…Он заприметил её сразу. Не, уж кто-кто, а люди его уровня тут не ошибаются. Волосы сальные, немытые минимум месяц (спутались, провисли сосульками), взгляд исподлобья, красная курточка истёрта и потрёпана, джинсы где только не валялись, рваные кроссы словно с помойки. На вид лет тринадцать, не больше. Видно невооружённым глазом: трудный подросток, сбежала из семьи или типа того, небось в розыске… Такие идеально подходят. Прибегает к метро каждый день всю неделю, виртуозно крадёт у лоточников еду. Чуть те зазевались, девка хап с прилавка банан или апельсин, отбежит, вцепится зубами, жрёт вместе с кожурой.

О да, она тот самый долгожданный вариант.

Главное – не спугнуть. Они очень подозрительны. Исчезнет с концами, потом не найдёшь. За год удалось заманить всего двоих. Эдак ему на биржу труда идти придётся. Лысеющий человек в очках, одетый в строгий костюм с чёрным галстуком (облачение делало его похожим на сотрудника похоронного бюро), навёл на девочку смартфон – и, притворяясь, будто набирает sms, нажал кнопку. Полыхнула лёгкая вспышка. Снимок отразил недоверчивое лицо, надутые губы, волчий взгляд. Ничего. Покормить, отмыть, причесать – фотомодель. Клиенты в последнее время недовольны, а вот кто разберётся, в каких условиях ему приходится работать? Сейчас, простите, не девяностые, когда подобный товар хоть штабелями бери на каждом углу. Камер везде понатыкали, народ менее равнодушный, да и самих уличных девок стало раз-два и обчёлся. Но клиентам, конечно же, на проблемы и финансовый кризис плевать. Они платят и считают, что перед ними должны танцевать на задних лапках. Очкарик тяжело, несколько показушно вздохнул. Вечер, темно, это на руку. Ночью все кошки серые – он должен быть неприметным, незапоминающимся. Девочка, затравленно оглядываясь, как бродячая собачонка, вновь двинулась на свою охоту – к прилавкам с фруктами. Вот ей-богу, будь у него другая работа, он бы её пожалел. Дал бы на еду рублей триста и прошёл по своим делам… но, увы, не может. Уфф, чего тут страдать. Он ведь их не режет.

Наблюдатель сделал несколько шагов – прямо вслед за ней.

…Человек оценивающе взглянул на лицо ребёнка. Превосходный типаж. Сомнений никаких – видео получится отличное. Нет, угрожать он не станет, сама захочет сниматься, так уже было. В подвале как в пятизвёздочной гостинице – мягкая кровать, весёленькие цветочки на обоях, айпэд с играми и, разумеется, шоколадные конфеты в вазочках… Всё то, о чём девочка не смела и мечтать. Потом, когда придут мужчины для съёмки, она послушно разденется и выполнит требуемое. Обычно жалуются, что больно – ничего, он же не фашист какой-то, у него в аптечке набор болеутоляющих, да и «беленькой» разрешит глотнуть: закона восемнадцать плюс он не придерживается. Если кино получилось качественным, на девочку поступает заказ от одного из зрителей, – её продают тому, кто предложит наибольшую сумму. Дальнейшая судьба «актрисы» человека в похоронном костюме не особо интересует. Их не убивают – всё, что ему известно. Не следует путать порнобизнес с вселенским злом, индустрия удовольствий не работает на мясников из тьмы. Девчонка, как и ожидалось, зависла у прилавка с бананами, протянула лапку, и… продавец схватил её за запястье. Прямо повезло, играется как по нотам. Не прошло и секунды, как человек возник рядом с торговцем – здоровенным усатым южанином, побагровевшим от злости. Ещё до того, как потерпевший открыл рот, он нежно положил на весы купюру в сто долларов.

– Не надо шум поднимать, уважаемый. Вот компенсация за беспокойство.

Кавказец среагировал мгновенно, как и ожидалось.

– Спасибо, дорогой. Дай бог тебе здоровья.

