Дмитрий стоял на опушке леса и внимательно наблюдал за тем, как медленно и хаотично войско Сигизмунда перебиралось на этот берег. Не все. Но большая часть, безусловно…

Гетман Жолкевский очевидно получил руководящий и направляющий пинок от короля. Дескать, действуй. Иначе бы чего он такой кислый стоял на холмике? Очевидно — идея ему не нравилась. Совсем. И Дмитрий его прекрасно понимал.

Станиславу требовалось взять Смоленск, а не врага по лесам гонять. Для чего он выбрал правильный момент и подошел так, чтобы вооруженные силы Русского царства просто не успевали внятно отреагировать первые полгода. А потом, работая от активной обороны, скорее всего, планировал принимать их и перемалывать. Ведь главная цель — Смоленск. Все остальное вторично.

Что же происходило сейчас? Да бред какой-то. Это даже Дмитрий, человек первый раз в своей жизни водящий армию, понимал. Сколько у врага сил Сигизмунду неизвестно. Где и как они стоят неясно. Куда выдвигаться? Зачем? А главное — ради чего? Снять угрозу деблокирования Смоленска? А кто гарантирует, что царевич не отвлекает их, совершая обманный маневр? Ну и что, что он проявил активность только на одном берегу реки. Силы-то продемонстрированы очень незначительные. Что перед глазами ляхов было засвечено? Сотня поместной конницы да пара рот пехоты. То есть, человек четыреста-пятьсот. Никакой реальной угрозы для войска и осады подобный отряд не представляет. Но король настоял на выдвижении. Зацепило его, видите ли, вызывающее поведение царевича. И вот теперь две тысячи крылатых гусар и десять тысяч немецких наемных пехотинцев лезли через лед на эту сторону. А ну как на утро следующего дня основные силы ударят в обход? Это был бы конец. Потеря лагеря, обоза, казны и артиллерии в начале кампании иначе и не назовешь. В общем, Жолкевский страдал. Натурально так. Глупый, неоправданный риск, лишенный какой-либо практической ценности. Однако ослушаться короля он не мог. И это так отчетливо проступало на его лице, что Дмитрий ему даже немного соболезновал. Ну и корил себя за то, что сразу не догадался провернуть столь хитроумный ход. Переоценить противника иной раз бывает также вредно, как недооценить….

— Дмитрий Иванович, может быть, отойдем? — Нервно поинтересовался Петр Басманов.

— Куда и зачем? — Не понял вопроса царевич.

— Так вон сколько крылатых гусар! Затопчут!

— Петр Иванович, — холодно произнес Дмитрий. — Если ты боишься, то так и скажи.

Царевич произнес эти слова и на мгновение задумался. Ведь он сам боялся. Причем довольно сильно. Так не себе ли он эти слова говорил? Конечно, изучая в свое время различные аспекты военно-исторической реконструкции эпохи, он разобрал, буквально обсосав каждую косточку, практически все более-менее крупные битвы как XVI, так и XVII веков. Да еще и в иные исторические периоды заглянул, чтобы можно было сравнить и отследить прогрессии. Так что теоретически он был подготовлен на несколько порядков лучше, чем любой полководец окружающей его реальности. Но теория — это теория, а практика — это практика. И вести три тысячи солдат в бой в реальности, совсем не то же самое, что кликать мышкой в том же Total war, прокручивая различные комбинации. Дмитрий боялся. Но не врага, а того, что его теоретические знания окажутся фикцией. И, если бы Петр не проявил инициативу, то сам бы и избрал фабианскую тактику избегания генеральных сражений. Отступал бы. Изматывал противника. Организовывал засады, в том числе и артиллерийские. А сейчас? Эти слова его сумели как-то зацепить. Ему вдруг стало страшно бояться. И мужества проявить разумную трусость он в себе попросту не нашел. Вот и пришлось держать марку….

— Я?! Боюсь?! — Покраснел Басманов.

— В этом нет ничего зазорного, — нейтрально произнес Дмитрий. — Александр Македонский говорил, что страх гонит воинов вперед, но лишь те, кто разгромил свой страх, побеждает. Готов ли ты его одолеть?

— Дело не в страхе…

— А в чем? Их больше? Больше. Они ранее били нас? Били. Твоя реакция очевидна, ожидаема и предсказуема. Ты боишься. Настолько, что упускаешь из вида, что пришли мы сюда не с обычными стрельцами, а с обученной терцией. А терцию пока никому не удалось разбить в полевом сражении. Даже французам, которым ляхи и в подметки не годятся. Ты также забыл про полковые единороги, что готовы встретить их тучами картечи. Ты просто боишься. По привычке.

— Дмитрий Иванович, — нахмурился Басманов. — Ты считаешь, что одной терции будет достаточно, чтобы их остановить?

— Да. Я уверен в том, что мы их сможем остановить. Настолько, что займу позицию в центре терции, дабы если и погибнуть, то сообща. Я верю в своих людей, доверяя им свою жизнь. Поверь и ты в меня. В мои слова. Или я когда-то тебя обманывал?

— Нет, — обреченно произнес Петр Иванович.

— Твой враг не вон там на реке. Отнюдь. Твой враг вот тут, — указал Дмитрий Басманову на лоб. — Победи себя. Свой страх. Свою слабость. И тогда вот они, — махнул он на ляхов, — станут лишь добычей. Даже если у тебя не будет сил на победу, ты просто иначе не сможешь их воспринимать. Ты волк. Они — ягнята. Вооруженные. Сильные. Опасные. Многочисленные. Но ягнята. Твоя еда. Не сможешь проглотить разом? Так ешь кусочками, такими, какие можешь прожевать.

— Но… — попытался возразить, но Дмитрий поднял руку, перебивая его.

— Суперпозиция терции — оборона. Если терция занимает оборону, да с артиллерийским усилением, то ее практически невозможно сковырнуть. Даже десятикратное преимущество в численности — ничто. У терции есть одно единственное уязвимое место — скорость. Она медленная. А плотные построения — идеальная цель для пушек. Вот если бы Сигизмунд решил переправить сюда пушки — я бы подумал об отступлении. Но он не решился их снять с обустроенных батарей, блокирующих выходы из города.

— Что, совсем не сковырнуть натиском?

— Наверное, можно, — голосом заговорщика произнес Дмитрий. — Но вот этих войск будет недостаточно. Впрочем, возможно я переоцениваю мужество наших людей. Кто знает, на что они способны? Я ведь не видел их в деле. Но испанцы стоят крепко. Такой фитюлькой, — снова махнул он в сторону поляков, — не сковырнешь. И мне ничего не остается, кроме как верить в то, что наши люди не хуже. Что мы — не отбросы Европы. А если же я ошибаюсь в наших людях, то зачем тогда жить? Там все вместе и поляжем. Понимаешь?

— Понимаю, — серьезно сказал Петр.

Дмитрий говорил вполне громко, не таясь, чтобы все в сотне поместной конницы слышали его слова. Он это делал намеренно, зная, что уже вечером весь лагерь будет знать в вольном пересказе этот разговор. Вдруг кого зацепит за живое?

Со стороны могло показаться, что он играл Ва-банк. Дескать, победа подарит ему славу, которая уже через год станет греметь по всей Европе. Поражение же даст смерть. Вполне подходящая сделка. Но правда заключалась в том, что на самом деле во всей этой ситуации единственным слабым местом были его люди. Он, в сущности, опасался только того, что они струсят. Все остальное в плане оценки рисков находилось во вполне комфортной зоне вероятностей, позволяющей действовать уверенно, смело и даже нагло. Только бы люди не подвели… они, как всегда, оказались потенциально слабым местом…