Глава 10
6 марта 1605 года, окрестности Смоленска
Дмитрий откинулся на спинку кресла и потер виски.
Прошло трое суток с момент завершения разгрома армии Сигизмунда.
Трофеи собраны. Раненые враги добиты. Свои обихожены. Пленники размещены. Даже трупы удалось закопать, хоть для этого и потребовалось нанять землекопов в Смоленске. Долбить мерзлую землю приступами да ломами то еще удовольствие. Поэтому пришлось устроить павшим врагам братскую могилу в одном из оврагов. Ну и своих убитых погрести, правда, уже нормально — на городском кладбище, благо, их не так много оказалась.
С пленниками вообще беда, скорее даже трагедия вышла.
После того как Петр Иванович Басманов начал бить из своих пушек на Смоленском тракте, многие из тех, кто пытался бежать, бросились в леса. Все лучше, чем под картечь лезть. Вот только бродили там недолго. Холодно. Голодно. Так что уже на следующий день — пятого марта бегуны потянулись обратно. В плен. Он ведь не жутковатая смерть в лесу от переохлаждения и диких зверей. А так может и свои выкупят или обменяют на кого.
Что с ними делать в таком количестве было совершенно неясно. Немного подумав, Дмитрий соорудил эрзац версию концентрационного лагеря. Больше ничего в голову не лезло. Да не простого, а с предельной строгой дисциплиной. Оправился не в отведенном месте? Получи кнутом вдоль спины, да с рассечением кожи каждым ударом. К исходу третьего дня вроде свыклись и дело пошло на лад. И руки стали мыть, и гадить где положено, и чистоту относительную поддерживать. Но спин заживало уже без счета, некоторые даже по нескольку раз. Ну а что? Иначе он не понимал, как в кратчайшие сроки преодолеть антисанитарию, угрожающую перерасти в эпидемию какую-нибудь. Особенно на фоне приближающихся весенних хлябей.
Параллельно шло спешная модернизация терции.
Царевич, пользуясь благоприятной обстановкой, решил преобразовать ее в пехотную бригаду «московского строя». Так сказать, «на основании опыта боевого применения». Пора было отходить от непривычного окружающим его людям иноземного слова. Да и развиваться. Ведь не за горами то время, когда терция в классическом ее виде падет. А значит что? Правильно. Нужно было работать на опережение. Мало ли полководцы Речи Посполитой смогут переплюнут сами себя и подберут ключик к терции? А если не они, то Густав II Адольф, который, без сомнения был гением своей эпохи.
Дмитрий прекрасно знал, что первыми концепцию атакующих колонн придумали дикие горцы Швейцарии. И они так всем соседям накостыляли, что только дым стоял коромыслом. Практически столетие никто не мог им противостоять. Потом к празднику жизни подключились испанцы. Творчески переосмыслили швейцарскую тактику и родили свою терцию, которая доминировала на полях сражений чуть больше века.
На этом линия преемственности, казалось бы, как оборвалась. Однако это не так. В конце XVIII века Петр Румянцев решил попробовать применить творчески переосмысленную концепцию. У него получилось. А там и прочие деятельные участники эпохи подтянулись. И если Саша Суворов просто довольствовался победами, то честолюбивый корсиканец Бонапарт легко и просто раздул по-настоящему Мировую войну. Войска противников сражались не только в Европе, но и в колониях, разбросанных по всему миру. Но хуже другое — он эту самую Мировую войну едва не выиграл, проявив слабость не столько в боях, сколько в стратегическом и политическом планировании.
Вот Дмитрий и задумался — а не пора ли уже двигать в нужную сторону, изменяя терцию так, чтобы она смогла противостоять нарождающейся линейной тактике?
Совсем уж рисковать и отбрасывать пикинеров Дмитрий пока не решился. Рано пока. Никто не был готов к этому — ни он, ни его люди, ни оружие, далекое от совершенства. Однако крен в сторону стрелков царевич устроил существенный.
