Высшей точкой и венцом всех подвигов Старца Паисия была любовь. Он говорил: «Я чувствую ко всем людям точно такую же любовь, какую я имел к своим родным. Сейчас людей всего мира я ощущаю братьями и сёстрами».

Старец был исполнен любви к человеку, к твари, он был палим огнём Божественного рачения.

С детского возраста он давал людям милостыню и помогал многим. Коницкие бедняки, находясь в нужде, прибегали к нему и просили его о помощи. «Сострада́ния ра́ди и воздыха́ния убо́гих» Старец отдавал им даже ту одежду, которая была на нём. Его великая любовь простиралась не только на жителей Коницы, но и на жителей окрестных деревень, и он находил способ помогать «су́щим в ну́ждах и боле́знях». Старец говорил, что милостыня имеет великую цену. По отношению человека к милостыне он судил, достоин ли тот Божественной милости и спасения. «Кто-то может быть человеком равнодушным, — говорил Старец, — однако, если он сострадает больному, если он подаёт другим милостыню, то бояться за его участь не следует».

Однажды в соседней с «Панагудой» келье святого Иоанна Богослова обрели останки умершего несколько лет назад старца Продромоса. Старец пришёл в эту келью и помогал братии во время обретения останков. На него произвело впечатление то, что кости отца Продромоса были жёлтыми, тогда как отец Продромос больше занимался не монашеской жизнью, а мулами: за плату возил на них вещи. Старец Паисий сказал: «По всей вероятности, он подавал милостыню другим».

Старец огорчался, видя социальное неравенство. «Какие мы христиане, — говорил он, — если у нас есть по два-три дома и дачи за городом, тогда как другие не имеют, где главу приклонить?»

Старец побуждал людей оказывать милостыню своим ближним, потому что он верил, что «когда ты берёшь что-то от другого, то ты принимаешь радость человеческую. Однако если ты отдашь принятое тобой кому-то ещё, то ты получишь и человеческую, и Божественную радость. Духовное [утешение] человек получает тогда, когда отдаёт что-то другим».

Милостыня Старца не имела границ. Он раздавал буквально всё. Он понимал, в какой нужде находится человек ещё до того, как тот просил его о помощи. Продукты и одежду, которую присылали ему люди, он с рассуждением раздавал больным и бедным монахам, а также детям, учащимся в Афониаде. Никто не уходил от него с пустыми руками и без утешения. Вместе со своим монашеским, но щедрым угощением, он раздавал людям в благословение различные вещи: крестики, чётки, иконы, книги и тому подобное — и помогал им духовно. Люди уходили от него с радостным сердцем и успокоенной душой.

«Он постоянно думал о том, как сделать добро: как, не теряя ни мгновения, если это возможно, помочь человеку», — свидетельствует Екатерина Патера. Добро, которое он делал другим, отличалось радостью и красотой, потому что он оказывал его деликатно и тонко. Он не хотел, чтобы ты чувствовал себя ему обязанным, он относился к тебе как к брату и своим поведением побуждал относиться к нему так же.

Он легко отдавал, но с трудом принимал что-то от других. А когда, не желая кого-то ранить, он всё-таки бывал вынужден принять какую-то вещь, то воздавал чем-то ещё — давая больше, чем принимал.

Хотя Старец был нестяжателем, он откладывал немного денег (либо он занимал их у других), для того чтобы помочь кому-то в случае нужды, когда дело не терпело отлагательств. Например, когда какой-нибудь обременённый множеством проблем юноша приезжал на Святую Гору и у него не было билета на обратную дорогу, Старец с рассуждением ему помогал.

Старец мог бы помогать материально многим беднякам, потому что богатые люди доверяли ему значительные денежные суммы, однако этих денег он не принимал. Иногда он посылал людей, имевших нужду, к своим знакомым, которые могли им помочь. Он не стремился открыть «кассу взаимопомощи» для того, чтобы подавать людям милостыню, но смог сам стать сокровищницей Благодати Божией и — помогать людям духовно. Он был похож не на закрытый колодец со стоячей водой, но на бьющий родник, вода из которого течёт не останавливаясь. Воды из этого родника хватает и деревьям, и птицам, и диким животным — и она всё равно никогда не кончается.

Если Старец видел инвалида или человека с особой нуждой, то он отдавал ему всё своё сердце и обязательно что-то в благословение. Если у него не было ничего другого, то он отдавал несчастному чётки или свитер.

