнения, женитесь на Констанс, и брак этот составит ваше счастье, стало быть, собственным счастьем вы также будете обязаны только самому себе, а в нашем мире это уже немало.

В Париж вы отправитесь верхом на Кристофе: это добрый конь, сильный и выносливый, прекрасных статей; он был бы еще лучше, если бы в свое время вы обращались с ним бережнее. Вчера его заново подковали; проезжая через Сент-Эньян, прикажите подстричь ему гриву и хвост по нынешней моде. Его сбруя в полном порядке, седло на нем превосходное, а в кобурах вы найдете мои пистолеты.

Теперь, сын мой, вот еще что: в прошлом вы причиняли нам кое-какие огорчения, мы, ваша матушка и я, прощаем вас; в свою очередь я также принес вам немало горя: я говорю о мнимой смерти Констанс; не знаю, имел ли я право так поступить, полагаю, что нет, ибо мне пришлось прибегнуть ко лжи, а ложь, если даже это ложь во спасение, все равно остается ложью, и я прошу у Бога прощения за нее.

— Ах, батюшка! Батюшка! — воскликнул Роже, тщетно пытаясь сдержать слезы.

— Я сказал вам об этом не для того, чтобы лишний раз попрекнуть вас, Роже, — продолжал барон, неверно истолковав чувство, исторгнувшее у сына громкий возглас. — У вас доброе и мужественное сердце, вот только голова дурная; а потому остерегайтесь самого себя еще больше, чем других людей. Эго — последний совет вашего любящего отца. А теперь, — проговорил барон, который и сам был растроган до глубины души, — подойдите под мое благословение.

Роже упал на колени, а барон движением, исполненным достоинства и отцовской нежности, простер над ним руки и, возведя очи горе, на мгновение возложил ладони на голову сына. Поднявшись, шевалье кинулся в объятия матери.

— Милый мальчик, — сказала баронесса, — поднимись к себе в комнату, я сама все время плачу, а потому понимаю, что и тебе надо выплакаться, Да, вот еще что: будь спокоен, я всякий раз стану прибавлять несколько слов к письмам, которые станет посылать тебе отец.

Роже снова с благодарностью обнял мать: ей не нужно было дожидаться, пока он заговорит, она и так проникла в его самые затаенные мысли. Потом он поцеловал руку, протянутую ему отцом, ушел к себе в комнату и в самом деле проплакал там большую часть ночи.

С наступлением дня шевалье облачился в дорожное платье. Барон поднялся еще раньше и успел обо всем позаботиться, Кристоф был уже оседлан и взнуздан, на его крупе укрепили сумку со всем необходимым. Шевалье с глубоким волнением отметил, что глаза у отца были почти такие же красные, как и у него самого.

Подали легкий завтрак, но никто даже не притронулся к еде. Каждый плакал или глотал слезы. Барон понял, что, чем скорее будет покончено с этой тягостной сценой, тем лучше будет для всех. Встав из-за стола, Роже подошел к своему воспитателю и попросил у него прощения за все те неприятности, какие он ему причинил. Славный аббат, хотя в обыденной жизни и был изрядным себялюбцем, отвечал растроганным голосом, что от души прощает своему воспитаннику множество мелких прегрешений, которые тот совершил, возможно не думая, что тем огорчает его.

Роже вышел из комнаты, взяв под руку мать и протянув другую руку отцу; возле дверей он увидел всех слуг замка: они плакали горькими слезами, ибо в Ангилеме все боготворили шевалье. Он обнял каждого, как обнял бы своих друзей, и слуги заплакали пуще прежнего.

Кастор громко лаял и метался на своей длинной цепи; бедный пес как будто понимал, что его молодой хозяин надолго покидает отчий дом; шевалье подошел к нему, Кастор положил передние лапы на грудь юноши и на свой манер облобызал его.

Провожая сына, барон и баронесса прошли вместе с ним пешком около четверти льё; однако где-то все же надо было остановиться, и барон остановился там, где они находились; на сей раз Роже, которого теперь уже не сковывал торжественный ритуал родительского благословения, кинулся в объятия к отцу.

Затем наступил черед его бедной матушки: баронесса судорожно прижимала к груди своего любимого мальчика, ее истерзанное сердце разрывалось от рыданий, в глубине души она проклинала злосчастное наследство, надолго разлучавшее ее с сыном. Аббат взирал на эту горестную сцену из окошка башни, махая носовым платком.

Наконец барон взял Роже за руку и подвел его к лошади.

— Мужайтесь, сын мой, — сказал он. — Вспомните, что вам скоро восемнадцать и, стало быть, вы уже мужчина.

