Глава восьмая
Страшнее не было прекрасного маркиза

Время шло. Хотя из периодических встреч с мессером Софусом я уже постигла истину о том, что время — всего лишь абстрактная условность, принятая для устранения когнитивного диссонанса у трехмерно мыслящих рас. Абстрактность абстрактностью, но подошел праздник Святого Исцеления. Как вы помните, именно в канун этого праздника мы должны были продемонстрировать Сюзанне вышитые гобелены и получить отпущение предыдущих грехов.

Но все случилось немного раньше. Дело в том, что Фигаро с королевским курьером получил срочное послание от своего господина. Оказывается, в канун великого праздника мессер Альбино возвращался в замок в обществе чрезвычайно значительного гостя: Его Высокоблагочестия теодитора святой юстиции Винченцио Доминикано делла Рустильоне. Истолковывая простым языком, наш дорогой хозяин вез в замок луну с неба. Или Северный океан. Или весь Чималайский горный кряж. Его Высокоблагочестие был настолько наделен властью в Старой Литании, что даже король выглядел перед ним школьником-первогодком. И вот этот человек должен ступить под своды Кастелло ди ла Перла. А своды-то довольно закопченные. И факелы не обновлялись незнамо сколько лет, не говоря о масляных лампах. А во всех коврах полно пыли и моли! А комнаты не проветрены! А постельное белье не пересчитано и, возможно, уже не имеет нового вида! А портьеры слежались и отсырели! А ведь Его Высокоблагочестие, разумеется, прибудет с целым штатом слуг — святых целомудренников. И это все молодые здоровые парни, способные поститься так, что на вертелах зажарится целая свиная ферма, а уж сколько опустеет бочонков с вином — и сказать страшно!

Словом, в замок пришла настоящая катастрофа. И если бы не мудрость Сюзанны и житейское хладнокровие мессера Фигаро, катастрофа сровняла бы замок с землей. А так у нас таки получалось выкрутиться из ситуации с честью.

Прежде всего Фигаро, Сюзанна и самые именитые служанки (в числе их — главная повариха) собрались в главной зале на военный совет. Вооружившись бумагой и перьями, они принялись создавать план и одновременно вести подсчеты расходов, в которые введет Жемчужину столь шикарный гость.

— Что мы знаем о вкусах Его Высокоблагочестия? — первым делом задала вопрос Сюзанна (мы с Оливией присутствовали, но неофициально, спрятавшись за ближайшей портьерой).

— Как утверждает официальная хроника священного града Ром святой юстиции, Его Высокоблагочестие предается самой суровой аскезе. Пищу он вкушает только в конце седмицы, и составляет она плесневелые ржаные сухари. Всю седмицу он поддерживает силы водой из Святой Мензурки. Спит он только два часа, и то стоя в специальном железном гробу, утыканном изнутри гвоздями. Носит власяницу, вериги, чугунные башмаки, а поверх всего тяжелую мантию, сотканную из железных нитей.

— Как он только не проржавеет, — пробормотала Оливия. — Металлист какой-то. Железный человек.

— Его послушники чистят тряпочкой со специальным маслом, — немедленно выдвинула версию я. Таким образом, наше присутствие было обнаружено, но это никого не удивило. На нас шикнули, но безобидно.

— Официальная хроника хороша только для благочестивых прихожан, которые видят в Его Высокоблагочестии оплот спасения на земле и пример для подражания в святости. Однако в официальной хронике не говорится, что в распоряжении святейшего Винченцио Доминикано имеется несколько экипажей — карет, ландо, даже механических паланкинов. Все они покрыты золотом, серебром, драгоценными камнями и лучшими тканями королевства.

— Понятное дело, — хмыкнула старшая повариха. — Он же вечно голодный, ослабевший, ему ж передвигаться трудно, вот его и возят в золотых каретах.

— Каждый экипаж сопровождается священной гвардией — двумя дюжинами отборных молодцов, закованных в латы и вооруженных мечами, копьями, скорострельными арбалетами и зажигательными свечами со слезоточивым газом для разгона особо благочестивых паломников.

— Также надобно отметить, что Его Высокоблагочестие, согласно своему сану, должен проводить богослужения в одеждах, которые говорят о красоте и истинности нашей веры. Поэтому он надевает ризы, сплошь расшитые жемчугами, изумрудами и рубинами, а голову его венчает тиара, вся усыпанная бриллиантами самой большой величины и ценности. Как говорят, бриллианты были пожертвованы благочестивыми поклонниками, пожелавшими остаться неизвестными. Один из бриллиантов — «Слеза чистоты» — был куплен росской царицей Пульхерией за несколько островов, на которые давно претендовали ниппонцы. Но что такое острова по сравнению с бриллиантом, характеризующим высокое благочестие жертвовательницы.