Отныне терция стала пехотным полком, разбитым на три батальона. То есть, эшелонирование построения в три линии сохранялось. Каждый батальон, в свою очередь, делился на пять рот по двести бойцов. Они-то и строились в колонны, которые имели в своем составе взвод пикинеров и три взвода стрелков. То есть, теперь стрелков было три четверти, а не треть. По меркам начала XVII века — невероятная и довольно глупая вольность. Разумеется, все эти изменения носили характер штатного расписания, а не реального положения дел. Ибо потери личного состава, Дмитрий пока восполнить не мог. Три с гаком раненых и пятьдесят два человека убитыми в масштабах трех тысяч строевых пехотинцев — немало.
Такое переформирование стало возможным в силу огромного количества трофеев, полученных в трех минувших битвах. И если, в 1604 году в Москве едва удалось наскрести тысячу легких фитильных пищалей нового голландского образца. То теперь, после завершения переформирования, их еще и осталось больше двух тысяч.
Пикинерам тоже досталось. Ведь они полностью переоделись в облегченные латные пехотные доспехи. Что резко повысило их устойчивость в бою. Ну и, само собой, вместо сабель весь полк получил, наконец-то, тяжелые боевые шпаги. С ними сильно удобнее в строю рубиться. Да и вообще — сабля пехоте не товарищ. Пусть со шпагами его вчерашние стрельцы чувствовали себя как слоны в балетной пачке, но они и с саблями не сильно отличались. А тут хотя бы первый шаг в нужную сторону. Позже, обзаведясь инструкторами фехтования, можно будет вполне подтянуть их уровень на должный уровень.
Продолжая развивать структуру пехотной бригады, Дмитрий оформил три батареи легких «единорогов» в дивизион полковой артиллерии. Что, в общем-то, практически никак и ни на что не повлияло. Они и так находились в таком положении де факто. Теперь же обрели ясное юридическое оправдание. На таком же положении оказалась рота гренадеров, которую вывели за штат собственно полка и сделали частью усиления.
Особо приятным бонусом стала конница, ставшая еще одним важным средством усиления пехотной бригады «московского строя».
Бросив клич по поместному ополчению, что воевало с ним да смолянам, Дмитрий смог набрать только сто семьдесят добровольцев. Только самые бедные согласились уйти с поземельной службы и сесть на жалование. Немного. Так что всех согласившихся получилось пересадить на трофейных коней, снарядить в доспехи гусарские и оружие. А потом еще и обозвать первой кирасирской ротой Русского царства. Перья им спины, кстати, поснимали, чтобы с крылатыми гусарами ляхов не путать. Ну и довооружили слегка. Все по пистолету получили с ключным замком. В будущем, по мере набора и обучения, Дмитрий подумывал развернуть эту роту в кирасирский дивизион. Но не сейчас. Потом.
Но и это еще не все, как сказал бы шоумен XXI века.
Егерей царевич тоже посадил на добрых лошадей, благо, что от гусар их много осталось. Ребята один раз неплохо себя показали. Так почему и не поддержать? Пусть станут драгунами. Так что Дмитрий накинул им по паре пистолетов, привесил сабли на седло в довесок к шпаге на поясе, и благословил. А те и рады стараться. Жалованье ведь увеличилось. Пусть немного, но все-таки. Да и статус.
Оставалось только что-то решить с легкой кавалерией. Но ее вакансия надежно повисла в воздухе. Ни людей, ни лошадей нужных скаковых пород, подходящих для создания нормальной легкой кавалерии, не нашлось. Даже для полуэскадрона. А плодить очередной вздор казацко-татарского типа он не желал. Его и так хватало. Только вот беда — в концепцию его армии подобные бандитские формации совершенно не вписывались. Так что, пришлось обходиться остатками преданного ему поместного ополчения как эрзац решением. Хотя, конечно, Дмитрий на них был несколько зол, так как надеялся за их счет сразу получить дивизион кирасир. Ну, заготовок для кирасир. Поэтому наградил их честно заработанными боевыми премиями, да и остановился на этом. Трофеи и качественное усиление за счет нового вооружения и снаряжения обошло их стороной.