Человек повернулся к девочке – в этот момент он больше всего напоминал гибкого хорька, выглядывающего из норки. Ласково, отечески улыбнулся. Та затравленно смотрела снизу вверх, не веря своему счастью, ожидая удара.

– Кушать хочешь, детка? Не бойся, я тебя не обижу.

– Хочу, – робко ответила девочка. И тут же, осмелев, добавила: – Очень хочу!

Чуть позже они сидели в «Бургер кинге», и он наблюдал, как его новая подопечная вгрызалась в американскую котлету в булке, новый символ счастья современных детей. Обе щеки в томатном соусе, и нос, даже на лбу брызги. Смешно. У неё аж глаза закатились. Интересно, девственница ли? Не надо удивляться, если нет. Сейчас такое творится… Ох, не стоит даже комментировать. Молодёжь совсем вразнос пошла. Всё будет ещё проще, чем он ожидал… Азарт охоты исчез, просто вот бери голыми руками.

– Ещё?

Девочка кивает с полным ртом, не выпуская из рук остатки бургера. Он даёт ей пятисотрублёвку – лишний раз красоваться перед глазами сотрудника на кассе незачем, мало ли что. Будущая «актриса» бежит к прилавку, дожёвывая на ходу. Всего пять минут, и ещё один бургер исчез, растворился до крошки, как за себя кинули. Зато девчушка, похоже, сыта, глаза чуть-чуть прикрыла – «повело» с голодухи. Ну, славненько, можно действовать. Он чуть придвинулся, не забыв соблюсти дистанцию. Визг на всю ивановскую не в его интересах. Человек в костюме вновь улыбнулся – сладко и вежливо, вроде мультяшного кота. Он – её друг, он такая лапочка.

Правда, девочка это движение восприняла настороженно.

– Что тебе нужно? – буркнула она, отшатнувшись.

О. Наелась, и с ходу хамить. Господи Боже, да что творится с современным миром?

– У меня дочь умерла, – тяжело вздохнул человек. – Примерно вот твоего возраста.

Никакой дочери, разумеется, у него и в помине не было. Сейчас он расскажет, как та долго болела, но он её потерял, а ты, киска, очень на неё похожа, и…

– Хорош мне фуфло заливать, добрый дяденька, – спокойно и холодно ответила девчушка, прервав монолог. – Я знаю, что тебе нужно. Десять косарей за ночь, иначе не поеду. Я Инет читаю – такие штуки дорого стоят. Скидки не будет, мы не в магазине.

Он оторопел на пару секунд (а она явно наслаждалась его замешательством), но тут же пришёл в себя. Да, не девственница. Опытная, значит. Наверное, не всегда ворует, иногда и телом на жизнь зарабатывает. Это существенно упрощает дело, но стоить запись будет меньше – клиенты не дураки, всегда видят, когда на видео невинное создание с его страхами и воплями, а не прожжённая проблядь. Он прямо чувствовал. Впрочем, на безрыбье и рак рыба – как знать, когда следующая крошка попадётся на крючок. И говорит ведь как взрослая. Заколебали эти акселераты. Только бабло и бургеры в голове.

– Я дам двадцать штук, – спокойно произнёс он, оценив огонёк радости в глазах девочки. – Давай поедем, уже через пять минут «час пик» начинается.

…Как он ни старался, на дачу добрались ближе к вечеру – пробки в Москве, без преувеличения, кошмарные. Только когда девчонка проскользнула за ограду, с любопытством оглядываясь, человек в похоронном костюме перевёл дух: всё, теперь уже не вырвется, тут ори не ори, слышимость нулевая. Посадил юную хамку в гостиной за чай с конфетами, вышел позвонить – если и сопрёт чего, потом отберут. Витя и Вадим прибыли быстро, они всегда на подхвате: ещё бы, за такие деньги. Человек в костюме искренне полагал, что мужчинам вообще не следует платить за съёмки в порно (это пусть они за развлечение «отстёгивают»), но тут даёшь бабло не только за процесс, но и за молчание. Обоим актёрам по тридцать лет, чем занимаются в свободное время, не его дело – голливудской игры и номинаций на «Оскара» никто не ждёт. Витя и Вадим посмотрели на девочку через приоткрытую дверь – та горстями жрала конфеты, пялясь в телик, – хмыкнули и спустились в подвал: надевать маски, ставить камеру. Сначала они позабавятся с ней по очереди, а потом и оба вместе. Выждав полчаса, хозяин приблизился к девице. Уже не улыбался – как она заслуживает, так он с ней и будет обращаться.

