9. Некоторые чудеса медицины

Градская больница Павловска и отдаленно не походила на храм медицины. Скорее, на памятник скудным средствам, выделяемым на народное здравие. Стены, по обычаю нашей страны выкрашенные неопределенного цвета краской, облезлые потолки и скрипящие половицы коридора. Зато лестница была каменной и прочной, хоть вся в щербинах и ямках.

На втором этаже в коридор выходил ряд дверей, помеченных номерами. У дальней стены на шатком стуле сидел господин расплывшегося вида. Мутный взгляд его блуждал в необозримых высях, пенсне держалось под острым углом, а бороденка торчала репейником. Ворот рубашки был широко распахнут, галстук повязан кое-как, а брюки измяты до удивления.

— Главный врач Дубягский, — подсказал Сыровяткин. — Сильно переживает произошедшее.

Запах от переживаний ощущался издалека. Рядом с больным врачом держался мужчина в относительно белом врачебном халате, тесемками завязаннном на спине. Голова его была выбрита до синевы, нос слегка подбит, а щеку поддерживала повязка, что говорило о непроходящей зубной боли.

— Санитар Шадрин, — с презрительной интонацией сказал Сыровяткин. — Я приказал ему остаться в качестве свидетеля.

— Благодарю за предусмотрительность, — ответил Ванзаров.

Полицмейстер забежал вперед, открыл дверь палаты № 6, предпочтя держаться позади. В палате имелось большое окно и четыре кровати. Три из них были застланы казенными одеялами. Четвертую занимала лежащая на боку барышня, прикрытая простыней по самую шею. Густые черные волосы ее были разбросаны по подушке. Глаза приоткрыты, рот растянут в широкую улыбку. Особа казалась захворавшей, но вполне живой: на щеках цвел густой румянец. Рядом с кроватью сидел господин во врачебном халате. Его Ванзаров быстро изучил при помощи моментального портрета: характер спокойный, выдержанный, аккуратист до щепетильности, ногти тщательно обработаны, галстук завязан ровно и правильно, очки в золотой оправе, чистые. Он назвался доктором Затонским.

— Барышня жива? — спросил Ванзаров.

— Как ни удивительно, — последовал ответ.

— Что-нибудь говорила?

— Нет, только все время улыбается.

— Каким образом вам удалось привести ее в чувство?

— Я ничего не делал, — ответил доктор и повторил: — Ничего.

— Почему не оказали ей помощь?

— Посмотрите сами, — сказал Затонский и отдернул простыню. — Что я могу сделать в подобной ситуации? Какое лекарство прикажете дать?

Боковым зрением Ванзаров заметил, как полицмейстер скрылся за дверью. Трудно было осуждать его. За свою службу Ванзаров навидался всякого, прочее ему злорадно показывал Лебедев в криминалистических фотографиях. Все, что он видел до сих пор, оказалось неприятным зрелищем. То, что было сделано с телом, лежащим на казенной кровати, телом молодой девушки, не поддавалось пониманию.

Человек вообще существо жестокое, но здесь граница жестокости была отодвинута далеко вперед. Китайские пытки, о которых Ванзаров читал по долгу службы, казались на фоне этого безобидным развлечением. Его логические навыки, даже сама психологика, которую он изобрел, были бесполезны. Ничего подобного просто никогда не бывало.

— Насладились? — спросил Затонский.

Ответа не последовало. Доктор накрыл жертву простыней.

— Как она терпит это? — спросил Ванзаров.

— Вероятно, введено сильное обезболивающее средство.

— Что именно?

— Такие препараты мне неизвестны, — ответил Затонский, усаживаясь на прежнее место.

— Сколько она… так?

— Не могу знать. Спросите у полицейских, когда ее нашли. Меня подняли с постели около полуночи. Еще господина Антонова пришлось в чувства приводить, висел на руках городового, как тряпка. Спасибо, хоть Шадрин помог. У нас в полиции все такие чувствительные…

Доктор не скрывал раздражения: кому понравится подобное положение вещей.

— Прошло около двенадцати часов, — сказал Ванзаров. — Вы что-нибудь давали ей? Какую-нибудь микстуру?

— Повторяю: не знаю микстуры, которая в состоянии помочь… — развел руками доктор.

— Сколько она еще выдержит?

