XL
ЧТО ДУМАЛ
ШЕВАЛЬЕ ДЕ ЛОРРЕН О ПРИНЦЕССЕ
Ничто больше не нарушило спокойствия в пути. Под каким-то предлогом, не вызвавшим никаких толков, де Вард уехал вперед.
Он увез с собой Маникана, ровный и мечтательный характер которого уравновешивал его раздражительность.
Бекингем и Бражелон приняли де Гиша в свой дружеский союз; теперь они втроем неустанно восхваляли принцессу.
Бражелон добился того, что этот концерт похвал теперь состоял из трио, а не из сольных выступлений, к которым прежде имели опасное пристрастие де Гиш и его соперник.
Такая гармония очень нравилась королеве-матери.
Но она, быть может, приходилась менее по вкусу молодой принцессе, кокетливой, как демон; не боясь за себя, она любила опасные положения. Принцесса обладала безрассудным и дерзким сердцем, ей нравилось скользить по краю пропасти, ее влекло острое лезвие, словно она жаждала ран.
По пути в Париж принцесса приобрела тысячи поклонников, за нею следовали с полдюжины безумцев и двое совершенно сумасшедших. Только Рауль, видевший всю прелесть этой девушки, но хранивший в сердце другую любовь, рядом с которой не оставалось места для новой, вернулся в столицу холодный и настороженный.
Дорогой он иногда беседовал с королевой об упоительном очаровании, исходившем от принцессы, и королева-мать, которую многому научили перенесенные несчастья и пережитые разочарования, ответила ему:
— Генриетта стала бы знаменитой, даже если бы она родилась не в королевской семье, а в полной безвестности: она девушка с яркой фантазией, своенравным характером и твердой волей.
Де Вард и Маникан, двое разведчиков и курьеров, объявили о приближении принцессы.
В Нантере поезд принцессы был встречен блестящим эскортом из всадников и экипажей.
Это принц, вместе с де Лорреном и другими своими любимцами, в сопровождении части королевской гвардии, выехал навстречу невесте.
В Сен-Жермене принцесса и королева перешли из дорожного экипажа, тяжеловатого и немного поистрепавшегося от путешествия, в изящную, роскошную карету, запряженную шестеркой лошадей в белой золоченой сбруе.
В этом экипаже прекрасная молодая принцесса сидела под балдахином из вышитого шелка, с каймой из перьев, словно на троне; на ее сияющее лицо падали розовые блики, нежно играя на ее матовой, как перламутр, коже.
Подъехав к экипажу, герцог Филипп был поражен красотой Генриетты и так явно выразил свое восхищение, что де Лоррен, стоявший среди других придворных, пожал плечами, а граф де Гиш и Бекингем почувствовали сердечную боль.
После обмена любезностями и выполнения всех правил церемониала процессия медленно двинулась к Парижу.
Членов свиты наскоро представили принцу. На Бекингема указали только в числе других знатных англичан.
Принц обратил на них мало внимания.
Но, увидев в дороге, что Бекингем упорно держится подле дверцы кареты, он спросил у неразлучного с ним де Лоррена:
— Кто этот всадник?
— Вашему высочеству только что представили его, — ответил де Лоррен. — Это герцог Бекингем.
— Ах да, правда.
— Кавалер принцессы, — прибавил фаворит особенным тоном, каким только завистники умеют произносить самые простые фразы.
— Что такое? — спросил принц, не останавливая коня.
— Я сказал: кавалер.
— Разве у принцессы есть назначенный для ее сопровождения кавалер?
— Гм! Мне кажется, вы это так же хорошо видите, как и я; посмотрите только, как они мило и весело болтают вдвоем.
— Втроем.
— Как втроем?
— Конечно, ты же видишь, что де Гиш участвует в их беседе.
— Да, вижу… Конечно. Но что это доказывает? Только то, что у принцессы не один кавалер, а два.
— Ты все отравляешь, ехидна.
— Вовсе нет. Ах, ваше высочество, какой у вас строптивый характер! Представители Франции приветствуют вашу будущую супругу, а вы недовольны.