В жертву своей великой любви Старец приносил даже своё благоговение! Святыни, перед которыми он особо благоговел, он без колебаний отдавал другим. Он отдал свой нательный крест, в котором была частица Животворящего Креста Господня, в другой раз отдал ракушку, которую носил на груди и в которой был большой палец преподобного Арсения Каппадокийского. Этим мощевиком Старец крестообразно осенял больных и бесновавшихся. Только тот, кто знает об огненной любви Старца к святой великомученице Евфимии, может частично понять величину той жертвы, на которую он пошёл, подарив одному человеку часть её святых мощей, по Промыслу Божию попавших к нему в руки. И такое случалось не раз! По Промыслу Божию мощи святой Евфимии попадали к Старцу неоднократно, но он, постоянно по любви отдавая их другим, в конце концов сам оказался без мощей Святой, к которой испытывал чрезвычайное благоговение. То же самое происходило и с иконами, от которых совершались знамения или чудеса.

Любовь Старца была видна и из того, как он обличал или ругал сбившегося с пути человека. Подобно тому как мать ругает своего ребёнка, но он при этом от неё не отходит, так и люди, понимая любовь Старца, с благодарностью принимали его замечания и обличения. Они знали, что он прав, и от его обличений чувствовали себя под надёжной защитой.

Удивительна была и незлопамятность Старца. Людей, которые его обвиняли и были настроены к нему враждебно, он прощал и молился о них. Узнавая о том, что они впали в искушение или в нужду, он, сострадая им сердцем — так, словно они были его братья, спешил им помочь. «Не прощая других, мы находимся вне Рая», — подчёркивал Старец.

Любовь Старца произливалась через край его сердца и распространялась даже на диких животных. Животные чувствовали его любовь, приближались к нему и ели из его рук. Старец говорил: «Я попрошу Христа: „Христе мой, помилуй меня, скота“. А если Он меня спросит: „А ты миловал скотов?“ — то, что я Ему отвечу?»

И действительно, он миловал и любил животных, относясь к ним как к творениям Божиим. «Эти несчастные, — говорил он, — другого Рая не ждут».

Уходя с Катунак, он оставил в келье котёнка. Потом у него заболела о нём душа, он вернулся на Катунаки и забрал его, потратив на это два дня. Когда он жил в «Панагуде», ночью к дверям его кельи приходил и мяукал чужой кот. Тогда Старец, даже если был болен, вставал с постели и открывал ему дверь, пропуская кота пробежать через келью на балкон к миске с едой и месту, где он мог укрыться от холода и дождя.

Господин Дроситис Панагиотис, почётный председатель Апелляционного суда, свидетельствует: «Любовь Старца была непревзойдённой. Она распространялась на всех людей, на всё творение, даже на бесов. Я видел, как у себя в каливе он принимал неизвестного ему человека, исповедовавшего иную религию. Он обнимал его с таким теплом и сердечностью, словно это был его любимый брат. Из собственных уст Старца я слышал, что, когда он со слезами молился о том жалком состоянии, в котором находится диавол, тот явился ему и начал его высмеивать. Я видел, как он с нежностью и любовью заботился даже о растениях, о муравьях, о пресмыкающихся и о других представителях животного царства».

Как душа обладает большим достоинством, чем тело, так и духовная милостыня несравненно выше, чем милостыня материальная. Сам Старец, смиренно потрудившись и стяжав добродетели, смиренно делился с другими своим тайным духовным опытом — будучи побуждаем к этому любовью. Это было его величайшим благодеянием, потому что он оказывал другим духовную милостыню и весьма действенно помогал слабым и колеблющимся душам утвердиться в вере.

Только ради этого — то есть ради того чтобы помочь другим — Старец «сдавал духовную кровь» — как сам он называл откровение «ненаучимых таинств» перед другими — ради любви к ним. Это тоже признак любви совершенных: себе самим они не могут оставить ничего.

Вся жизнь Старца была даянием, «вычерпыванием из себя», жертвой, совершаемой многими способами и при каждом удобном случае. «Пока человек делает добро, — говорил Старец, — пока он „сгорает“, и сам он весь бывает добр. Он выбрасывает из себя самого себя — то есть не принимает себя в расчёт. Когда проблемы других людей он делает своими, то никакой собственной проблемы у него не остаётся».

Молясь о больных, Старец говорил: «Боже мой, помоги этому больному и забери здоровье от меня». И он с радостью принимал все болезни, которые посылал ему Бог.