Шевалье сел верхом на Кристофа, конь стоял понурив голову и опустив хвост, казалось разделяя общую печаль; тут мать снова бросилась к Роже, она протянула ему обе руки, и он покрыл их поцелуями. Барон буквально оторвал жену от сына, с которым она никак не могла расстаться, и, собрав все силы, крикнул юноше:

— Пришпорьте своего коня, сударь, я вам приказываю!

Роже послушался и поскакал. Однако, отъехав на сотню шагов, он оглянулся, чтобы еще раз увидеть мать. Заметив, что она приникла к мужу и плачет в его объятиях, он вернулся, снова обнял и поцеловал баронессу, еще раз пожал отцу руку, а затем пустил лошадь галопом и минут через пять скрылся за ближней рощей.

И тут тоскующее сердце Роже подсказало ему, что он должен проститься еще кое с кем: он не хотел, он не мог уехать, не повидав Констанс. В присутствии юной девушки упомянули, в какой именно день он должен покинуть Ангилем, и шевалье надеялся, что она поймет: хотя такой крюк несколько удлинит его путь, он все равно проедет неподалеку от Безри. Вот почему он ускорил бег Кристофа и через короткое время увидел выступавшие над кроличьим заказником башни замка.

Продолжая ехать вперед, шевалье все время оглядывался по сторонам, при этом он испытывал известную робость, она шевелилась в глубине его души из-за былых запретов виконта и виконтессы. На повороте лесной тропы он различил сквозь листву белое платье и подъехал ближе: то была Констанс; держа в руке книгу, она сидела на пригорке, поросшем мхом, и делала вид, будто читает.

В мгновение ока Роже очутился возле девочки; он спрыгнул наземь и упал к ее ногам.

— Ах, вот и вы, наконец, Роже! — воскликнула она. — Я вас ждала.

— Я тоже был уверен, что встречу вас, Констанс, — отвечал юноша.

— Стало быть, вы уезжаете?

— Это необходимо; вы же знаете, что от этого зависит наше счастье.

— Да, Роже, знаю, — отвечала девушка, — мама мне все рассказала: наша свадьба состоится после вашего возвращения. Вы, должно быть, станете очень богатым… О, я так счастлива! Я всем буду вам обязана.

— Вы просто ангел, Констанс, — сказал Роже. — Признаюсь, я никак не могу поверить в свое грядущее счастье, все время боюсь, что вы опять ускользнете от меня.

— Скорее это я вас больше никогда не увижу, вы ведь едете в Париж и там, в столице, пожалуй, забудете меня.

— Мне забыть вас, Констанс! О, никогда, никогда! Если б я мог быть уверен в вас так же, как вы можете быть уверены во мне, я бы был счастлив.

— А почему, собственно, вы не уверены во мне?

— Почему, Констанс? Да потому, что я могу проиграть тяжбу, а тоща виконт возьмет назад свое слово и обвенчает вас с графом де Круазе.

— Я никогда не буду принадлежать другому, Роже, — отвечала Констанс, — и если я не смогу стать вашей женой, то не буду ничьей.

— Поклянитесь же, что вы не выйдете замуж до тех пор, пока я сам не освобожу вас от обещания.

— Клянусь вам в этом.

— Поклянитесь, что не станете верить ничему, что бы вам обо мне ни говорили, что вы станете верить только тому, что я вам скажу сам, или тому, что напишу своей рукою.

— Клянусь вам в этом, — повторила Констанс.

— А я, — начал Роже, — я в свой черед клянусь вам…

Но шевалье не успел закончить своей клятвы: шагах в десяти от молодых людей внезапно раздался ружейный выстрел, и они услышали голос виконта, подзывавшего собак.

— Это отец! — испуганно воскликнула Констанс. — Бегите же, бегите!

Роже прикоснулся губами к губам бледной и трепещущей девочки, прошептал: "Прощайте!" — и, вскочив на Кристофа, поднял лошадь в галоп. Проскочив сотню шагов, он обернулся: Констанс исчезла.

Только тут шевалье пришло в голову, что Констанс дала торжественный обет, а он в ответ на двукратную клятву девочки не успел ничего ей пообещать; но Роже был человек чести, и поэтому он про себя произнес клятву, которую собирался произнести вслух.

Бедный Роже! Бедная Констанс!..

Быть может, из-за этого неосторожного возгласа, вырвавшегося у нас, читатели уже строят догадки о том, какие зловещие обстоятельства угрожают будущему влюбленных друг в друга наших юных героев; однако, хотя нам и придется, быть может, задеть самолюбие проницательных читателей, мы утверждаем, что какие хитроумные догадки они бы ни строили, они все равно не составят себе даже отдаленного представления о тех необычайных событиях, о которых нам еще предстоит им поведать.