Примерно в четверти мили от берега рельсы углублялись прямо в лесную чащобу. Местность тут к тому же была заболоченной, тучи комаров висели в воздухе, словно армады истребителей-бомбардировщиков, но был во всем этом и один громадный плюс: прохлада, благословенная прохлада.

Присев в теньке, чтобы распить по бутылочке коки, мы с Верном накинули на плечи рубашки, а Крис с Тедди остались, как и были, голыми по пояс, несмотря на насекомых. Не прошло и пяти минут, как Верну понадобилось уединиться в кустиках, что послужило поводом для шуточек и прибауточек.

– Что, дружище, здорово перетрусил? – хором поинтересовались у него Крис с Тедди, когда он снова появился, натягивая штаны.

– Да н-нет, – промямлил Верн, – мне еще на том берегу приспичило…

– Ладно заливать, – усмехнулся Крис. – А ты, Горди, тоже наложил в штаны?

– Ничего подобного, – ответил я, невозмутимо потягивая коку.

– Ничего подобного! – передразнил меня Крис, похлопывая по плечу. – А у самого поджилки до сих пор трясутся.

– Вот те крест, что я ни капельки не испугался.

– Да ну? – встрял Тедди. – Так уж и ни капельки?

– Конечно же, нет! Я не испугался, я просто… остолбенел!

Все, даже Верн, грохнули. Действительно, «испугался» было не то слово…

После этого мы все по-настоящему расслабились, раскинувшись на траве и молча допивая кока-колу. В ту минуту я, наверное, был действительно счастлив: мне удалось избежать смертельной опасности, жизнь казалась такой замечательной штукой, и я был в мире с самим собой. А кроме того, у меня великолепные друзья. Что же еще нужно для счастья?

Вероятно, именно в тот день я начал понимать, каким образом обыкновенный человек становится сорвиголовой. Пару лет назад я заплатил двадцать долларов, чтобы присутствовать при неудачном прыжке Эвела Найвела через каньон Снейк-Ривер. Жена моя, вместе со мной лицезревшая этот головокружительный прыжок, пришла в ужас, но не от самой трагедии, а от моей реакции. Она заявила, что если бы я жил в Древнем Риме, то непременно был бы завсегдатаем кровавых казней первых христиан, которых сажали в клетки со львами. Тут она была, конечно, не права, хоть я и вряд ли смог бы объяснить почему (впрочем, она сама была уверена, что я всего лишь хотел этим досадить ей). Дело в том, что я выбросил двадцатку вовсе не затем, чтобы полюбоваться гибелью человека, хотя у меня с самого начала не было сомнений относительно исхода смертельного трюка, транслировавшегося, кстати, по телевидению на всю страну. Нет, думаю, у многих в жизни бывают моменты, когда возникает непреодолимое желание бросить вызов таинственной тьме, о которой Брюс Спрингстин поет в одной из своих песен, сделать это несмотря на то (а может, скорее благодаря тому), что Господь сотворил нас смертными…

– Эй, Горди, расскажи-ка нам ту самую историю, – внезапно попросил Крис, привставая.

– Какую? – переспросил я, хотя прекрасно знал, о чем он говорит.

Я ощущал какую-то неловкость, когда меня просили рассказать одну из моих «историй», – и это несмотря на то, что они пользовались неизменным успехом. Первым, кто узнал о моем желании стать, когда вырасту, писателем, был Ричи Дженнер, парнишка, который состоял полноправным членом нашей компании, пока его семья не переехала в 1959 году в Небраску. Уже не помню, чем мы занимались у меня в комнате, когда Ричи обнаружил в книжном шкафу под комиксами пачку исписанных от руки листков. «Это-то что такое?» – спросил он, заинтригованный. «Так, ничего…» Я попытался выхватить у него листки, хотя, признаться, не слишком настойчиво. В душе моей авторская гордость боролась с застенчивостью (кстати говоря, борьба эта продолжается и по сей день…). Пишу я всегда в одиночестве, отгораживаясь ото всего мира, как будто совершая нечто постыдное, словно юнец, занимающийся онанизмом, запершись в ванной. Писательский труд для меня – нечто глубоко интимное, вроде секса, хотя я знаю и совершенно противоположные примеры. Так, один мой знакомый писатель обожает работать, устраиваясь в витринах книжных магазинов или супермаркетов. Это потрясающе, до безрассудства храбрый человек, и я всегда мечтал иметь такого друга, с которым можно было бы пойти в огонь и в воду…

Почти до вечера Ричи просидел на моей кровати, «заглатывая» мою писанину, навеянную сюжетами все тех же комиксов или же детских ночных кошмаров, о которых говорил Верн. Закончив чтение, Ричи посмотрел на меня как-то по-новому, будто впервые по-настоящему меня узнал, и заявил: «Отлично это у тебя получается, просто замечательно. А почему ты не покажешь это Крису?» Я ответил, что это мой секрет, и тут он пришел в недоумение: «Ну почему же? Что тут такого? Ведь это не стишки какие-нибудь, наоборот, все ужасно круто и клево…»

Тем не менее я взял с него слово никому не говорить про мои писания. Он, разумеется, пообещал и тут же раззвонил об этом всем и каждому, после чего скрывать мое тайное занятие стало совершенно невозможно. Большинству ужасно нравились мои рассказы о погребенных заживо, о казненных преступниках, восставших из мертвых, чтобы отомстить приговорившим их судьям, о маньяках, делающих из своих жертв котлеты, но главным образом о частном детективе Курте Кэнноне, который, «выхватив свой «магнум», принялся отправлять патрон за патроном в разверстую зловонную пасть маньяка».