— Не могу делать никаких прогнозов. Я бы сказал, что у нее агония. Но агония слишком затянулась.

— Вам знакома эта барышня?

— Впервые вижу.

Голова девушки резко дернулась, она быстро-быстро зашевелила губами. Ванзаров нагнулся и смог разобрать обрывки слов: «Два-три… три-четыре… как хорошо… он здесь… спасибо… три-четыре». Цифры звучали отчетливо. Лицо девушки скривилось, ей было явно очень больно.

Затонский взирал на мучения с истинно врачебным спокойствием. Но Ванзаров не смог закалить душу до такой степени, чтобы не сочувствовать человеческим страданиям.

— Ей хуже, — сказал он. — Помогите…

— Чем?

— Сделайте хоть что-нибудь, не сидите так…

— Что прикажете?

— Я не врач…

— А я, как врач, вам говорю: сделать ничего нельзя. Агония. Надо ждать конца.

Бедная жертва запрокинула голову, резко дернулась и закричала хрипло и страшно. Тело под простыней билось в конвульсиях, кровать дрожала. Затонский не шевельнулся.

— Помогите ей! — закричал Ванзаров.

— Каким образом?

— Укол сделайте! Хоть что-нибудь!

Крик — невозможный, невыносимый — клокотал в ее горле. От крика этого парализовывались мысли и воля.

Затонский достал из стеклянного шкафчика ампулу и шприц.

— Прикажете морфий?

— Что угодно!

— Под вашу личную ответственность, — сказал доктор и принялся набирать препарат в шприц. — Придержите ее…

Ванзаров не мог выбрать место, куда пристроить руку, пока не поймал девушку за плечо и прижал кое-как к кровати. Затонский скинул простыню. Ванзаров невольно зажмурился.

— Можете смотреть, — услышал он.

Укол был сделан, Затонский отошел в сторону.

Казалось, что морфий помог. Барышня затихла, лицо ее, измученное страданием, разгладилось. Ванзаров знал, что нельзя терять ни секунды, надо спрашивать, спрашивать, даже если не будет ответа. Но не мог заставить себя.

Все случилось слишком быстро. Барышня резко поднялась, ноги упали с кровати, она вздрогнула, как от озноба, и отчетливо проговорила:

— Три-четыре, три-четыре…

Глаза закатились, она рухнула на матрац. Затонский взял ее запястье, пощупал пульс и натянул простыню девушке на голову. Проверив по карманным часам время, он сделал пометку в записной книжке.

— В эпикризе отмечу, что причиной смерти пациентки стало ваше вмешательство, — сказал он. — Считайте, что сократили ее мучения введением морфия.

— Как вам будет угодно, — сказал Ванзаров. — Прошу покинуть палату.

— С какой стати?

— Проведение следственных действий сыскной полицией. До приезда криминалиста к телу никто не прикоснется. Извольте выйти.

Затонский изобразил брезгливую ухмылку, пожал плечами и направился к дверному проему.

— Полицейское хамство не поможет скрыть очевидный факт, — сказал он, обернувшись. — Своим приказанием вы добили несчастную. Желаю вам всего хорошего…

Крайне довольный собой, доктор удалился.

Ванзаров вышел следом, прикрыв дверь.

— Как там? — не без любопытства спросил Сыровяткин.

— У палаты поставить городового. Кроме меня и криминалиста, никого не пускать, — последовал приказ. — Ни главного врача, ни особенно этого господина.

— Будет исполнено.

— Вам известна жертва?

— Никак нет, никогда у нас в Павловске не видел.

— Кто первым принял ее здесь?

— Санитар Шадрин, — ответил Сыровяткин печально, словно лично был виновен в произошедшем. — Он и одежду взял на сохранение. Я проследил.

Ванзаров посмотрел на часы: Лебедев задерживается. Неужели на поезде поехал? И ведь сейчас нужен, как никогда.

— Снимите оцепление, — сказал Ванзаров.

Сыровяткин немного удивился.

— Как прикажете… Но разве…

— Чтобы не привлекать лишнее внимание. Вам нужны репортеры столичных газеток, Сыровяткин?

Только этой напасти полицмейстеру не хватало. Он побежал исполнять оба приказания.

Исполнять всегда легче, чем отдавать приказы.