Когда Старец приехал в Коницу на лечение, там была девочка по имени Хрисанфа. Она помогала госпоже Екатерине Патера ухаживать за Старцем. У девочки был рак кишечника. Старец сострадал ей, осенял её крестным знаменем и молился. Он просил: «Христе мой, отдай её рак мне». И Благий Бог не презрел его просьбу. Под конец жизни по своему желанию Старец получил мучительнейшую болезнь — рак, которая привела его к кончине. Всю свою жизнь он сострадал больным людям и особенно тем, у кого был рак.

Он говорил: «Приходят люди, говорят мне о своих страданиях, и мой рот наполняется горечью, словно я наелся горького лука. Но зато, когда приходит кто-то, чьё состояние более-менее хорошо, или кто-то из тех, кто приходил раньше, и рассказывает, что его проблема разрешилась, я говорю: „Слава Богу, вот меня угостили кусочком халвы“. Когда я слышу о чужой боли, то — даже если я буду сидеть на осколках стекла или идти босиком по колючкам — я не буду этого чувствовать. Если человек действительно страдает, то для того, чтобы ему помочь, я могу даже умереть».

Однажды в церковке «Панагуды» Старец, стоя на коленях, молился вместе с одним измученным юношей. Чуткое сердце Старца не выдержало чужой боли. Он разразился рыданиями, его слёзы бежали ручьём, и от них промок даже маленький коврик, на котором он стоял. В другой раз, когда один святогорский монах рассказывал ему о многих постигших его искушениях, у Старца полились слёзы, которые перешли в настоящие рыдания. Когда один молодой человек рассказывал Старцу о своих страданиях и плакал, Старец заплакал вместе с ним. «Хватит реветь, брат ты мой, — сказал он сквозь слёзы, — а то кто-нибудь нас с тобой увидит и примет за душевнобольных».

Соучаствуя в человеческой боли, Старец забывал о себе самом, о своём духовном преуспеянии, о своих собственных немощах. «Христе мой, — говорил он, совершая сердечную молитву, — на меня внимания не обращай, отбрось меня в сторону. Помоги людям, которые страдают».

Его исполненные слёз и боли молитвы сопровождались постом и огромным трудом. Узнав, что один юноша подвергается телесной и душевной опасности, Старец несколько дней оставался без пищи и воды и не прекращал молиться, пока не узнал, что молодой человек опасности избежал.

Желая помочь человеку, Старец дополнительно брал на себя целые многодневные посты. Известно несколько таких случаев: ради юноши, желавшего узнать волю Божию, — по какому пути ему пойти; ради молодого монаха, который не мог удержаться на одном месте, — чтобы он стал более мужественным и твёрдым; ради склонного к монашеству юноше, который подвизался, желая побороть свою страсть; ради ещё одного слабого монаха, — чтобы он преуспел, и другие подобные случаи.

Всю жизнь Старец постился, трудился и молился о народе Божием, будучи побуждаем к этому своей великой любовью. Эта любовь была его побудительной силой. Его подвиги и молитвы благоухали любовью.

Однажды Старец сказал: «В эти дни я чувствовал ко всем такую любовь! Я простирал руки и говорил себе, что, если бы было возможно, я заключил бы в свои объятья даже деревья». И говоря это, Старец делал характерный жест, словно хотел обнять любимого человека.

Чтобы достичь меры совершенства, достичь истинной любви, Старец не брал в расчёт себя. Он возненавидел самоугодие и на его месте насадил любовь к Богу и ближнему. Один святогорский монах свидетельствует: «Отличительной чертой Старца Паисия было то, что он не брал себя в расчёт. Однажды я ему сказал: „Отче, пожалей себя немножко“, а он мне ответил: „Что мне делать, если приходят люди, измученные проблемами? Что я, буду думать о себе самом?“»

Даже в последние месяцы жизни, когда он был очень истощён постоянными кровотечениями, видя, что человек нуждается в его помощи, он забывал о болезни и «утверждал братьев своих» — сам при этом либо опираясь на забор, которым была огорожена его калива, либо лёжа на досках, которые служили скамейками.

И действительно, если из нас не будет искоренено самоугодие, то к нам не придёт и не вселится в наше сердце Божественная любовь. «В самоотвержении души, — говорит святой Исаак Сирин, — обретается любовь Божия».