— Говорят, у царицы Пульхерии было сто двадцать любовников, иногда одновременно. Поневоле начнешь замаливать грехи.

— Князи мира сего частенько вынуждены замаливать грехи — на то их принуждает высокое положение. Говорят, затуманский лорд-канцлер подарил Его Высокоблагочестию особый наручный механизм целиком из золота и алмазов. Механизм всегда показывает точное время, а на руке выглядит как изящный браслет. Другого такого механизма нет во всем мире — мастера, который его изготовил, живьем растворили в серной кислоте.

— Уроды! — брякнула повариха. — А ежели механизм сломается, кто его будет чинить?

— Как утверждает Его Высокоблагочестие, за точностью хода механизма наблюдает особый ангел.

— Ну, ясно. Подытоживая все вышесказанное, можно сказать, дамы и господа, что в наш замок направляется великая буря. И для чего мессеру Альбино везти эту бурю сюда — загадка.

— Я знаю, — вдруг подала голос Оливия.

— О? — брови Сюзанны поползли вверх.

— Его Высокоблагочестие официально считается наместником Исцелителя на земле и обладает непомерной чудотворной силой. Папаша хочет, чтобы святейший Винченцио Доминикано исцелил меня. Так сказать, крайнее средство.

— Это делает ему честь, — сказал Фигаро.

— Он просто дурак, мой папаша, — хмыкнула Оливия. — Врожденные болезни не лечатся. Уж чудесами тем более. А в то, что этот осыпанный бриллиантами хрен совершит чудо, я верю не больше, чем в то, что луна споет нынче песенку «Я знаю точно, невозможное возможно».

— Оливия, чтобы больше я этого не слышала! — рявкнула Сюзанна. — Никаких оскорблений в адрес Его Высокоблагочестия! А то в гробах с гвоздями окажемся все мы. Или живьем сваримся в кислоте!

— Молчу, молчу, — Оливия изобразила крайнее смирение.

И тут затрубили трубы подъемного моста, причем несколько истерично, словно у врат было сразу несколько видов врагов.

— Опа, — неделикатно выразился Фигаро. — Их что, уже принесла нелегкая? Монти, ступай распорядись насчет врат, а я надену парадную ливрею.

Монти, главный мальчишка Фигаро, умчался к воротам замка, и мы, разумеется, рванули за ним. Кто бы ни был наш нежданный визитер, он стоил нашего пристального внимания.

Спрятавшись за одной из колонн центрального портала, мы наблюдали за тем, как опускают мост. Вообще-то зрелище было так себе, но самым важным оказалось то, что в некотором отдалении от моста, чтоб не запачкаться дорожной пылью, стояла карета, зеленая, как недозрелый лимон.

— Бэ-э, — тут же высказалась Оливия. — Это у кого так здорово с цветовосприятием?

Хуже того. На запятках кареты торчали два зелено-кислых герольда, и они синхронно протрубили в отороченные гербовой тканью трубы опять-таки нечто зелено-кислое. Трижды.

— О, слава Исцелителю! — пробормотала Оливия. — Идет Фигаро, и на нем его самая парадная ливрея, которую нам давали штопать на прошлой неделе. Теперь-то все будет чин-чинарем.

Фигаро изобразил положенный поклон и громко сказал:

— Я домоправитель замка Жемчужины, и поскольку хозяина замка, его светлости герцога Альбино Монтессори сейчас нет в этих стенах, я имею полное право узнать, кто имел честь прибыть к воротам Кастелло ди ла Перла.

И еще один поклонник, с легкой отмашечкой накидкой.

Зеленые герольды переглянулись, рассуждая, протрубить им еще раз или все-таки пощадить слух окружающих, и остановились на втором. С козел быстро спрыгнул кучер, напоминавший саранчу, и распахнул дверцу кареты, одновременно опуская позолоченные складные ступеньки. По ступенькам медленно, с невыразимым достоинством и благоприличием спустились крошечные ножки, которые я сперва приняла за лапки кузнечика, но потом все-таки разглядела на них ядовито-зеленые туфельки с золотыми бантами, светло-лимонные лосины и колет, цвета которого в зеленом мире я просто подобрать не могу.