Почему-то я старательно избегал слова «пуля», употребляя только «патрон».

Впрочем, из-под моего пера выходили не одни лишь «ужастики». Была, к примеру, серия рассказов про Ле-Дио, маленький французский городок, который в 1942 году подразделение американских героев-пехотинцев пыталось отбить у фрицев (я тогда не знал, что союзные войска высадились во Франции лишь в 1944 году). На протяжении пяти лет – с девяти до четырнадцати – я написал четыре десятка рассказов о кровопролитных уличных боях в Ле-Дио, причем последняя дюжина появилась на свет исключительно по настоянию Тедди, который от этих историй был просто без ума (мне же они к тому времени осточертели до смерти). Он проглатывал страницу за страницей, при этом глаза у него были как полтинники, пот струился по физиономии, а в голове, похоже, грохотала канонада. Мне, конечно, льстил такой читательский восторг, но в то же время я стал опасаться, не свихнется ли Тедди окончательно от моего Ле-Дио.

Теперь это стало для меня способом заработать на кусок хлеба в гораздо большей степени, нежели удовольствием. Писательский труд ассоциируется у меня скорее с искусственным оплодотворением, а не с чувственным наслаждением, смешанным с неким комплексом вины, как в юношеские годы. Все происходит строго по правилам, зафиксированным в договоре с издателем, и пишущая машинка подчас вызывает у меня чувство отвращения. Это меня пугает: я вовсе не претендую на звание Томаса Вулфа наших дней, но все же мне хотелось бы оставаться именно писателем, а не халтурщиком от литературы.

– Только, пожалуйста, без ужасов, – взмолился Верн. – Хватит с меня кошмаров… Хорошо, Горди?

– Там нет никаких ужасов, – успокоил его Крис, – наоборот, это очень веселая история. Немного непристойная, зато веселая… Валяй, Горди, рассказывай. Повесели-ка нас, а то чего-то чересчур мы кислые.

– Это про Ле-Дио? – с надеждой спросил Тедди.

– Какой Ле-Дио, ты, псих ненормальный?! – Крис дал ему легкий подзатыльник. – Это про соревнование по поеданию пирожков.

– Да я ведь не успел еще даже записать эту историю, – начал я упрямиться.

– Плевать, рассказывай давай.

– Что, все хотят слушать?

– Конечно, все, – сказал Тедди. – Рассказывай, кончай ломаться.

– Ну ладно. Дело происходит в одном городке, разумеется, вымышленном, под названием Гретна, что в штате Мэн.

– Гретна? – заулыбался почему-то Верн. – Что это еще за название? В штате Мэн нет никакой Гретны.

– Заткнись ты, придурок, – оборвал его Крис. – Сказали же тебе, что городок этот вымышленный.

– Так-то оно так, да уж больно идиотское название…

– Да вокруг полным-полно идиотских названий, – вполне резонно возразил Крис. – Как тебе, к примеру, нравится поселок Альфред, штат Мэн, или Сако, штат Мэн, или взять хотя бы наш родимый Касл-черти-бы-его-побрали-Рок… Ведь здесь нет ни одного замка. Да большинство названий – идиотские, просто мы к ним привыкли и не думаем об этом. Правильно, Горди?

– Безусловно, – ответил я, хотя, честно говоря, подумал, что Верн прав, и Гретна – совершенно идиотское название. Интересно, чего это ради именно оно пришло мне в голову?

– Так или иначе, в этой самой Гретне, как и у нас, в Касл-Роке, ежегодно праздновали День первых поселенцев…

– День первых поселенцев – это клево, – опять встрял Верн. – Я грохнул в прошлый раз всю свою заначку за год, но зато уж отвел душу… А этот Билли, сукин сын…

– Да заткнешься ты в конце концов?! – рявкнул Тедди. – Дай Горди рассказать.

– Да, конечно, конечно, – заморгал Верн, – пускай рассказывает.

– Валяй, Горди, – подтолкнул меня Крис.

– История вообще-то так себе, – решил я поломаться еще немного.

– А мы другого и не ждем, – утер мне нос Тедди, – но все равно рассказывай давай.

– Ну ладно, уговорили. – Я прокашлялся. – Так вот, на вечер у них там были намечены три крупных мероприятия: раздача яичного рулета для самых маленьких, соревнование по бегу в мешках для ребят постарше – восьми-девяти лет, а также этот самый конкурс – кто больше и быстрее всех слопает пирожков. Да, я забыл представить главного героя. Это был жирный чувак, которого никто терпеть не мог, а звали его Дэви Хоган.

