2 июля
Ладно, блин. Да.
Просто для сведения: Мисти отчасти сама виновата во всей этой хрени. Бедняжка Мисти. Мисти Мэри Клейнман. Маленький беспризорный продукт развода, чьей мамы почти никогда не бывало дома.
Все сокурсники в институте, все ее подружки с факультета изящных искусств, они говорили:
Не надо.
Нет, говорили подружки. Только не Питер Уилмот. Только не «вшивый Юпитер».
Восточная школа искусств, Академия изящных искусств в Мидоуз, Уилсонский художественный институт. По слухам, Питер Уилмот вылетел отовсюду.
Ты вылетел отовсюду.
Каждый художественный институт и колледж в одиннадцати штатах: Питер там числился, но не ходил на занятия. Его ни разу не видели в мастерской. Его родители наверняка были богаты, потому что он проучился почти пять лет, но так и не составил портфолио своих работ. Питер только заигрывал с девушками, постоянно. Питер Уилмот, у него были длинные черные волосы, и он все время ходил в старых вытянутых вязаных свитерах грязно-синего цвета. Шов на одном плече вечно расползался, нижний край свисал ниже ширинки.
Толстые, худые, молоденькие, пожилые — все без разбору, — Питер целыми днями слонялся по кампусу в своем замызганном синем свитере и флиртовал со студентками. Гадкий Питер Уилмот. Подружки Мисти, однажды они показали на него пальцем, на его свитер, начавший распускаться на локтях и по нижнему краю.
Твой свитер.
Петли разлезлись, и сквозь обвисшие дырки на спине проглядывала черная футболка Питера.
Твоя черная футболка.
Единственным отличием между Питером и бездомным психом на амбулаторном лечении с ограниченным доступом к воде и мылу были его украшения. Хотя, может, и нет. Это были старые, грязные брошки и ожерелья из стразов и поддельного жемчуга. Исцарапанные куски цветного стекла, которые Питер носил на груди, приколов к свитеру. Массивные бабушкины брошки. Каждый день разные. То большая вертушка из фальшивых изумрудов, то снежинка из надколотых стеклянных бриллиантов и рубинов. Проволочные детали позеленели от пота.
От твоего пота.
Дешевенькая бижутерия.
Просто для сведения: в первый раз Мисти встретила Питера на выставке работ первокурсников, где она с подружками рассматривала картину с изображением большого каменного дома. С одной стороны к дому была пристроена оранжерея, зимний сад с пальмами. В окнах виднелся рояль. И мужчина, читающий книгу. Частный маленький рай. Ее подружки хвалили картину, подбор цветов и все прочее, и вдруг кто-то сказал:
— Не оборачивайся. К нам идет вшивый Юпитер.
Мисти не поняла:
— Кто?
И кто-то сказал:
— Питер Уилмот.
А кто-то другой добавил:
— Не смотри ему в глаза.
Все ее подружки в один голос твердили: Мисти, не надо его поощрять. Каждый раз, когда в комнату заходил Питер, все женщины вдруг вспоминали, что им надо бежать по делам. Нет, от него не воняло, но все равно почему-то хотелось отойти от него подальше. Он не пялился ни на чьи сиськи, но большинство женщин в его присутствии все равно скрещивали руки на груди. Наблюдая за всякой женщиной, говорящей с Питером Уилмотом, можно было заметить, как ее лобная мышца сминает кожу на лбу в морщины — верный признак испуга. Полуопущенные верхние веки Питера застывали в прищуре, как будто он злился, а не искал, в кого бы влюбиться.
А потом все подружки Мисти, в тот вечер в галерее, они бросились врассыпную.
И Мисти осталась один на один с Питером, с его сальными волосами, и растянутым свитером, и старинной дешевенькой бижутерией. Он стоял, уперев руки в боки, и раскачивался на каблуках. Глядя в упор на картину, он сказал:
— Ну так что?
Не глядя на Мисти, он сказал:
— Тоже струсишь и убежишь, как твои сладенькие подружки?