Герцог Орлеанский боялся язвительных замечаний де Лоррена, когда насмешливость фаворита особенно разыгрывалась.
Он оборвал этот разговор.
— Принцесса недурна собой, — небрежно заметил он, точно речь шла о посторонней ему женщине.
— Да, — тем же тоном ответил де Лоррен.
— Ты произнес это "да" совсем как "нет". А я нахожу, что у нее очень красивые черные глаза.
— Маленькие.
— Верно, не особенно большие. У нее красивая фигура.
— Ну, фигура не блестящая, ваше высочество.
— Пожалуй, зато у нее благородная осанка.
— Да, но слишком худое лицо.
— Кажется, восхитительные зубы.
— Их легко видеть. Слава Богу, рот достаточно велик. Положительно, ваше высочество, я ошибался: вы красивее вашей жены.
— А как ты считаешь, я красивее этого Бекингема?
— О да, и он это чувствует. Посмотрите, он старается с удвоенным жаром ухаживать за принцессой, чтобы вы не затмили его.
У принца вырвалось нетерпеливое движение; однако, увидев торжествующую улыбку на губах де Лоррена, он сдержал лошадь и пустил ее шагом.
— Впрочем, — сказал он, — что мне смотреть на кузину! Я же давно знаю ее. Ведь мы вместе воспитывались. Я достаточно видел ее ребенком в Лувре.
— Извините, ваше высочество, она весьма изменилась, — заметил де Лоррен. — В те времена, о которых вы говорите, она была не такой блестящей и, главное, далеко не такой гордой. Помните тот вечер, ваше высочество, когда король не пожелал танцевать с ней, найдя, что она некрасива и плохо одета?
Герцог Орлеанский нахмурил брови. Действительно, нелестно для него было жениться на принцессе, которою король пренебрегал в молодости.
Может быть, он ответил бы своему фавориту, но в это мгновение, оставив карету, к принцу подъехал де Гиш.
Он издали следил за принцем и де Лорреном и напрягал слух, стараясь уловить фразы, которыми они обменивались.
Из коварства или по неосторожности де Лоррен не счел нужным притворяться.
— Граф, — сказал он, — у вас хороший вкус.
— Благодарю за комплимент, — ответил де Гиш. — Но чем я заслужил его?
— Гм! Спросите его высочество.
— Конечно, — подтвердил герцог Орлеанский, — Гиш отлично знает, каким совершенным кавалером я его считаю.
— Раз мы на этот счет согласны, граф, я продолжаю, — сказал де Лоррен. — Не правда ли, вы уже неделю находитесь подле принцессы?
— Пожалуй, — ответил де Гиш, невольно краснея.
— Так скажите же нам откровенно: как вы находите ее?
— Ее? — с изумлением спросил де Гиш.
— Да, ее внешность, ее ум?
Ошеломленный таким вопросом, де Гиш не сразу нашелся что ответить.
— Ну-ну, де Гиш, — громко смеялся де Лоррен, — скажи, что ты думаешь, будь откровенен; его высочество приказывает.
— Да, да, приказываю, — сказал принц.
Де Гиш пробормотал несколько невнятных слов.
— Я знаю, что это щекотливый вопрос, — продолжал герцог Орлеанский. — Но ведь мне можно говорить все. Как ты ее находишь?
Желая скрыть свои чувства, де Гиш прибегнул к единственному средству защиты, которое остается у человека, застигнутого врасплох: он солгал.
— Я не нахожу принцессу ни красавицей, ни уродом. Скорее она недурна собой.
— Боже мой, граф! — вскричал де Лоррен. — И это говорите вы, так восхищавшийся ее портретом?
Де Гиш покраснел до ушей. На счастье, его горячая лошадь бросилась в сторону, и это помогло ему скрыть выступившую краску.
— Портретом? — спросил он, возвращаясь на прежнее место. — Каким портретом?
Де Лоррен не сводил с него глаз.
— Да, портретом. Разве миниатюра не похожа?
— Не знаю. Я забыл портрет: он исчез у меня из памяти.
— А между тем он произвел на вас сильное впечатление, — заметил де Лоррен.