Все мы молча и с некоторым ужасом воззрились на зеленое существо. Видимо, не у одной меня возникла мысль о том, что вместо человеческой головы у него окажется голова кузнечика либо саранчи. Но Исцелитель миловал. Голова оказалась человеческая, но до того маленькая и сморщенная, что напоминала, уж простите, усохший кабачок. Вершину головы украшала широкополая шляпа цвета зеленых яблок и обремененная павлиньими перьями. Покачиваясь под их тяжестью, кузнечикоид ступил на благословенную землю Кастелло ди ла Перла.

Мы все склонились в реверансе, и лишь Фигаро, умелец по части одновременных реверансов и вопросов, спросил:

— Кого мы имеем честь встречать на земле герцогства Монтессори?

Существо открыло рот. У него оказался неожиданно глубокий баритон:

— Я маркиз Корделио Фра Анджело, и я имею полное благословение Его Высокоблагочестия подготовить жилище герцога Монтессори к столь высокому визиту.

— А мы думали как-то сами… — донеслось из собравшейся толпы слуг, но маркиз даже не прореагировал на эту реплику. Своими огромными черными глазами он посмотрел на Фигаро и спросил:

— Вы — домоправитель?

— Так точно.

— Извольте проводить меня в мои покои и велите через шестнадцать минут подать туда свежего зеленого чаю. Без сливок и молока. После чая я жду вас у себя для обсуждения программы встречи Его Высокоблагочестия.

— Х-хорошо, — выдавил Фигаро, а кузнечикоид обвел глазами поместье и сказал:

— У вас мило. Скромно, но мило. Его Высокоблагочестие любит такие запущенные места.

Наверное, когда он делал разворот головой, я одна заметила, что глаза у него фасетчатые. И над переносицей два маленьких стебелька усиков. Что, Вторжение началось вот так просто?! Мессер Софус, я просто не дождусь встречи с вами!

Меж тем маркиза Корделио проводили в его покои (на самом деле это были покои Фигаро, но там царил всегда идеальный порядок, так что сами понимаете). Слуги собрались внизу на кухне и помалкивали, что было вообще-то для них нехарактерно. Мы с Оливией шли в библиотеку.

— Ты заметила? — спросила Оливия.

— Имеешь в виду фасетчатые глаза и усики?

Руки, нет, скорее, псевдоподии, с зацепками, как у саранчи. Рукава камзола это скрывают, но я же люблю подсматривать там, где скрыто. И еще ему очень трудно двигаться коленками вперед.

— Значит, это не человек, это монстр. И самое интересное, что этот монстр объявил себя распорядителем торжеств по случаю прибытия Его Высокоблагочестия. Как ты думаешь…

— Его Высокоблагочестие — тоже какое-нибудь насекомое?

— Не исключено.

— Ну, будем надеяться, что они носят мирный характер, очеловечились, приняли нашу культуру…

— Люция, ты че гонишь? Саранча примет человеческую культуру? Самка богомола? Пауки? Скорпионы? Сороконожки?

— Ой, ну подожди, прямо так сразу-то… А вдруг этот кузнечик — он свидетельство чуда Его Высокоблагочестия, единственный экземпляр. Ну, помнишь, в детской книжке все читали: «вывихнуто плечико у бедного кузнечика». Никто же не знает продолжения, а может, вот как раз Его Высокоблагочестие и спас несчастное насекомое, и оно теперь ему верно служит.

— Люция, какая ты все-таки дура. Я считаю — это нашествие.

Меня прямо в грудь толкнуло. Но я не могла пересказывать Оливии свои беседы с мессером Софусом.

— У тебя точно паранойя, Оливия. Начитаешься всяких запрещенных романов на ночь: «Человек-паук губит Галактику», «Человек-таракан насилует земных принцесс». Лучше бы почитала стихи какие-нибудь.

— Ага, «Путешествие по аду» моего папаши, где все муки и грешники описаны так, словно он с ними за ручку здоровался. Уж лучше человек-паук. Знаешь, сколько у паука яиц?

— Отстань! Фу, гадость, я пойду, переоденусь к обеду. И вообще, раз тут это зеленое нечто появилось, надо вести себя благородно и достойно, чтоб потом от герцога не влетело.

В своей комнате я осмотрелась. Здесь всегда было чисто — и благодаря моим усилиям, и благодаря старательности горничной. На кровати было разложено свежее платье — значит, о переодевании к обеду подумала не я одна. Платье было темно-зеленого цвета, а по подолу были вышиты салатовые листочки и цветочки. Мало того, полагался геннин с темно-зеленой вуалью. Если учесть, что геннин я не носила со времен пансиона, то становилось ясно — это ужесточение местных правил.