– Хорошенького понемножку. Пойдём в спальню, там давно всё готово.

Она с явной неохотой оторвалась от телевизора.

– Чо, уже? Ну, давай… чем быстрее отработаю, тем лучше.

Они спустились по лестнице, еле освещённой тусклыми лампочками. Девочка не выказывала ни малейшего страха, хотя он бы на её месте задался вопросом, почему спальня находится в затхлом подвале. Она вдруг повернулась – так резко, что режиссёр отпрянул. Ему показалось, во тьме глаза подростка светятся, словно у кошки.

– Бабло где? – усмехнулась девочка. – А то знаю я вас… Скажешь, что обещал меньше.

Человек чертыхнулся, полез в карман, вытащил бумажник, отсчитал четыре красных купюры. Он начинал жалеть, что связался с этой малолетней проституткой. Обычный контингент – лучше, чище и дороже, а тут… докатился до шлюхи-профессионалки. Девочка взяла банкноты, поднесла к ближайшей лампочке, рассмотрела, скатала в трубочку и сунула в карман грязных джинсов. Ещё десять шагов, и вот она – заветная дверь. Он щёлкнул замком, быстро схватил девицу за шиворот, втолкнул внутрь – в сплошную тьму. Молниеносно вошёл за ней, не теряя ни секунды, запер засов и на ощупь включил свет. Готово. Пускай сколь угодно визжит и брыкается, многие это даже за деньги не любят. Вольют в рот водки – станет посговорчивей, хоть и обмякнет.

Девочка, впрочем, абсолютно не проявляла какого-либо испуга.

Она со скандинавским спокойствием глядела на Витю и Вадика – уже раздевшихся, в чёрных маскарадных масках как у «мистера Икс». Не сдержавшись, гостья прыснула и захихикала, показывая в сторону мужчин пальчиком:

– Ё-моё… вы себя в зеркало видели? Вот придурки… Блин, я просто умру сейчас…

Человек в костюме впервые в жизни начал терять терпение. Да что это такое-то! Девица не сбежала от родителей – они её сами выбросили. Он сделал пару шагов до камеры, закреплённой на треножнике, механически навёл фокус, включил софиты.

– Сама разденешься, или тебе помочь? – хмыкнул Витёк.

– Сама, – кивнула девочка.

Она легко выскользнула из грязной одежды, бросив обноски прямо на пол. Несколько устало, но в то же время профессионально – было ясно, что ей это не впервой. Встав перед камерой, гостья с вызовом глянула в объектив. Режиссёру стало не по себе.

– А что это у тебя на спине? – глухо спросил Вадик.

– Татуировка. Можешь посмотреть. Я не кусаюсь, котик.

Вадик от природы был любопытен. Ему не пришлось повторять дважды. Он приблизился и склонился. Между острых лопаток подростка, в самом центре, красными чернилами было набито качественное тату – огромная акулья пасть, усеянная острыми зубами. Вадик, конечно, не удержался, чтобы не прикоснуться к татуировке кончиком пальца.

В ТО ЖЕ МГНОВЕНИЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ ОЖИЛО.

Витя тупо икнул, глядя, как челюсти сомкнулись на шее Вадика и чудовище с хрустом заглотило голову приятеля. Режиссёр, напрочь утратив вальяжность, шарахнулся от камеры – её залило фонтаном крови. Обезглавленное тело свалилось на пол, скребя доски ногами – словно мертвец пытался сбежать. Витёк подался назад, натолкнулся на кровать, подготовленную для съёмок, и упал, нелепо взмахнув руками. Девочка надвигалась – согнувшись, пятясь как рак, задом наперёд. Окровавленные челюсти на её спине, хрустя черепом Вадима, наполняли подвал жутким скрипом. Отступать было некуда. Витя раскрыл рот и дико, по-девчоночьи завизжал. Со стороны, наверное, крайне смешно, когда здоровый небритый мужик верещит, будто барышня, завидевшая мышь. Но ни человеку в костюме, ни жертве смеяться не хотелось.