Он сказал это, выпятив грудь. Его верхние веки застыли в прищуре, нижняя челюсть задвигалась. Зубы заскрежетали. Он развернулся и так тяжело привалился спиной к стене, что картинка рядом с ним покосилась. Он стоял, прижимаясь плечами к стене и держа руки в передних карманах джинсов. Питер закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Потом медленно выпустил воздух, открыл глаза и сказал, глядя на Мисти в упор:
— Ну, и что скажешь?
— О картине? — сказала Мисти. Старый каменный дом. Она протянула руку и поправила покосившуюся картину.
Питер посмотрел вбок, не поворачивая головы. Он посмотрел на картину возле его плеча и сказал:
— Я рос по соседству с этим домом. Парень с книжкой — это Бретт Питерсен.
А потом он сказал очень громко, чересчур громко:
— Выйдешь за меня замуж?
Так Питер сделал ей предложение.
Так ты сделал ей предложение. В первый раз.
Все говорили, он вырос на острове. Остров Уэйтенси, настоящий музей восковых фигур, где старые добрые островные семейства знают свою родословную вплоть до времен Мейфлауэрского соглашения. Где старые добрые семейные древа сплелись ветвями, и теперь каждый с каждым в родстве. Где уже две сотни лет никому не приходится покупать столовое серебро. Они каждый день ели мясо, за каждой трапезой, и все сыновья этих древних почтенных родов, похоже, носили все те же дешевые затасканные украшения. Это вроде как местная мода. Их старые каменные дома возвышались на Дубовой, Можжевеловой, Ивовой улицах, картинно побитые соленым воздухом.
Даже все их золотистые ретриверы приходились друг другу родней.
Люди говорили, что на острове Уэйтенси все было музейного качества. Старомодный паром, вмещавший шесть автомобилей. Три квартала кирпичных зданий на Платановой улице, бакалейная лавка, библиотека в старой часовой башне, торговые ряды. Белая дощатая обшивка и широкие веранды старого, ныне закрытого отеля «Уэйтенси». Церковь Уэйтенси, сплошь гранит и витражные стекла.
Там, в институтской галерее, на Питере была брошь в виде круга из грязных синих стекляшек с еще одним кругом, из поддельных жемчужин, внутри. Нескольких синих камней не хватало, пустые гнезда щетинились острыми зубчиками. Металл — серебро, но погнутое и почерневшее. Острие длинной булавки, торчавшее из-под края, было покрыто прыщами ржавчины.
Питер держал в руке большую пластмассовую кружку пива с логотипом какой-то спортивной команды. Он поднес кружку к губам, сделал глоток и сказал:
— Если ты не собираешься за меня замуж, то и нет смысла тебя приглашать на обед, верно?
Он посмотрел в потолок, потом перевел взгляд на Мисти и сказал:
— Я считаю, такой подход экономит всем хренову тучу времени.
— Вообще-то, — сказала ему Мисти, — этого дома не существует. Я его выдумала.
Сказала Мисти тебе.
И ты сказал:
— Ты помнишь этот дом, потому что он так и живет в твоем сердце.
И Мисти сказала:
— Млядь, откуда ты знаешь, что живет в моем сердце?
Большие каменные дома. Мох на деревьях. Океанские волны, что плещут и бьются о берег под утесами, нависшими над водой. Вот что живет в маленьком жалком сердечке девчонки из белых отбросов.
Может быть, потому, что Мисти осталась стоять на месте, может быть, потому, что она была толстой и одинокой и не убежала, как все остальные, ты глянул на брошь у себя на груди и улыбнулся. Ты посмотрел на нее, на Мисти, и сказал:
— Нравится?
И Мисти сказала:
— Она старинная?
И ты сказал:
— Надо думать.
— Что это за камни? — спросила она.
И ты сказал:
— Синие.
Чтобы ты знал: было очень непросто влюбиться в Питера Уилмота. В тебя.
Мисти сказала:
— Откуда она у тебя?
И Питер легонько качнул головой, улыбаясь в пол. Он пожевал свою нижнюю губу. Прищурившись, оглядел галерею, тех немногих людей, что еще там оставались, посмотрел на Мисти и сказал:
— Обещай, что не испугаешься, если я тебе кое-что покажу.