О чистой любви Старец говорил: «Если мы не уберём из своей любви своё „я“, то наша любовь — какой бы она ни была большой — не чиста. Любовь, в которой присутствует наше „я“, — это „прогорклая“ любовь. Однако если мы уберём из неё своё „я“, то она становится очищенной. Если в нашей любви есть „я“, это значит, что в любви есть эгоизм. А эгоизм и любовь — вещи несовместимые. Любовь и смирение — вот два брата-близнеца, стиснувшие друг друга в объятиях. Тот, кто имеет любовь, имеет и смирение, и тот, кто имеет смирение, имеет и любовь. Мы можем трудиться, можем подвизаться, но если наша любовь не очищена, не „дистиллирована“, то плодов любви мы не увидим. Бог наделил Великого Антония благодатью чудотворений, потому что он имел чистую любовь, тогда как труды других подвижников — хотя они были и больше трудов святого Антония, если можно так выразиться, — плодов не принесли».

Поэтому Старец говорил: «Монахи имеют такие благоприятные возможности, которых не имеют люди мирские. Стяжать Божественную любовь могут только они. Ты доходишь до того, что относишься к человеку как к своему отцу, как к своему брату; к каждой старушке — как к своей собственной бабушке; к каждому старику — как к своему деду, независимо от того — красив человек или безобразен».

Для того чтобы достичь любви, Старец подвижнически старался соблюдать заповеди Божии. «Если мы любим Бога, то стараемся соблюдать Его заповеди. „Име́яй за́поведи Моя́ и соблюда́яй их, той есть любя́й Мя“». Поступая так, Старец очистил своё сердце, и оно стало тем местом, куда вселился Бог любви.

Размышляя о том, к какой категории относится та любовь, которая у него имеется, Старец, опираясь на собственные строгие критерии, находил её недостаточной. «Если бы мой родной брат был католиком, то как бы я из-за него плакал? А сейчас: разве я плачу, несмотря на то что миллионы людей вообще не веруют во Христа?» — говорил он.

Люди чувствовали великую и несвоекорыстную любовь Старца. Один ребёнок, измученный проблемами и душевно искалеченный, пришёл к Старцу. Он встретил Старца на тропинке недалеко от его каливы, обнял его и зарыдал. Старец утешил его, помог ему прийти в себя и закончить школу. Когда юношу забрали в армию, он присылал Старцу письма, называя его: «Мой сладкий, родненький батюшка».

Каждый посещавший Старца, видя его аскетическое лицо, догадывался о его великих подвигах. Однако любовь Старца посетитель чувствовал так, словно она обнимала его всего. Человек видел Старца впервые, а чувствовал себя так, словно они были знакомы долгие годы. Люди уходили от Старца, но оставались связаны с ним. Любовь Старца следовала за ними везде, даже тогда, когда они уходили из жизни, потому что он продолжал о них молиться.

Десятки знавших Старца людей уверены в том, что Старец любил их особенно. Эти люди верят, что они были самыми любимыми из всех его духовных чад, что они были связаны с ним больше, чем другие. Каждый человек чувствовал Старца «своим» и испытывал к нему особую любовь.

В действительности, такое впечатление создавалось оттого, что Старец отдавал свою любовь целиком каждому конкретному человеку. Без остатка отдавая себя ближнему, он любил каждую приходившую к нему душу такой, какой она была — с её страстями и с её слабостями. Он любил каждого человека как родного брата и как образ Божий. Он разделял любовь на всех, но при этом в его сердце всё равно оставалась любовь, потому что он был соединён с её неистощимым Источником, с вечной Любовью, со Христом.

Он говорил: «Вопрос, куда поместит меня Бог после моей кончины, меня не занимает. Самого себя я отбросил в сторону. Я делаю добро не для того, чтобы попасть в Рай».

Старец говорил: «Для меня предпочтительнее, чтобы хоть немного вкусили Рая те несчастные, которые живут вдали от Бога. Ведь мы, по крайней мере, попробовали, что такое райская радость, тогда как они уже в этой жизни живут в адской муке». Старец просил Бога, чтобы Он освободил одну несчастную душу, мучавшуюся в адских мучениях, а его самого послал бы на её место. «Моли́л бых ся бо сам аз отлуче́н бы́ти от Христа́ по бра́тии мое́й», — писал святой апостол Павел. Насколько же близко было расположение Старца Паисия к этим апостольским словам!