Когда я вышла в обеденный зал, мне показалось, что я гуляю в парке. Все дамы и мужчины были одеты в одежды самых разных оттенков зеленого цвета, а самые подобострастные — в оттенки маркиза Фра Анджело. Самое ужасное, что даже на Оливии были лосины цвета пекинской капусты и туника цвета репы.

— Интересно, — молвила Оливия, — а за обедом нам тоже репу будут подавать. Или тушеное сено?

Молодые люди, оставив свои обычные вольности, подвели дам к столу и сами расположились стоя, ожидая высокого гостя. Оказалось, гость не может никуда впереться без своих герольдов. Сначала вошли они, протрубили какое-то яростное безобразие, а затем уже изволил войти маркиз Фра Анджело. Интересно, подумала я, а в туалет он тоже с герольдами ходит, дважды — до и после? Или ему — как кузнечикоиду — человеческие уборные ни к чему?

Маркиз остановился у своего кресла и оглядел зал огромными глазами.

— Приятно видеть такое общество, — молвил он. — В столь гармонично выбранных цветах нарядов. Прошу садиться, господа.

Нет, все-таки сел он коленками вперед, за этим я проследила.

Начали подавать блюда.

— Я взял на себя смелость, — подал голос кузнечикоид, — ознакомить вас с блюдами, которые обычно подают у меня за столом. Надеюсь, вы будете довольны. Пареное с цукатами сено особенно удается в этом сезоне, и хотя Его Высокоблагочестие отказывается от столь скромной пищи, я тем не менее по-прежнему убежден в ее высокой полезности. Приятного аппетита!

— Ну я как в воду глядела, — мрачно сказала Оливия. — Слышь, ты, репа есть?

— Вам пареную, соте или рагу, сударыня?

— Все три вида. И кетчуп.

— Простите, сударыня?!

— Вали. А знаешь что, Люция, неделя такого подножного корма, и я начну жрать наших гостей. Себастьяно вон какой упитанный.

— Тебе — филе, а я люблю копченые ребрышки, — договорились мы.

Репа, в целом, оказалась даже ничего себе, съедобная. А вот от пареной травы мы отказались. Вин тоже не было, были березовый сок и настойка топинамбура, так что все прошло быстро и трезво.

— Благодарю за обед, господа, — бодренько вспрыгнул из кресла кузнечикоид, еще бы, ему траву жрать — самое то. — Фигаро, жду вас, наследницу рода Монтессори и ее компаньонку в своих покоях через полчаса. Попрошу не опаздывать.

— Ну что вы! — заверили мы.

Маркиз Фра Анджело даром времени не терял. В наше отсутствие он разложил на письменном столе большую карту герцогства Монтессори и, держа в крошечных пальчиках позолоченную лупу, пристально ее рассматривал.

— Маркиз, — осмелился подать голос Фигаро. — Мы все явились по вашему требованию.

— Прошению, дорогой, прошению. Кстати, какая удача, что в покоях имеется столь подробная карта владений герцога Альбино. Это очень удобно.

— Его Высокоблагочестие намеревается осмотреть все эти владения? — От ужаса у Фигаро заметно свело щеки.

— Отнюдь, — улыбнулся (или что он там сделал) кузнечико-маркиз. — Его Высокоблагочестие в силу понимаемых обстоятельств не может позволить себе длительного отдыха даже в одном из самых лучших поместий Старой Литании. Он чрезвычайно занят миссионерскими трудами, пастырской деятельностью, наставлением на путь истинный всех несчастных, с этого пути сбившихся. Кстати, хотел бы привести уместный пример. Наверняка все вы слышали, дурная слава вперед бежит-то, о недостойном, я бы даже сказал, развратном поведении графа Дилидона Хуана, совсем забросившего вопросы веры и благочестия и употреблявшего свои несметные сокровища на цели весьма и весьма недостойные. Так вот, однажды граф сподобился чести побывать на персональной проповеди у Его Высокоблагочестия, пекущегося непрестанно о душах своей паствы. Сами понимаете, что даже такой распутный человек, как граф, не мог отклонить предложение, от которого невозможно отказаться. Беседа меж ними была долгой, и после нее граф Дилидон Хуан вернулся в мир совершенно иным человеком. Во-первых, он победил в себе грех стяжательства и сребролюбия и в ближайшее же время отписал все свое имущество святой юстиции, что, несомненно, послужит к увеличению добра и красоты в нашем государстве и даже за его пределами.

— Но где же теперь живет граф Хуан? — осмелилась подать голос я.