Лязг клыков. Крик оборвался.

Человек бросился к двери. Он лихорадочно пытался открыть засов, но, как назло, тот заклинило. По полу расползалась лужа дымящейся крови. Режиссёра не особо интересовала природа происходящего. Он думал лишь об одном – КАК БЫ СКОРЕЕ ВЫБРАТЬСЯ. За спиной послышалось тяжёлое дыхание монстра. Господи. Слишком маленький подвал. По нему не побегаешь, как в фильмах ужасов. Как же…

– Я сказала, что не кусаюсь? – послышался девичий голосок. – Извини. Пошутила.

Он закрыл глаза, развернулся. Лучше не видеть, что произойдёт. Так проще. Режиссёр не боялся тьмы с детства – она спасительна, избавляет от страха. Киномеханик чувствовал смрад из акульей пасти, запах свежей крови и сырого мяса. По телу пробежала волна дрожи – непроизвольно. Как опытный человек, он знал: умолять, предлагать деньги, просить пощадить отца трёх детей (каковых у него ещё не было, но вдруг будут) – бесполезно. Он думал, что охотился на сбежавшую из дома дурочку. Нет. Монстр с челюстями акулы на спине мастерски заманил его в собственную ловушку.

– Бургер слишком маленький, – сообщило чудовище. – Я всё ещё голодна.

Человек в костюме почувствовал страшную, резкую боль – но лишь на долю секунды. Он перестал видеть и слышать, провалившись в пропасть, полную горячего мрака. Камера под софитами продолжала технично фиксировать, как морская хищница жуёт голову похитителя и, слегка поморщившись, выплёвывает прямо на доски осколки черепа и погнутые очки без стёкол. Встав посреди комнаты, девочка улыбнулась в объектив.

– А ведь отличное кинцо получится! Надо будет попозже пересмотреть.

– Умоляю, не заставляй меня в это верить.

– Разве я заставляю, генацвале? У меня всэ признания подписывали дабравольно.

– Допустим. И какое у народа отношение ко мне сейчас?

– Как и ко мне. По-разному. Вот, смотри! (Демонстрирует изображение Владимира Ильича Ленина с панковским гребнем на голове.) Это адын вариант. А вот это (Показывает фотографию голой девушки, целующей бюст вождя.) второй.

– (Тревожно оглядываясь.) Послушай… Крупской, по случаю, неподалёку нет?

– (Также оглядываясь.) Кацо, пока не встрэчал.

– Тогда честно скажу тебе, Коба, – мне второй вариант больше понравился.

– (Смеётся.) Ай, красавчик. Я в тэбе никогда не сомнэвался. Короче, ты бренд.

– (В панике.) Что?!

– А, да не психуй, слющай. Я тоже спэрва, когда такой слово услышал, согласно инстинкту кавказской крови начал кынжал искать в области пояса. Нэт, это не классифыкация педераста на мэстном диалекте. Напротив, кацо. Бренд означает фактически всё. Я так могу сказать, генацвале, это в каком-то роде круче камунызма. Ему поклоняются, за нэго готовы выложить послэдние дэньги. Здесь, например, очэнь распространено, что барышня спит с мужчиной за тэлэфон.

– За ужасный громоздкий аппарат? Товарищ Коба, это же сумасшествие.

– Сумасшэствие – стоимость этого аппарата. Особая модель, с яблоком на спинке, стоит… Нэт, Ильич, мне даже страшно тэбе сказать… Шэстьдесят тысяч. Просто падажди нимнога, осознай сумму. Шэстьдесят. Тысяч. Рублей. Тэлэфон.