Монахам Старец советовал: «Возделывайте дух братской любви. Сперва мы должны доставить покой своему брату — после этого жизнь монаха становится Раем. Помню, когда я жил в общежительном монастыре, каждый стремился доставить покой своему брату, облегчить его участь. Ведь Христос сказал: „То, что вы делаете этому бедному брату, вы делаете Мне Самому“. Если человек помогает бедняку, несчастному, то подумай, что бы он сделал, если бы на месте этого несчастного был Сам Христос».

Об отношениях между людьми Старец говорил: «Отправной точкой любых наших действий должна быть мысль не о том, как поудобнее устроиться самим, но о том, как облегчить участь нашего ближнего, доставить ему покой. Тогда всем будет хорошо и между людьми будет царствовать любовь».

И разве не было бы несправедливым, если бы после того, что Старец отдал всё Богу и человеку, и Бог с избытком не дал бы ему Свою Благодать? Он был возлюбленным чадом Божиим, и Бог, слыша его молитвы, отвечал на них чудесами.

Любовь была добродетелью, присущей Старцу по естеству. «Я с детства имел любовь у себя в крови», — говорил он. Потом эта естественная любовь была очищена им в горниле подвигов и в высшем горниле умной и непрестанной молитвы. Эта любовь превратилась, дошла до Божественного рачения — так Святые Отцы называют «любовь, простирающуюся к Богу».

Если Старец так сильно возлюбил людей, то насколько больше была его любовь к Богу?

Один человек сказал ему: «Я хочу почувствовать, что такое Божественное рачение». Старец только улыбнулся. «Послушай-ка, — ответил он, — ведь грудной младенец сперва питается молоком, потом сметаной или кашкой. Потом ему дают суп, а уж когда подрастёт — начинает есть отбивные. Представляешь, если дать отбивную грудному младенцу? Ведь он не сможет её прожевать и задохнётся». Ещё Старец говорил: «Мы должны достичь любви Божией, достичь того, чтобы наше сердце ликовало, билось от радости. Пока не придёт Божественное рачение, необходим непрестанный подвиг. Когда оно придёт, нам не захочется ни есть, ни спать — как авве Сисою. Поняв, что такое любовь Божия, человек достигает божественного умопомешательства. Но как жаль: мир этой любви не понимает». Рассказывая о некоем человеке, достигшем состояния Божественного рачения, Старец открывает то состояние, в котором находился сам: «Как котёнок, который кувыркается и ласкается у тебя в ногах, трётся о них и лижет их, так и ты, сойдя с ума от любви ко Христу, ласкаешься и трёшься у Его ног. Когда любовь Божия овладеет человеком в высокой степени, человек тает, сгорает. Толстые кости человеческого тела становятся мягкими, как восковые свечи. Когда человек достигнет Божественного рачения, он становится похож на пьяного. Он пленяется Божественной любовью, его не может занять ничто другое. Ко всему он становится равнодушным, подобно тому пьяному, к которому прибежали сказать, что горит его дом, и тот ответил: „Ну и пусть сгорит“. Поэтому лучше человеку недолго пребывать в состоянии Божественного рачения».

Безгласные свидетели Божественного рачения Старца — иконы Пресвятой Богородицы и Распятого Христа из его кельи, священные изображения на которых истёрты и размыты от его горячих лобзаний и слёз. Однажды Старец приял такую великую Благодать, почувствовал такую любовь, что не смог этого вынести: у него подкосились колени. Эта великая любовь Старца выражалась в его исполненной боли молитве о людях.

Он желал любить Бога от всего сердца и поэтому говорил: «Даже если бы наше сердце было таким большим, как солнце, то всё равно не стоило бы разделять его на части. Но что мы оставим Христу, разделяя его на части сейчас — когда оно размером с кулачок?»

В письме от 6 апреля 1969 года Старец пишет: «Когда человеку удастся освободиться от всех и от всего, тогда он может почувствовать великую любовь Божию, которая овладевает им и делает его Божиим рабом».

Эту любовь Старца чувствовали и дикие звери, и не знавшие греческого языка бедуины. Именно она трогает сердца нынешних измученных молодых людей. В лице Старца юноши и девушки находят нежного отца, у него они обретают ту любовь, которой были лишены. Многие из них, хотя и не знали Старца лично, приходят на его могилу, увлажняя её слезами, чувствуя, что Старец оттуда, где он сейчас находится, обнимает их своей благородной любовью.