— Он решил повторить подвиг своего учителя и заказал для себя огромную полую каменную статую. Статую он повелел поставить на кладбище, покидает ее он только ради неотложных нужд, а пребывая внутри, издает вопли глубокого стенания и раскаяния. Особенно он умоляет о том, чтобы его более не удостаивали чести зреть Его Высокоблагочестие — таков оказался эффект воздействия святого подвижника на бывшего распутника.

Мы с Оливией переглянулись. Это что ж там надо было увидеть, чтобы заточить себя в каменный саркофаг на остаток лет?

Мессер маркиз помахал пальчиками, привлекая наше внимание.

— Вернемся к сегодняшней ситуации. Как явствует из карты, герцогство обладает обширными пустошами, которые Его Высокоблагочестие пожелает обозреть ради рекомендаций по их планомерному использованию. Думаю, визиту на пустоши можно будет посвятить третий день торжества. Первый день, день встречи Его Высокоблагочестия под сводами замка, мы должны обговорить более подробно.

В лапках у него материализовался зеленый блокнотик и зеленый же карандашик.

— Итак, — начал маркиз. — Начнем с того, что кортеж Его Высокоблагочестия на сей раз очень скромен: всего двенадцать святых послушников и два десятка священных гвардейцев. Вот, у меня здесь схема замка, давайте посмотрим, где лучше разместить свиту, ведь они одновременно должны и не мешать святому теодитору, и быть доступны по первому же его зову…

— Тогда, возможно, нам следует сначала решить, где мы разместим Его Высокоблагочестие?

— О, ну это же ясно! — всплеснул руками Фигаро. — В лучших покоях замка, где в свое время останавливался его величество…

— Нет, нет, — покачал суставчатым пальчиком кузнечикоид. — Его Высокоблагочестие запрещает делать себе покои внутри помещения. Он предпочитает свежий воздух, и поэтому мы должны особое внимание уделить крыше замка. Его Высокоблагочестие разместится именно там. Фигаро, в каком состоянии находится крыша замка?

— В… в хорошем, маркиз. Ее полтора года назад перестилали — теперь она застелена в два слоя лучшим тролльским плоским шифером…

— Тролльским? Хм. Это досадно. Разве герцог не знает, что мы ввели санкции против Троллии? И к тому же король призывает всех подданных поддерживать отечественных производителей! А вы — тролльским. Уж, на крайний случай, крыли бы черноросским. У нас с ними давняя дружба, и картофель у них замечательный… Даже не знаю, что делать. Ведь перестелить крышу заново за столь короткий срок не удастся?

— Никак нет, маркиз!

— А что, если… — подала голос Оливия, и все посмотрели на нее так, словно заговорила ваза на камине. — Что, если плотно застелить крышу коврами? Ковров, особенно отечественного производителя, у нас в избытке. Мы настелем их в два слоя и по краям прикрепим металлическими скобами, чтоб ветром не сдуло. И крыша приобретет к тому же праздничный вид.

— Мне нравится ваша идея, малютка, — сказал маркиз. — Вы ведь дочь герцога Монтессори?

— Совершенно так, маркиз.

— Чувствуется благородная кровь. Хорошо. Готовьте ковры немедленно и пошлите на крышу слуг, чтобы они сделали там все, как должно. Да! И обязательно проверьте, чтобы в коврах не было моли! Его Высокоблагочестие не благословляет моли плодиться и размножаться, она приводит его в священную ярость, а этот его визит священной ярости не предполагает, как я надеюсь. Теперь вернемся к тому, с чего начали — с размещения свиты. И раз уж Его Высокоблагочестие будет пребывать на крыше, следовательно, его свите можно будет полностью занять чердак. Полагаю, чердак в замке обширный?

— О да, — сказал Фигаро. — Обширный, но он несколько захламлен.

— Вычистить. До последней пылинки.

— А следует ли доставлять туда какую-либо мебель?

— Не стоит, — сказал маркиз. — Голые стены, голый пол. И никаких ковров туда! А то святые послушники быстро окукливают… э-э, погружаются в молитвенный подвиг. А гвардия вообще должна круглосуточно бдеть, охраняя Его Высокоблагочестие. Кстати, на чердаке есть окна?

— Да…

— Застекленные?

— Конечно.

— Стекла следует вынуть. Так гвардии легче будет вести круговой осмотр.

Мы с Оливией переглянулись. Интересно знать, когда это стекла мешали круговому осмотру. Мешают они только в том случае, если из окна нужно вылететь какому-нибудь… насекомому.