– Гм… батенька, а купцы-то просят в бумажных ассигнациях или золотом?

– Я тэбе в долларах могу сказать.

– Лучше в фунтах или французских франках.

– Фунт дико просел после «Брэкзита», а франки уже пятнадцать лэт как отмэнили.

– (Горько.) Коба, я всегда говорил, что жажда власти сведёт тебя с ума. Несёшь совершенно дикую тарабарщину. Я не могу тебя понять. Во франке огромное золотое содержание. Даже если у него и триппер, как ты говоришь. Или это у фунта? Но как валюта вообще может заразиться венерической болезнью? Совсем запутался.

– (Вздох.) Шени деда, я так и думал. Харащо, помогу рэшить вопрос. (Лезет в карман.) Я знаю, ты не куришь. Но пожалюста, личная просьба, пару затяжек. (Достаёт трубку.) Крайне забористая вещь, чилавэк из Амстэрдама привёз. Прошу.

– Товарищ из местной партийной ячейки?

– Боюсь, что нэт, Владимир Ильич. Но если ты побрезгуешь, будэм разговаривать, как два ёжика в тумане. Вот, давай! (Он подносит к трубке спичку, вспыхивает огонёк, пространство обволакивает сизый дым, немного пахнет сливами.) Клянусь мамой, ощущения однозначно лючше, чэм на пленуме. Да не дёргайся ты так, не тряси бородкой. Просто расслабься, вдохни всей грудью… Харащо-о-о.

(Примерно через полчаса.)

– Слушай, Коба, ну это просто пиздец, бро. Стопудово, мозг выносит.

– Я смотрю, тэбя дико вставило, Ильич.

– Ага, прямо не по-детски. Штырит, как удава под колёсами самосвала. Причём я сам не знаю, что я говорю, но всё понимаю. Волшебное самочувствие, товарищ Коба. Правда, ощущение, словно бородка отваливается. Так и должно быть?

– Я тэбе фуфло бодяжить не буду, Владимир Ильич.

– (Затягиваясь.) Стало быть, за айфон америкосы шестьдесят косарей трясут?

– А хули им? Канэчна.

– Безбожно. А барышни за такой аппарат толпами идут в опочивальню?

– Штабелями. Ильич, наличие айфона – тэст на успэшность в жизни. Если у твоей подруги «яблоко», а у тэбя «сямсюнг», ты дешёвая лохушка. Тэбе в обществе прылычных людей даже самых элемэнтарных мэльчайших понтов не покидать. Пришла, кофе налила и жмись в углу вмэсте с «сямсюнгом», слёзы ужаса глотай.

– Хорошо, что я атеист, Коба.

– Пачиму?

– Иначе перекрестился бы. Значит, если так рассуждать, я похож на айфон?

– Нэт. Владимир Ильич, в атнашэнии тэбя бренд – это метафора. За тэбя никто не пэрэспит, ты нэ имеешь ежегодных модифыкаций – допустим, две гвоздики в каждом кармане, запасной кепка и съёмная борода, – и не дорожаешь с каждой новой моделью типа «Ленин 6S». Я поясню. Имя Ленин знает любой собака. Всэ в курсе, что ты делал рэволюцыю и картавил. Тебе вэзде стоят памятники с протянутой рукой.

– (В смятении.) Я прошу денег?

– Нэт, ты указываешь путь к свэтлому будущему. Оно где-то там, точное направление никто не знает. Можно сравнить с посылом на хуй, но откровэнно такое сказать никто не решается. В Восточной Европе и на Украине твои монументы почти полностью снесли, но в России они ещё остались. Про тэбя рассказывают много анекдотов, а дэтям в своё время прэзентовали как «доброго дэдушку Ленина».

– Какой же я дедушка… я умер в пятьдесят три года.

– Нэважно, ты считаешься мудрым старцем и образцом скромности. У тэбя не было дэнег, не было жэнщын, только один пиджак был. В крайнем случае два. Ты хотел справедливости для бэдных и всеобщего равенства. Остальное уже забыли. Тут, знаешь ли, проживают люди с довольно-таки короткой памятью.