Она оглянулась на своих подружек; они стояли у какой-то картины на другом конце зала, но наблюдали за ними.
И Питер прошептал, не отрывая задницы от стены, он наклонился к Мисти и прошептал:
— Художник должен страдать, чтобы творить настоящее искусство.
Просто для сведения: Питер однажды спросил у Мисти, знает ли она, почему ей нравится то искусство, которое нравится. Почему жуткая батальная сцена вроде «Герники» Пикассо может быть невероятно прекрасной, а картина с двумя единорогами, целующимися в цветнике, может быть совершенно никчемной херней.
Хоть кто-нибудь знает, почему ему нравится то, а не это?
Почему люди делают то, а не это?
Там, в галерее, под пристальным взглядом подружек, одна из выставленных работ должна была быть картиной Питера. И Мисти сказала:
— Да. Покажи мне настоящее искусство.
И Питер отхлебнул пива и вручил ей кружку. Он сказал:
— Помни. Ты обещала.
Он схватился двумя руками за обтрепанный подол своего свитера и поднял его вверх. Так раздвигается занавес. Сбрасываются покровы. Показался тощий живот с тонкой дорожкой волос, тянущейся посередине. Потом — пупок. Затем — два розовых соска в обрамлении жидких волосков.
Свитер остановился, закрыв лицо Питера, и один из сосков приподнялся, вытянулся длинной каплей: покрытый струпьями, красный, прилипший к изнанке старого свитера.
— Смотри, — сказал из-под свитера голос Питера, — брошь приколота прямо к соску.
Кто-то вскрикнул, и Мисти резко обернулась к подружкам. Пластмассовая кружка выпала у нее из рук и грохнулась на пол, взорвавшись пивом.
Питер опустил свитер и сказал:
— Ты обещала.
Это была она, Мисти. Ржавая булавка протыкала сосок насквозь и выходила с другой стороны. Кожа вокруг прокола измазана кровью. Волоски на груди склеились от засохшей крови. Это была Мисти. Это она закричала.
— Я каждый день делаю новую дырку, — сказал Питер и наклонился, чтобы поднять кружку.
Он сказал:
— Чтобы каждый день чувствовать новую боль.
Теперь она видела: свитер вокруг брошки затвердел коркой темной засохшей крови. И все-таки это была художка. Мисти видела кое-что и пострашнее. Хотя, может, и нет.
— Ты, — сказала Мисти. — Ты псих ненормальный.
Без всякой причины, наверное, от потрясения, она рассмеялась и сказала:
— Нет, правда. Ты мерзкий.
Ее ступни в босоножках, липкие и облитые пивом.
Кто знает, почему нам нравится то, что нравится?
И Питер сказал:
— Ты когда-нибудь слышала о художнице Море Кинкейд?
Он крутанул брошку, приколотую к груди, чтобы она заискрилась под белым светом галерейных ламп. Чтобы она кровоточила.
— Или о школе живописи Уэйтенси? — сказал он.
Почему мы делаем то, что делаем?
Мисти опять оглянулась на своих подружек. Они смотрели на нее во все глаза, готовые прийти на помощь.
И она посмотрела на Питера и сказала:
— Меня зовут Мисти, — и протянула руку.
И очень медленно, по-прежнему глядя ей прямо в глаза, Питер поднес руку к броши и расстегнул застежку. Он поморщился, все его лицевые мышцы напряглись на секунду. Глаза зажмурились, накрепко сшитые ниточками морщин, и он вынул булавку из свитера. Из своей груди.
Из твоей груди. Испачканной твоей кровью.
Он защелкнул застежку и вложил брошь в ладонь Мисти.
Он сказал:
— Ну так что, выйдешь за меня замуж?
Его слова прозвучали как вызов, как повод для драки, как перчатка, брошенная к ее ногам. Подначка. Дуэль. Он пожирал Мисти глазами, ее волосы, ее грудь, ее ноги и руки, он смотрел так, словно Мисти Клейнман была для него всей оставшейся жизнью.
Мой милый Питер, ты что-нибудь чувствуешь?
И эта дурочка из трейлерного парка, она взяла брошь.