— Заметьте, — поднял пальчик маркиз. — Я не обсуждаю с вами, что следует подавать на стол Его Высокоблагочестию и свите.

— Да, — кивнула Сюзанна. — Мы не обговаривали меню, а это так важно…

— Вот сейчас этим и займемся. Много ли в поместье цветочного меда?

— Достаточно.

— А варений, пастилы, желе?

— Они занимают большую комнату в подвале, маркиз.

— Замечательно, — протянул маркиз. — Две бочки меда — не самого превосходного качества — вам следует растворить в белом вине и поставить чаны с напитком на чердаке. Это питание для гвардии и послушников.

— Какой странный рацион! И потом, через открытые окна на сладость налетят мухи, комары, осы…

— Не страшно, — маркиз улыбнулся или изобразил улыбку, и вот это действительно было страшно. — Как налетят, так и поплатятся за это… Теперь о питании Его Высокоблагочестия. Он вкушает пищу в полном одиночестве и в своих покоях, то есть на крыше. Туда вы отправите чан с вареньем и четырнадцать дюжин куриных яиц.

— Все четырнадцать дюжин сразу?

— Да. Они должны лежать рядами в плоских корзинах и исключительно на солнцепеке.

— Но они же протухнут!

— Это вас не должно волновать, — кузнечикоид внимательно обвел всех нас своими жуткими глазами. — Если вы еще не поняли, к вам в замок приезжает исключительная личность. И у нее свои правила, свои вкусы, привычки и распорядки. Никто не вправе критиковать или, избави Исцелитель, осуждать вкусы и привычки Защитника веры. Все все поняли? Как видите, наши запросы невелики. И несложны. Так что, если вы немедленно приступите к выполнению поставленных задач, то потратите на это совсем немного времени. Как велик святой теодитор в своей непритязательности и скромности! Ступайте, я вас больше не держу. Сам я пока поезжу по поместью. Думаю, в ближайшие часы я вам не понадоблюсь, а все дополнительные вопросы мы обсудим за ужином.

Все мы вышли из покоев маркиза в состоянии тяжелого когнитивного диссонанса. Проще говоря, у нас на некоторое время поехали крыши.

— Крыша, — подал голос Фигаро. — Я, безусловно, повидал в этом замке разных гостей за годы своего служения, но еще ни один из них не устраивал себе покои на крыше. Даже леди Бланши, которая посещала его светлость, как припоминаю, пятнадцать лет назад, поселилась всего лишь в донжоне… Правда, она испортила пять комплектов льняных простыней, сделав из них себе платье со шлейфом, чтобы вывешиваться на нем по ночам из бойницы…

— Не отвлекайтесь, мессер Фигаро, — деликатно тронула дворецкого за плечо Сюзанна. — Давайте подумаем, кого нам послать на крышу.

— Сначала ее надо отчистить от мусора. Пусть это будут конюх, три его помощника…

— Маловато.

— Нам еще чердак от хлама разгружать.

— Логично. На чердак кого? Вассалов же нельзя — они рыцари, они не привыкли таскать тяжести… Горничных?

— Ни в коем случае! Можно подумать, они привыкли таскать тяжести.

— У меня идея, — сказала Оливия. — У нас ведь масса родственников болтается по замку, жрет, пьет и ни дрына не делает. Один Себастьяно Монтанья чего стоит! Надо их в принудительном порядке, в связи со сложившейся ситуацией, заставить помогать в подготовке к визиту Его Высокоблагочестия. Откажутся — всех в двадцать четыре часа вон из замка без узелков со съестными припасами!

— А вот это, — улыбнулся Фигаро, — отличная идея! Наконец-то затраты на проживание и питание этих господ окупятся.

— Я составлю список, распределю всех по фронтам работ, — сказала Сюзанна. — Главное — не пускать никого лишнего на кухню к кухаркам и главному повару. Мессер Кальве очень трепетно относится к процессу приготовления пищи, и его половник без пощады сразит любого, кто посмеет как-то этот процесс нарушить. К тому же он может и передником задушить. С него станется. Я, например, в кухню ни ногой, когда там мессер Кальве командует поварятами.

— Значит, кухню исключаем. Госпожа экономисса, жду вас со списком через полчаса. Госпожа Оливия, вы с компаньонкой…

— Мы с Люцией займемся украшением замка внутри. Ну, гирлянды повесим из бумаги, флажки, фонарики, — Оливию понесло в удивительные дебри, но я лишь кивала головой и улыбалась. — Опять же, мы столько гобеленов вышили — повесить надо.