(Совершенно упадническим тоном.)

– Вот блядь. Совсем настроение испортилось. Ужасно. Дай пыхнуть.

– На. Нэ жалко.

(Следует короткий, но действенный перерыв.)

– И насколько смешные про меня анекдоты?

– Пыхни ещё раз. Глубоко? Задэржи дыхание. Атлычно. Значит, смотри. Идёт по лесу мальчык, а на пеньке сыдыт Владимир Ильич Ленин, точит бритву. Проведёт по точилу и гляди-и-ит на мальчыка, улыбается. Проведёт – и гляди-и-ит, улыбается. Патом закончил и дэликатненько так положил бритву в чехол. Добрый Ленин потому что и дэтей любит. А ведь мог бы и полоснуть…

– (Неистовый кашель.) Да… ёб вашу… мать… ты… это… хер… знает… что… такое…

– Это новая реальность, Ильич. Они даже сэдьмое ноября больше не отмэчают.

– Почему?!

– Да им лучше отметить побэду над поляками четырёхсотлетней давности.

– (Неожиданно твёрдым голосом.) Коба. Чтобы осознать новую суть, травы не хватит.

– Могу ещё пэрца чили туда сыпануть. Прачищяет голову только так.

– Давай.

(Молчание вперемешку с чиханием.)

– …но при чём тут поляки? Это Феликс Эдмундович продавил?

– Нэт. Они посчитали, что рэволюцыя не удалась, поэтому и отмэчать нечего. И ещё… Я даже не знаю, как тебе сказать, Владимир Ильич, тут перца и травы мало. Вот стульчик посреди небытия, ты лучше присядь на него. Дэржись обеими руками.

– Так?

– Да. Готов? Слющай. Они причислили царя к лику святых.

– (В ступоре.) Николашку?! Коба, он же рабочих девятого января расстрелял!

– (С некоторой досадой.) Да вот прям абыдно. И я, и ты значительно больше народу расстрэляли. Но мы почему-то не святые, никто причислить даже не прэдлагает.

– (В гневе.) И водку царь Коля пил вёдрами… и с балериной Кшесинской спал.

– О, про балэрыну тэперь вообще нельзя. Ты чего, Николаша – святой. Он её не трахал, а благословлял… примэрно как ты Инессу Арманд. Но мы с тобой напрасно вели столь скучный образ жизни. В саврэменном российском государстве святым может стать только тот, кто пьёт как лошадь и трахается до потери пульса.

– А как там наша партия? Борется за счастье бедных и угнетённых?

– Никак. Её тэперь возглавляют люди с годовым доходом в двадцать миллионов долларов. Нэт, они, канэчна, клянутся в вечной вэрности мне и тебе, носят на митингах красные знамёна и лепят на стены наши портрэты, но на деле их интересуют не права трудящихся, а исключительно бабло. Нэт драк с казаками, бомбисты не убивают губэрнаторов, нэт нападений на банки с целью экспроприации награбленного, сахалинской каторги и то нэт. На Сахалине нэфть добывают. Большэвики сидят в Госдуме и голосуют за всё, что им прикажет правительство. Основная проблэма нынэшних рэволюционеров – как справиться с ожирением, поэтому коммунисты и диетологи сэйчас сотрудничают очэнь-очэнь плотно.

– (Медленно, как с кашей во рту.) И кто глава страны? Неужели царя вернули?

– Да, давно. Палнамочия примерно одынаковые, хоть и без короны.

– (Горячечным шёпотом.) Коба, а чего мы обсуждаем, толчём воду в ступе? У нас же сногсшибательный опыт подпольной работы. Давай срочно рванём в Германию! Инкогнито. Там соберём пленум. Массы наверняка угнетены. Рабочий класс, крестьянство. Поднимем наш народ на красную борьбу против капитализма!

– (Со вздохом.) Сэйчас просто так не уедэшь. В Германию виза нужна.

– Какая?!

– Шэнгенская. Да и не пойдут бороться. Рабочего класса практычески нэт.

– (С горечью.) Всех перевешали?