На этом царевич и остановился. Хотел идти дальше, но остановился. Потому как бардака произведенные им изменения произвели без меры. Впрочем, как и всякое преобразование. Но время было. Утрясется. Тем более что ничего такого уж кардинального он не сделал. По его прикидкам требовалось под Смоленском грядущие хляби переждать, да и все — притрутся да пообвыкнут все. Заодно и штыков наделать успеется для трофейных «стволов».
Вечерело.
Завершив в очередной раз прокручивать в голове события минувших дней Дмитрий «вдруг» вспомнил о ключевой, можно даже сказать фундаментальной проблеме. Ему же докладывали, что взяли в плен не только целую ясновельможную кодлу, но и «царевича Василия». Он тогда отмахнулся, приказав его поселить с ними. Дескать, потом разберется. Но до сих пор так и не навестил. Да он вообще к своим пленникам благородным не заглядывал. Непорядок. С это мыслей встал и направился к месту размещения родовитых пленников. Пообщаться. А может кого и повесить. Для разнообразия….
Общий зал довольно большого купеческого дома был забит людьми до отказа. Ну а как же? Ведь здесь должны были встретится царевич Дмитрий и его брат — Василий. Только вот беда — Дмитрия вся Москва признала, и царь, и бояре, и мать, и даже бумагу о том со свидетельством выписали. А Василию на слово верили. Что же будет? Вот вся элита пленников и перемешалась с лучшими людьми смоленского дворянства и старшими командирами пехотной бригады. Не каждый день тебя такие скоморохи развлекают. Особенно мило было то, что пришедший писец должен был фиксировал всю беседу.
— Доброго вечера, брат, — произнес совершенно незнакомый Дмитрию мужчина. Он внимательно в него вгляделся. Черные волосы. Нос картошкой. Карие глаза. Маленькая, изящная челюсть. Вполне приятная и располагающая к себе внешность. Но на Ивана Васильевича не похож ни разу и ни с какого боку. Да и роста среднего по тем годам, что тоже смущало.
— И тебе доброго вечера, брат. Ибо сказано в Священном писании — все люди друг другу братья, — аккуратно и уклончиво ответил Дмитрий. — Расскажи мне, кто ты такой?
— А разве ты не знаешь? — Весьма искренне удивился Василий.
— Нет. Я вижу тебя впервые.
— Я брат твой. Сын отца нашего покойного Ивана Васильевича и Анны Алексеевны.
— Спрашивать тебя о том, как выглядит отец мой глупо, — усмехнулся Дмитрий. — Но, может быть, ты мать свою помнишь?
— Как не помнить? — Делано удивился Василий. — Конечно, помню! — После чего выдал удивительно точный словесный портрет Анны Алексеевны, урожденной Колтовской, которая действительно была четвертой супругой Ивана Грозного.
— Действительно, — кивнул Дима. — Даже про родинку знаешь. Недурно. А родился ты где? И когда?
— Так в монастыре, по сроку. Ибо непраздную Анну Алексеевну отец наш в монахини постриг. В то грех великий! Но я не держу на него зла. Ибо не ведал, что творил!
— Допустим, — после небольшой паузы произнес Дмитрий. — А рос ты где? Кто тебя воспитывал?
— В десять лет мне удалось бежать. Страхов натерпелся — жуть!
— Куда же ты сбежал?
— В Англию, — после небольшой паузы произнес он голосом заговорщика. — Тот доктор, что помог бежать, предложил укрыться именно там, сказывая, что враги не за что меня в тех краях не найдут.
— Наша рыжая старушка не сильно тебя обижала? — Будничным тоном осведомился Дмитрий по-английски.
— Что, прости? — Напрягшись, переспросил Василий.
— Ну как же? — Делано удивился Дмитрий, переходя обратно на русский язык. — Ты же в Англии жил. И что же, английского языка совсем не знаешь?
— Да! Он держал меня безвылазно на ферме. Даже со слугами поговорить не было никакой возможности. Опасался, что враги выведают, где мы скрываемся.
— И где же находилась эта ферма?