— Как будет угодно. Главное — поменьше путайтесь под ногами.

Нет, а вот это — откровенная наглость! Да Оливия и я — первые в любом приключении!

Все разошлись. Мы с Оливией, как обычно, отправились в библиотеку — якобы для изготовления картонажных украшений, а на самом деле — для обсуждения сложившейся ситуации. Роясь на полках в поисках цветной бумаги или хотя бы книг с цветными картинками, мы с полчаса трещали по поводу загадочного гостя и его свиты. Мы, кстати, заодно просмотрели подшивку альманаха «Вестник Рома. Как живет Церковь трудами святого Защитника веры». В пухлых глянцевых альбомах «Вестника» было очень много гравюр — вот Его Высокоблагочестие освящает новую партию инструментов для пыток и казней, вот благословляет лиганийские регулярные войска, вот дает аудиенцию королеве, вот объезжает поля спелой ржи где-то в провинции, вот совершает молебен на введение Старой Литанией санкций против Союза Республик Ветхого Совета… Но ни на одной гравюре мы не смогли рассмотреть лица святого теодитора. То есть смогли бы, но всюду оно было завешено плотной вуалью, даже без прорезей для глаз. В каком-то из альманахов мы прочли, что эта мера применяется для того, чтобы свет лица Винченцио Доминикано не лишил зрения простых смертных. И в целях общей безопасности. Его величество тоже вон постоянно ходит в шлеме, даже, говорят, моется в нем и спит. А мало ли! Вдруг враги Литанийского королевства, узрев высокие лица, сглазят их? Такой возможности никогда нельзя исключать. Даже собственных ведьм приходится сжигать по сто — двести штук ежемесячно, судя по рапортам недремлющей святой юстиции. А если против нас еще и заграничные ведьмы ковы плетут, а они наверняка плетут!

Начитавшись «Вестника Рома», мы почувствовали себя несколько обалдевшими. Оказывается, у Старой Литании столько врагов, что внешних, что внутренних, — ужас! И если бы не активное вмешательство в дела королевства Его Высокоблагочестия, нам всем давно бы пришел трындец. А так — народу хоть репу пареную есть можно. И брюкву — в изобилии, и репчатый лук с квасом.

— Поневоле начинаешь гордиться своей страной, — задумчиво протянула Оливия. — Если у нас столько врагов, значит, мы что-то значим в мировом раскладе сил? Слушай, давай в армию завербуемся! Маркитантками!

— Оливия, уймись уже. У тебя глаза блестят, словно ты в одиночку напилась бахрейнского портвейна.

— А откуда ты знаешь про портвейн?

— А то я не видела початую бутылку за твоим ночным горшком!

— Гнусная шпионка. Что тебе было нужно за моим ночным горшком?!

— Мне просто обидно, что ты вылакаешь все в одно рыло, а мне останется ненавистная трезвая действительность.

— А ты знаешь, что наше королевство вот уже четыреста лет ведет борьбу с пьянством и алкоголизмом?

— Понятно. И ты уже решила подготовиться во всеоружии к юбилейным торжествам…

— Не дрожи, Люция, жалкое существо. Бутылка все там же. И уровень портвейна в ней прежний. Я проверяла утром. Мы с тобой вечерком это дело провернем… Запасемся вареной репой. Репа и портвейн… Эх, жалко кетчупа нет!

— Кто здесь что-то говорит о портвейне?

Расшвыривая во все стороны тома из полного собрания сочинений затуманского философа Бертрама Вустера, взорам нашим предстал помятого вида мессер Себастьяно Монтанья.

— Ой, тысяча голых нимф! — простонал он, хватаясь за встрепанные кудри. — Я-то думал, тут разговаривают порядочные люди, а это вы, гарпии, драконши, гадюки…

— Сколько сложных слов сразу, — хмыкнула Оливия. — Люция, как ты думаешь, он их по бумажке выучил или на стенах комнаты написал?

— Просто у него похмелье, — у меня на это дело глаз-алмаз. — Вот и говорит незнамо что.

Себастьяно жалобно скривился:

— Здесь прозвучало божественное слово «портвейн»! А иначе я никогда бы не вылез из своей уютной норки…

— Ты посмотри, герцогиня, на это прыщавое рыло! Он, значит, опять лазил в винный погреб, накачался, как токарь пятого разряда, и дезертировал в библиотеку, в то время как весь остальной замок трудится до седьмого пота, готовясь к приезду Его Высокоблагочестия! Себастьяно!

— Чё?

— Ты ничтожество!