– Намек на Чарли Хогана, да? – не выдержал снова Верн, и Крису в очередной раз пришлось дать ему хорошего тумака.

– Был он одного с нами возраста, весил фунтов так сто восемьдесят, а величали его не иначе как Хоган Задница и шпыняли, кто как только мог.

Физиономии моих слушателей тут же отразили искреннее сочувствие к третируемой всеми Заднице, хотя, уверен, если бы подобный тип вдруг появился в Касл-Роке, все мы, в том числе и я, издевались бы над ним до полного беспредела.

– Наконец Заднице все это надоело, и он решает отомстить своим мучителям. Но каким образом? В День первых поселенцев такая возможность представилась ему в виде конкурса пожирателей пирожков, ведь в этом деле – пожрать – равных ему не было. Кстати, победитель получал приз – пять баксов.

– Все ясно: Задница выигрывает и оставляет всех с носом! – не удержался снова Верн.

– Нет, все гораздо интереснее, – заявил Крис: он знал эту историю. – Замолкни и слушай дальше.

– Ну что такое пять долларов? – продолжал я. – Деньги эти утекут как сквозь пальцы, думал Хоган, а через пару недель если кто и вспомнит о его «подвиге», то только затем, чтобы, повстречав на улице, в очередной раз надавать по шее да еще обозвать при этом: Задница-пожиратель-пирожков.

Слушатели согласно кивнули: а этот Дэви Хоган вовсе не дурак. Я стал рассказывать дальше:

– Тем временем никто не сомневается, что он выиграет соревнование, даже его собственные родители. Более того, они уже заранее положили глаз на его приз.

– Точно, так всегда и бывает, – согласился Верн.

– Поразмыслив таким образом, он проникается ненавистью ко всей этой затее. В конце концов, необыкновенный аппетит – не его вина, тут все дело в обмене веществ и…

– Ну конечно, у моего двоюродного брата точно такая штука! – возбужденно вскричал Верн. – Честное слово! Он такой жирный, что весит, наверное, фунтов триста. Говорят, у него что-то не в порядке с хипо… гипофизом, да?.. Не знаю точно, как эта штука называется, но он напоминает мне рождественского индюка, а когда я обозвал его…

– Да заткнешься ты в конце концов?! – заорал на него Крис. – В последний раз тебя предупреждаю, понял?

Он замахнулся на Верна пустой бутылкой из-под коки.

– Ты что, ты что? – замахал руками Верн. – Больше не буду, честное слово! Валяй, Горди, дальше, история у тебя получилась занятная.

Я ухмыльнулся. По правде говоря, то, что Верн постоянно перебивал рассказ, меня не очень-то и раздражало, но, разумеется, сказать об этом Крису я не мог: он ощущал себя сейчас кем-то вроде охранителя Высокого Искусства.

– Так вот, мысли эти не покидали Дэви Хогана, наверное, целую неделю до начала праздника. Одноклассники беспрестанно тормошили его подначками: ну что, Задница, сколько пирожков намереваешься сожрать? Десять? А может, двадцать? Неужели восемьдесят?! «Откуда мне знать? – отвечал Хоган. – Мне ведь даже неизвестно, какого они будут размера…» Да, вот еще что: интерес к предстоящему соревнованию подогревался тем, что у Хогана, которому по возрасту предстояло в нем участвовать впервые, все-таки был соперник – прошлогодний чемпион по имени Билл Трейнор. Так вот, этот самый Трейнор, будучи обжорой, в отличие от Задницы был кожа да кости, и тем не менее год тому назад проглотил шесть пирогов всего за пять минут.

– Больших пирогов? – уточнил Тедди.

– Ага, больших. А Задница, напоминаю, был самым младшим из участников.

– Я уже начинаю за него болеть! – воскликнул Тедди. – Давай, Задница, покажи им!

– Были же и еще участники, – напомнил Крис.

– Да, разумеется. Кроме Хогана Задницы и Билла Трейнора, в конкурсе участвовали и взрослые, среди них Кэлвин Спайер, хозяин ювелирной лавки и самый толстый житель городка. Еще был диск-жокей с радиостанции Льюистона, не то что очень жирный, а так, несколько полноватый. Ну и конечно, директор школы, где учился Хоган. Звали его Губерт Гретна-третий… Красавец мужчина!

– Гениально! – захлопал Тедди. – Дальше, Горди, давай дальше!

Тут я по-настоящему почувствовал, что все внимание приковано ко мне, что я имею неограниченную власть над слушателями. Закинув пустую бутылку в кусты, я устроился поудобнее. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь монотонным стрекотом цикад.

– Тут он и придумал, как отомстить всем, кто над ним издевался. Идея была просто блестящей… Так вот, конкурс должен был состояться под вечер, непосредственно перед фейерверком. Главная улица Гретны будет закрыта для движения, а в центре ее, перед трибуной с национальным флагом, соберется громадная толпа. Будут там, конечно, и фоторепортеры, чтобы запечатлеть вымазанную черникой физиономию победителя – организаторы решили, что пироги на этот раз будут черничными. Да, забыл сказать, что поедать их участники должны со связанными сзади руками. Ну вот, поднимаются они на трибуну…