— Недалеко от Дувра!
— И как тебе гранитные скалы? Их удивительный серый цвет с красными переливами превосходен в лучах восходящего солнца. Не правда ли, они красивы?
— Да… — как-то неуверенно произнес Василий. — Красивы…
— Но вот беда, — с легкой улыбкой произнес Дмитрий, — у Дувра нет гранитных скал. Они там меловые и белые.
— Ну, я это и хотел сказать, — поспешно произнес визави цесаревича.
— Хм. А чем же ты занимался на этой ферме столько лет? Учился?
— Да, да. Учился. Иначе с ума можно было сойти.
— И какие науки ты изучал? Математику, геометрию, механику, астрономию, алхимию, богословие, философию, юриспруденцию?
— Нет… — снова растерялся Василий. Что-то ему подсказывало, что выбери он любой из предметов, этот рыжий гад попробует выяснить содержание. Дескать, что это за наука и какие у него успехи в ней. Вон как со скалами Дувра провел. А ведь это, пожалуй, единственное место в Англии о котором Василий слышал. Кроме Лондона, разумеется.
— Может быть, ты осваивал архитектуру? Нет? Медицину, географию, биологию? Нет? Погоди, не говори. Я хочу сам угадать. Хм. Наверное, что-то совсем редкое и увлекательное. Иначе, почему ему тебя так ограничивать в общение? Электротехнику? Нет. Вряд ли. Криптографию или информатику? Да нет. Это слишком просто для тебя и банально. Геомеханику, Клиометрию и Этнографию, пожалуй, тоже нужно отбросить. О! Я понял! Вы изучали там Уфологию и Парапсихологию! Да! Именно так! Как раз — твой уровень, — попытался пошутить Дмитрий, да вот беда — забыл, что окружающие даже о половине из названных наук не слышали. Так что оценить шутку не могли. Для них уфология и парапсихология были чем-то неясным и непонятным, а не квазинауками поставленными в общий парадигматический ряд с нормальными дисциплинами. Слишком сложная шутка вышла. Впрочем, это разочарование царевича они тоже не смогли заметить — оно как легкая тень мелькнула на лице и пропало. Он слишком увлекся, чтобы застревать на таких мелочах.
— Нет, — обреченно покачал головой Василий.
— Странно… странно… Может быть, ты осваивал языки? Ну, английский, понятно, тебе не разрешали учить. А… хм… — и Дмитрий начал задавать фразы на разных языках. Английский, немецкий, французский и испанский он знал довольно свободно, пусть современные. На латинском и греческом мог с горем пополам читать-писать, ну и объяснятся, если не спешить и не ругать за дурное произношение. По одно-две фраз же он мог выдать на целой прорве языков, как и, пожалуй, большинство образованных людей XXI века. Вокруг ведь слухи с половины мира вертятся. Волей-неволей запомнишь тут оборот, там фразу. Так что в дело пошло и китайское приветствие. И немного арабского мата. И чуть-чуть милых японских гадостей. И фрагмент из знаменитой «финской польки». И даже пара строчек из шведской песни группы Sabaton. Но все тщетно. — Может быть польский язык?
— Он не знает польского языка, — произнес откуда-то с боку женский голос. Дмитрий обернулся на звук и замер, побледнев и расширив глаза от ужаса, охватившего его.
Все дело в том, что Дмитрий за то время, что провел в XVII веке, уже как-то свыкся с тем, что это обычное прошлое. Как он туда попал? Не понятно. Поломав немного голову, он пришел к выводу, что сведений для каких-либо оценок недостаточно. Поэтому принял как данность и стал жить дальше. Будучи человеком весьма приземленным и даже в какой-то мере циничным, он мог позволить себе смотреть на мир трезвым взглядом. То есть, «потыкав пальцем» окружающие его реалии, пришел к выводу, что они существуют по совершенно обычным, стандартным законам мироздания. Ни магии, ни мистики, ни чудес. Единственный слабый момент в его выводах был он сам. Не только попал в прошлое, но и оказался удивительно похож на царя. Вероятность такого события казалась ему невероятно малой. Но она была и ни в каком волшебстве в общем-то не нуждалась…. И тут он встречается с женщиной, визуально практически не отличимую от героини компьютерной игры! Даже голос! Даже мимика!