— Возможно.
— Но она, по крайней мере, умна? — пожал плечами герцог Орлеанский.
— По-видимому, да, ваше высочество.
— А Бекингем? — спросил де Лоррен.
— Не знаю.
— Должно быть, умен, — сказал де Лоррен, — раз он смешит принцессу, и она, кажется, с большим удовольствием разговаривает с ним. А неглупой и остроумной женщине неприятно находиться в обществе глупца.
— Значит, он умен, — наивно ответил де Гиш, к которому на помощь явился Рауль, увидевший его с опасным собеседником.
Де Бражелон обратился к де Лоррену и таким образом заставил его переменить тему разговора.
Въезд был торжественный и блестящий. Король, желая оказать брату почет, велел устроить великолепную встречу. Принцесса и ее мать остановились в Лувре, в том самом Лувре, где во времена изгнания они так страдали от забвения, бедности и лишений.
Дворец был негостеприимен раньше к несчастной дочери Генриха IV; его голые стены, провалившиеся полы, покрытые паутиной потолки, огромные полуразрушенные камины, эти холодные очаги, которые едва удавалось согреть на средства, из милости отпускаемые парламентом, — все теперь преобразилось. Великолепная обивка, пушистые ковры, блестящие плиты пола, картины в широких золотых рамах, повсюду канделябры, зеркала, роскошная мебель, телохранители с гордой осанкой и в шляпах с развевающимися перьями, огромная толпа слуг и придворных в передних и на лестницах — вот что встретило их теперь.
В огромных дворах, некогда печальных и немых, гарцевали всадники. Из-под копыт их лошадей, ударявших о камень, сыпались тысячи искр. Молодые красивые дамы поджидали в каретах дитя той дочери Франции, которая в годы своего вдовства и изгнания порой не находила полена дров для очага, куска хлеба для стола и которую презирали даже дворцовые слуги.
Вдовствующая королева возвращалась в Лувр с болью в сердце, полная горьких воспоминаний, между тем как ее дочь, обладавшая более изменчивым и отходчивым характером, ехала туда радостная и торжествующая. Королева знала, что блестящая встреча относилась к счастливой матери короля, восстановленного на втором троне Европы, тогда как дурной прием был оказан ей, дочери Генриха IV, в наказание за то, что она была несчастна.
Проводив принцессу и королеву в их покои, где они пожелали немного отдохнуть, все вернулись к своим обычным занятиям.
Бражелон прежде всего отправился к отцу, но узнал, что Атос уехал в Блуа.
Он хотел повидаться с д’Артаньяном. Но мушкетер, занятый набором новой королевской гвардии, был неуловим.
Бражелон вернулся к де Гишу.
Но у графа шли совещания с портными и с Маниканом, отнимавшие у него все время.
С герцогом Бекингемом дело обстояло еще хуже.
Молодой англичанин покупал одну лошадь за другой, одни драгоценности за другими. Он завладел всеми парижскими вышивальщицами, ювелирами, портными. Между ним и де Гишем происходил поединок изящества, ради счастливого исхода которого герцог готов был истратить миллион, тогда как маршал Граммон выдал де Гишу только шестьдесят тысяч ливров.
Бекингем, смеясь, тратил свой миллион. Де Гиш вздыхал и без советов де Варда рвал бы на себе волосы.
— Миллион! — каждый день повторял граф. — Я буду побежден. Почему маршал не хочет дать мне вперед мою долю наследства?
— Потому, что ты ее истратишь, — говорил ему Рауль.
— Не все ли ему равно? Раз мне суждено от этого умереть, я умру. Тогда мне уже ничего не будет нужно.
— Но зачем умирать? — спросил Рауль.
— Я не хочу, чтобы англичанин превзошел меня в изяществе.
— Дорогой граф, — сказал тогда Маникан, — изящество— вещь не дорогая, а только труднодостижимая.
— Да, но все труднодостижимое стоит дорого, у меня же всего шестьдесят тысяч ливров.