– Заводы после рэформ дэвяностых закрытые стоят, а если каторый открыт, там гастарбайтэры пашут. Узбэки, таджики, грузины тоже есть, как мне ни горько признавать. Но за станком работать западло. Вот в офисах другое дело, слющай! А мэнэджеров на рэволюцию не поднимаешь, они в кредитах по уши и соответствуют образу. Ты помнишь, что нашим мастэровым для широты жизни надо было?

– Конечно, Коба. Семью накормить, хорошенько выпить и закусить.

– Ну вот. А у них модно по пятницам в рэсторане сидеть, в боулинг играть, жаловаться, что всё пиздец как дорого и жизнь говно. Положэно баб снимать в Интэрнет-джан, ездить отдыхать в Турцию, покупать самые лучшие мобилы в рассрочку на зависть соседям. Какая классовая борьба, какая рэволюцыя, шени деда? Мэнэджеры и камунысты на баррикады не пойдут. Они будут стенать, но им проще на форумах материть руководство фирмы и правитэльство. Ильич, да что с тобой?

– (Прерываясь, почти шепотом.) Я плачу…

– Нэ надо. Я тоже сначала рэвел белугой. Моих портретов нэт. Никого не расстрэливают. С Германией помирились. А, ты не в курсе. Мы опять воевали. Их раздэлили на две части. И они отчего-то живут богаче победителей.

– (Давясь слезами.) Издеваешься? Как такое возможно?

– Ты мэня спрашиваешь? Ильич, в нынешней России нэт вещей, поддающихся логике. Это фэнтэзийный мир, какого ты никогда не знал, и пожалуйста, не сравнивай с царским врэменем. Здэсь слючаются любые чудеса, в других странах абсолютно нэреальные. Напрымэр, чиновник украдёт из казны миллиард, его посадят на неделю, а потом вернут все дэньги. Тигр спокойно спит рядом с козлом. А их язык? Мудозвон – это и достаточно глупый чилавэк, и министр правительства, и ругательство, и тот, кто переспал с твоей женой. Вот так-то.

(Слышен негромкий звук падения тела.)

– Ильич?

– (Растерянно.) Коба, я поскользнулся. Или ноги не держат. Или и то и другое. На кладбище лучше, чем в новой реальности. Кстати, а где моя могила? Как я и просил, похоронили рядом с покойной маман, на Волковском кладбище в Петрограде?

– Тэбя не похоронили. Выпотрошили, изъяли все органы, держат в соляном растворе в здании на Красной площади. Раньше на тэбе стояли ногами, принимая парады, а в нынешнее время ты очень популярэн у турыстов. Я тоже заходыл пасматрэть. Лэжишь под стеклом в костюмчике, ваймэ. Выглядишь потрясающе симпатычно.

– (В ярости.) Я им олень, что ли, делать из меня чучело? Проклятые капиталисты!

– (Тихо так.) Ильич, прости… это я распорядылся тэбя в мумию превратить. Панимаешь, думал, так многозначительнее. Сакральное поклонение, весь ты такой красавчик, э-э-э. Но я не знал последствий. Выяснилось, ты многим нравишься как мумия за стеклом, словно в зоопарке, и за просмотр дэнег не берут.

– (Уставшим, опустошённым тоном.) Коба, ты говно.

– Возможно. Но ты бы пасматрэл, какой Мавзолей я тебе отгрохал! А памятники! А изображения на деньгах! А «юные ленинцы»! Я выполнял все твои завэты… То есть, я понимаю, что ты мне ничего не завэщал, но я же в лепёшку расшибался…

(Слабый вздох.)

– Партия мутировала. Революцию делать не с кем. Проигравшие живут лучше победителей. Министры – мудозвоны. Коба, я не знаю, откуда ты взялся и зачем меня нашёл. Но трава больше не берёт. Давай просто пить водку и грустно молчать. А когда кончится водка, возьмёмся за спирт. Я теперь сто лет просыхать не буду.

– Поехали, Ильич. За рэволюцыю?

– Не чокаясь.