«Непостижимо!» — подумал Дмитрий. — «И что дальше? Забредет пьяный Дамблдор и, вручив волшебную палочку, потребует явиться в Хогвартс, учебу в котором он так усердно прогуливает? Или может Леголас в костюме стрельца принесет донесение о нападение штурмовиков Дарт Вейдера на Холмогоры, где архиерей с милейшим именем Россомаха держит оборону из последних сил? Бред! Бред! Бред! Этого не может быть потому что не может быть!»
Внешне же та буря эмоций, что охватила его, проявилась в виде простого и банального ужаса. Словно он открыл дверь на улицу и обнаружил там всего лишь ад.
— Йеннифэр? — Каким-то глухим, могильным голосом спросил Дмитрий, пытаясь выиграть себе хоть немного времени на выстраивания новой модели поведения. Ведь если это она, если волшебницы из франшизы «Ведьмак» оказались реальностью в этом мире, то, как ему быть? Что ему делать дальше?
— Нет, — произнесла и мягко улыбнулась эта молодая женщина. — Марина.
— Это хорошо, — после секундного замешательства сказал Дмитрий, приходя в себя на глазах. Секунда. Другая. Третья. И вот он уже такой же, что и раньше. Другое дело, что все окружающие для себя отметили факт существования женщины, которую царевич безумно боится. И зовут ее Йеннифэр, и, скорее всего, она полячка. — Так ты говоришь, он не знает польского языка?
— Да, когда он пришел к моему отцу, то польского языка не разумел.
— Твоему отцу? — Рефлекторно переспросил Дмитрий. А в это самое время у него в мозгу что-то щелкнуло и встало на свое место. Но ее же не должно было быть в воинском лагере. Хотя… здесь уже все довольно сильно изменилось. Сигизмунд вон тоже, не должен был в 1605 году подходить к Смоленску. Да и ни о каком царевиче Василии речи никто не вел. — К Ежи Мнишеку?
— Именно так, — чуть поклонившись, ответила она.
— Итак, — повернулся Дмитрий к Василию. — Пока все говорит о том, что ты бывал только в Польше. Да и то — набегом и совсем не малышом. Можешь что-то добавить? Возможно что-то что мы должны знать?
— Я… — начал он и осекся.
— Подумай хорошенько. Если ты был в других странах, то, наверное, видел что-то необычное. Ну, там Великие пирамиды Гизы или Сикстинскую капеллу? В любой державе есть что-то запоминающееся.
— Я не был в других странах, — еле слышно произнес Василий, коря себя за то, что не смог должным образом проработать легенду. Ни языка, ни знаний. Удивительно даже, как остальные поверили. Или он был им просто нужен для чего-то? Притворялись? Да! Они все притворялись, что считали его царевичем. Он прошелся взглядам по людям в помещение. Все они смотрели на него со смесью усмешки и презрения. И особенно Марина. Василий сглотнул, подошедший к горлу комок и продолжил. — Меня воспитывала мать моя Анна Алексеевна, урожденная Колтовская. Сначала при монастыре, где и родила уже постриженной в монахини, а потом, после того как Федор Иванович пожаловал ей деревню, то там.
— Читать-писать-то умеешь?
— Да, но плохо. Устный счет знаю. Молитв много наизусть. Меня учили братья-монахи. Как могли.
— Ничего не скажешь, глубокое образование, — тяжело вздохнув, произнес Дмитрий. — А почему ты решил, что ты сын Ивана Васильевича? Мама сказала?
— А кем я еще могу быть? — Вскинулся Василий. — Она была царицей… и родила меня после жизни в браке с Иваном Васильевичем. По срокам все сходится.
— Ты упустил важную деталь. Дело в том, что по какой-то причине Иван Васильевич, не прожив с ней и полугода, заточил ее в монастырь. Зачем он это сделал?