— Право, — заметил де Вард, — какой ты странный! Трать столько же, сколько Бекингем; тебе не хватает только девятисот сорока тысяч ливров.
— Но где же их достать?
— Делай долги.
— Они у меня уже есть.
— Тем более.
Этот совет оказал свое действие, и де Гиш пустился на сумасбродства, между тем как Бекингем тратил лишь наличные.
Слухи о такой расточительности радовали всех парижских торговцев; и о домах Бекингема и Граммона рассказывали всякие чудеса.
Тем временем принцесса отдыхала, а Бражелон писал письма де Лавальер.
Были отправлены уже четыре письма, но ни на одно он еще не получил ответа. В утро свадебной церемонии, которая должна была состояться в церкви Пале-Рояля, Рауль сидел, заканчивая свой туалет, когда его лакей доложил:
— Господин де Маликорн.
"Что нужно от меня этому Маликорну?" — подумал Рауль.
— Пусть подождет, — сказал он.
— Господин де Маликорн приехал из Блуа, — прибавил лакей.
— А, пригласите его войти! — воскликнул Рауль.
Вошел сияющий, как звезда, Маликорн, с великолепной шпагой.
Он любезно поклонился виконту:
— Господин де Бражелон, я привез вам тысячу приветов от одной дамы.
Рауль покраснел:
— От дамы, из Блуа? — спросил он.
— Да, виконт, от мадемуазель де Монтале.
— А, благодарю, господин Маликорн; теперь я вас узнал, — сказал Рауль. — Что же угодно мадемуазель де Монтале?
Маликорн вынул из кармана четыре письма и подал их Раулю.
— Мои письма! Возможно ли? — произнес Рауль, побледнев. — Мои письма, и нераспечатанные!
— Виконт, эти письма не застали в Блуа той особы, которой были адресованы. Вам их возвращают.
— Луиза де Лавальер уехала из Блуа? — вскричал Рауль.
— Да, неделю тому назад.
— Где же она сейчас?
— Вероятно, в Париже, сударь.
— Но как узнали, что эти письма от меня?
— Ора де Монтале узнала ваш почерк и вашу печать, — объяснил Маликорн.
Рауль смущенно улыбнулся.
— Со стороны мадемуазель де Монтале это очень любезно, — сказал он, — она по-прежнему добра и очаровательна.
— Да, сударь.
— Жаль, что она не дала мне точных сведений о мадемуазель де Лавальер. Трудно ее отыскать в этом огромном Париже.
Маликорн вынул из кармана еще один конверт.
— Может быть, — предположил он, — это письмо скажет вам то, что вы желаете узнать.
Рауль быстро сломал печать и увидел почерк Монтале. Вот что было написано на листке:
"Париж, Пале-Рояль. День брачного благословения".
— Что это значит? — спросил Рауль Маликорна. — Вы знаете?
— Да, виконт.
— Ради Бога, объясните мне…
— Не могу, виконт. Ора де Монтале запретила мне говорить.
Рауль посмотрел на этого странного человека и ничего не сказал.
— По крайней мере, — сказал он, — хоть намекните: ждет меня радость или огорчение?
— Вы скоро узнаете.
— Вы строго храните тайны.
— Виконт, прошу вас о любезности.
— В обмен на ту, которой вы мне не оказываете?
— Вот именно.
— Говорите.
— Мне очень хочется видеть свадебную церемонию, а у меня нет входного билета, хотя я сделал все, чтобы его получить. Вы могли бы провести меня?
— Конечно.
— Пожалуйста, сделайте это, умоляю вас.
— Охотно, вы пройдете со мной.
— Виконт, я ваш покорный слуга.
— Но почему вы не обратились к своему другу Маникану?
— Сегодня утром, присутствуя при его туалете, я опрокинул баночку с лаком на его новый костюм, и он бросился на меня со шпагой так яростно, что я едва спасся. Вот почему я не стал просить у него билет. Он бы меня убил.
— Конечно, — сказал Рауль. — Я знаю, что Маникан способен убить человека, имевшего несчастье совершить подобное преступление; но я исправлю беду: сейчас застегну плащ и буду готов служить вам провожатым.