— Я в курсе. Мой папа говорит мне это двести четырнадцать раз в сутки. Еще новости будут? И все-таки как мы решим вопрос с портвейном? Настоящим дамам полагается быть милосердными к рыцарям, коих снедает тяжкое похмелье.

— Из тебя рыцарь, как из меня балерина королевского театра, — отрезала Оливия. — Но портвейн тебе будет.

— Оливия, ты владычица моего сердца, — криво становясь на одно колено, пропел Себастьяно. Не удержался, рухнул на стопку журналов «Что должна знать настоящая принцесса». — Ну-ка, неси стаканы на стол… Я готов даже на тебе жениться.

— Была нужда, — фыркнула Оливия. — Люци, сбегай-ка в мои покои. У меня появился план.

— И ради этого плана ты дашь вылакать настоящий бахрейнский портвейн этому недоделку?

— Беги давай, это приказ.

Я повиновалась. Бутылка и впрямь оказалась на месте. Хорошо хоть, служанки, что опорожняют местные ночные горшки, ее деликатно не заметили.

Когда я вернулась, Себастьяно и Оливия сидели там же.

— Третьей будешь? — аристократично спросила Оливия.

— Я нахожу этот вопрос неуместным, ваша светлость, — надменно сказала я, но тут же расхохоталась. — Я даже стаканы принесла.

Оливия, не чинясь, разлила портвейн по стаканам:

— За нас и за спецназ! — произнесла она тост, который очень любила, но сути его не понимала. Как и я, впрочем. Что это за таинственный «спецназ», мы не ведали.

Осушив стаканы, мы блаженно выдохнули, правда, Себастьяно, нарушив торжественность минуты, рыгнул. Что с него взять, недоделок — он и в Литании недоделок.

— Как хорошо-о-о-о! — томно простонал он и понюхал свою кружевную манжету. — А давайте по второй, не тормозя!

— Стоять! — голос герцогини Монтессори стал железным. Я убрала бутылку за спину. — Сперва дело делать будем. Себастьяно, от тебя требуется тупой физический труд и некоторая доля прыткости.

— Так я и говорю: по второй! И тогда все что угодно!

— Налей ему, Люци. На полпальца.

— Все герцогини такие жмотки, — проворчал Себастьяно, но выпил молниеносно.

— Я чувствую себя мифическим богом Кераклом и готов раскерачить все, что к полу не приколочено. Герцогиня, повелевайте.

Это он подольститься пытается. Бутылка-то еще наполовину полна.

— Мы с Люцией решили слегка приукрасить замок в связи с приездом Его Высокоблагочестия. Простенько, по-детски, но со вкусом. Цепи…

— Ух? — восхитился Себастьяно. — Наручники, плетки?! Может быть, даже страпоны? Шалунья!

— Заткнись и дослушай, урод. Страпоны ему. Вожжой тебя отхлестать, и то…

— Оливия, перестань так говорить, а то он стал какой-то красномордый…

— Извращенец.

— Да! — радостно выдохнул Себастьяно.

— Заткнись! Цепи будут из бумаги. Цветной. Мы навырезаем. Нужно будет их развесить на балках главного зала — ярко, празднично. Еще будут бумажные фонарики на ленточках. И вот еще у меня идея — из золотой фольги мы с Люцией вырежем звездочки, птичек, бабочек, в общем, всякую слащавую дрынотень, а ты будешь крепить их к стенам…

— Чем крепить?

— Язы… Клей дам, то есть не совсем клей. От кого-то из прежних герцогов Монтессори осталась масса клеящего крема для вставных челюстей, вот он и пригодится, — Оливия поняла, что воображение у похмельного Себастьяна богатое, и стала осторожнее в словах. — Люци, как ты думаешь, вырезанные из красного бархатного картона слова «Добро пожаловать!» украсят главный вход?

— По-моему, там лучше повесить орифламму с гербом рода Монтессори. А то прямо какой-то детский лагерь получается.

— Что ты знаешь о детских лагерях, — мечтательно протянул мессер Себастьяно. — Какие там вожатые… А песни у костра…

Пришлось еще раз выпить, чтобы мысли Себастьяно окончательно приняли деловое направление. Он клятвенно заверил нас, что выполнит все, что мы пожелаем, и даже наши гобелены вывесит в холле.

Мы дали ему немного подремать, пока сами разыскивали цветную бумагу, ленты, фольгу, клей и прочую мишуру. Настроение у нас было самое творческое. Правда, к нему примешивалось некое коварство.

А что из всего этого получилось, вы поймете дальше.