— По навету, как сказывают, Малюты Скуратова.
— Ты, вероятно, не знаешь. Но Иван Васильевич всех своих жен очень любил. Даже полюбовниц и то не оставлял без внимания. Даже потеряв интерес все одно помогал. А по смерти вклад делал для должного погребения. Скуратов-Бельский же, прозванный Малютой, хоть и был безмерно жесток. Но предан. Как собака. До последнего вздоха. И он бы никогда не попытался лишить Ивана Васильевича семейного счастья, которого тот так жаждал. Сам подумай. Жены мрут как мухи на морозе. Дети, если и выживают, то дурачками слывут из-за того, что их матерей травили, пока те вынашивали плод. Мать свою и отца он потерял в детстве, опять же от отравы. Он был один. Совсем один. Вокруг либо прихлебатели, либо враги, либо дураки, либо служаки. Ни одной родной души. Ему было плохо. Очень плохо. Он бы никогда не оставил женщину с его ребенком по чреве.
— Тогда что?! Почему он оставил нас с матерью!
— Вот это, — достал Дмитрий несколько листов пергамента, — устные портреты приближенных, что сопровождали Ивана Васильевича во время его поездки в Новгород. Писаны они патриархом со слов видаков, знавших их лично. Особого внимания, я думаю, заслуживает вот этот человек. — Сказал царевич и зачитал описание крайне близкое к внешности Василия. — Думаю, ты понимаешь, что если ты не похож внешне на маму и папу, но удивительным образом напоминаешь соседа, то….
— Нет! Нет! Нет!
— О да, — улыбнувшись, произнес царевич. — Иван Васильевич был очень милосердным царем. Ведь за измену он мог и на плаху твою мать отправить. Даже с тобой во чреве. Но ты ведь все знал. Верно? Твой настоящий отец нередко навещал Анну Алексеевны и, иной раз, гостил подолгу у вас. Монахи говорят, что общался с тобой. Даже подавал челобитную Федору Ивановичу на признание тебя сыном. Правда ему отказали…
— Тварь! Пес! Ненавижу! — Закричал Василий, вскакивая. Но чудить ему не дали. Сразу двое дворян ухватило его и усадило на место.
Дмитрий невозмутимо поинтересовался:
— Протокол готов?
— Да, царевич, — ответил писец. Один из самых шустрых в Москве. Потому его и взяли собой в походную канцелярию.
— Господа! — Обратился Дмитрий к набившим зал дворянам. Наверное, там были не только дворяне, но абсолютное большинство совершенно точно. Хотя бы служилое или поместное. — Прошу вас ознакомится с текстом, а затем и самим подписаться, удостоверяя верность слов.
Мало кто отказался.
Читать не читали, но подписывались охотно. Бумага-то судя по всему выходила историческая….
— И что теперь? — Тихо спросила, подошедшая Марина, пока Дмитрий любовался сварой аристократов у стола.
— По закону жанра его ждет казнь. Я не уверен, что хочу мучить это несчастное создание. Вешать не стану, ибо сын царицы, пусть и побочный. Может у тебя есть идея?
— Не убивай его.
— Вот как? — Задумчиво произнес царевич. — Ты носишь от него ребенка?
— Что? Нет! — Вполне искренне возмутившись, произнесла Марина, да чего уж там — практически выкрикнула.
— Даже так? Интересно. Может быть, ты не хочешь, чтобы он воскрес? Хм…
— Что?!
— Ну… то есть, чтобы следующий самозванец придумывал себе новое имя. Хм. А в этом что-то есть. Хорошая мысль. — Сказал Дмитрий, с интересом изучая эту женщину. Про нее столько всяких страшилок написали в свое время…. К тому же ему было немного неловко. У него еще не было опыта личного общения с героями компьютерных игр. Пусть даже этот маркер и висел только у него в голове. Любопытство так и распирало. Но мило потрещать не удалось. В дверь вошел грязный и уставший огненник.
— Дмитрий Иванович, — обратился он к царевичу. — Срочное послание от патриарха!
— Что случилось? — Нахмурился Дмитрий, принимая, но даже не пытаясь вскрыть пакет. Ведь такой род посланий подразумевал определенную экстренность обстановки.
— Царь Борис умер, — произнес он и перекрестился, а за ним и все остальные. — Но венчать на царство наследника его не успели. Дмитрий Иванович Шуйский со товарищи ворвался в кремль и убил Федора, а также мать его Марию Федоровну.
— И чего хочет патриарх? — Резко похолодевшим голосом поинтересовался Дмитрий. Ответ был очевиден. Но озвучивать это ему самому не хотелось.
— Чтобы ты, Государь, венец принял.
— Но я не Государь, — одернул его Дмитрий.
— Да Государь, — сказал огненник, становясь на колени и склоняясь, — как прикажешь Государь.
— Ваше Величество, — произнесла Марина с каким-то загадочным взглядом и сделала книксен, ну или как там называется это ритуальное приседание.
А вслед за ней и остальные люди стали проявлять свое уважение. Кто как мог, исходя из носимых в голове традиций. И свои, и пленные, и наемные. Причем пленные аристократы даже недурно так старались. Ведь быть пленником монарха более престижно, нежели принца. И отовсюду слышались: «Государь! Государь! Государь!» В голове же у Дмитрия в унисон звучали лихорадочные вопли: «Не хочу! Не хочу! Не хочу!»
Борис в этой реальности умер несколько раньше ожидаемого срока. На месяц примерно. Видимо смерть дочери его подкосила. А может и яд. А учитывая, что тезка его, Дмитрий Иванович Шуйской, был на редкость инициативным балбесом, то мог и не такое учудить. «Отравление» царя могло случиться и от застрявшего в голове кистеня. Просто и доходчиво. А потом добраться до покоев и Федора с матерью тем же кистенем «отравить» пару раз.
«Лучше бы этого клоуна отправили в Испанию…» — подумал Дмитрий. — «Брат его старший таких бы глупостей не наворотил. Бороться бы за венец боролся. Но куда умнее и тоньше».
Окинув взглядом зал, Дмитрий прошел к деревянной лавке и, усевшись на нее, начал массировать виски. Как-то резко и сильно разболелась голова. От духоты? Может быть. А может и от волнения. Разумом парень понимал, что, возможно, ему придется когда-нибудь стать царем. Но представлял себе это чем-то невероятно далеким. Этаким миражом. А тут нате на лопате. Приехали. И все планы коту под хвост. А он ведь себе уже прикинул план летней кампании в Литве и начал просчитывать логистику….
— Патриарх что-то еще просил передать? — Наконец, после нескольких минут задумчивости, глухо спросил Дмитрий. Обратив при этом внимание на то, что верноподданнические крики прекратились. Все молчат и напряженно смотрят на него. Даже Василий. Тот, понятно, со жгучей ненавистью. Но все равно, не решаясь побеспокоить.
— Нет, но, когда я спешил с посланием, то видел возле Москвы войско. Стрельцы да поместные под рукой Скопина-Шуйского.
— Михаила? Так чего стоят? Им же под Смоленск идти полагалось.
— Они стоят. Прямо у Москвы.
— Хм, — горько усмехнулся Дмитрий. — И много их?
— Пять полков стрелецких, да тысяч десять поместных. Поговаривают, что Скопин-Шуйский заслон от Сигизмунда собирает. Так что воинские люди к нему продолжают прибывать.
— Ясно, — сухо ответил Дмитрий, вставая.
Заслон от Сигизмунда? Как же! Тут и дураку понятно, что его тезка решил сделать. Он прекрасно знает, что, узнав о гибели Бориса и Федора, Дмитрий отойдет от Смоленска и направится к столице. Вот его и должно встретить предельно тепло.
Шуйские. Опять Шуйские. Как же они его достали!
И самым ужасным стало то, что он вдруг вновь почувствовал в себе ту жуткую, всепоглощающую ненависть о которой тогда говорил патриарху. Ту самую, что могла всю Русь залить кровью…
