Глава 23
Хайгейтское кладбище могло вполне сгодиться для киносъемок – заросшее темными деревьями и кустарником, густо оплетенное сорными травами, с узкими дорожками, огибающими покосившиеся могильные камни в пятнах мха и плесени. Отчаянные усилия целого взвода инженеров не смогли уменьшить сходство с декорациями к новой версии «Франкенштейна».
Но все же инженеры постарались. Сегодняшняя церемония была завершающим аккордом недели немецко-советской дружбы и самым торжественным ее моментом, ибо в этот день намечалось ритуальное извлечение останков Карла Маркса из объятий могильной лондонской земли и могильных лондонских червей.
Военный оркестр присутствовал в сокращенном составе, да и то пришлось размещать музыкантов поодаль среди деревьев. Не вся советская делегация получила доступ к могиле – около сотни остались ждать на парадной площади в Хайгейт-Хилл. Чести присутствовать при эксгумации удостоились лишь самые важные персоны. Министр иностранных дел фон Риббентроп в великолепной военной форме беседовал с советским премьер-министром Молотовым, прибывшим самолетом из Москвы. Доктор Йозеф Геббельс, для которого широко освещенная в международной прессе неделя празднеств была личным триумфом, подошел к ним продемонстрировать Молотову серебряную лопатку. Лопаткой предполагалось бросить землю на глыбу мрамора, которая ляжет в опустевшую могилу. Глыба стояла рядом наготове, на ней были выбиты переплетенные свастика, серп и молот над цветистым провозглашением дружбы между народами.
Медикам и пациентам старой больницы на близлежащей улице Дартмут-Парк-Хилл также посчастливилось наблюдать церемонию – люди толпились на верхних этажах, выглядывая из окон. Специально отобранные для этого случая вороные лошади, запряженные в немецкую артиллерийскую установку, нетерпеливо перебирали ногами, цокая копытами по холодной дороге, форейторы похлопывали их по лоснящимся холеным бокам. Пробило одиннадцать, и сопровождающие кавалеристы натянули удила. Командующий почетным караулом полковник пятого кавалерийского полка чуть не свалился с заплясавшей под ним арабской гнедой, когда мимо с ревом проехал строй мотоциклистов в блестящих сталью шлемах. Оркестр играл торжественную музыку, распорядители провожали на места последних прибывших официальных лиц: марионеточного британского премьер-министра и свеженазначенного немецкого уполномоченного при Банке Англии. В идущем следом за ними Дуглас опознал профессора Макса Шпрингера из службы безопасности рейхсфюрера. Начальник Хута был старшим по званию членом СС на этой церемонии, а также выступал в качестве личного представителя Гиммлера.
Шесть человек – по одному от армии, флота, воздушных сил, СС, нацистской партии и штурмовых отрядов – стояли у могилы, готовые принять в свои руки гроб. На их плечах останки Карла Маркса должны были начать первый этап своего пути, а окончить его на Красной площади, где уже было готово место в Мавзолее рядом с Лениным. На следующей неделе, в годовщину революции, новую гробницу планировали открыть для широкой публики.
У Дугласа был не самый лучший обзор. Могила располагалась на возвышении, а они с Келлерманом стояли чуть ниже по склону, со стороны больницы. Оркестр играл мрачный военный марш. Келлерман задал какой-то незначительный вопрос, Дуглас повернулся к нему, чтобы ответить, и тут взрывная волна ударила его в лицо, как мощный кулак в боксерской перчатке. Он увидел, как земля на вершине холма вздрогнула, на ней вырос бугор и разлетелся во все стороны облаком дыма, клочьями дерна и почвы. А потом все это накрыло Дугласа, как морская волна, сбив с ног и засыпав с головой.
С трудом поднявшись, Дуглас увидел, что Келлерман лежит придавленный большим надгробием. Генерал открывал и закрывал рот, не издавая ни звука. Вокруг стояла полная тишина. Какой-то офицер впереди молча пытался выпутаться из окровавленного флага. Когда это ему наконец удалось, выяснилось, что вместо руки у него торчит короткий обрубок. Из обрубка фонтаном ударила кровь, офицер сделал несколько шагов, шатаясь, как пьяный, и рухнул замертво. А потом шум стал таким, что смог пробиться даже через контузию. Со всех сторон кричали от боли и ужаса, гудели машины, выли сирены, медики пытались добраться до раненых, минуя перепуганных лошадей из погребального кортежа. Арабская гнедая полковника из почетного караула рванула прочь, не разбирая дороги. Полковник стойко держался в седле, пока она грациозно перепрыгивала через надгробия, а потом ударился о низкий сук и упал, сломав позвоночник.
У ворот со стороны Реткар-стрит музыканты пытались вытащить истекающих кровью товарищей из кучи искореженной меди и разбитых барабанов. Повсюду валялись трупы, и не только тех, кто погиб сейчас, – жуткую картину завершали полуистлевшие останки мертвецов, которые вырвались из старых могил, будто услышав трубы Судного дня.
Келлерман меж тем отделался порванным сухожилием. Он уже сам выполз из-под надгробия. Дуглас помог ему встать и кое-как довел до двух ординарцев, которые доставили генерала в карету «Скорой помощи» на руках. Еще накануне Келлерман с необыкновенной прозорливостью распорядился, чтобы у кладбища дежурила бригада госпиталя СС. Обычно эти бригады оказывали помощь в первую очередь членам СС вне зависимости от серьезности полученных ими повреждений. И вот Келлерман сам к ним угодил.
Неделю церемоний организовывал штаб группы армий «Л» (лондонский район) без особой оглядки на немецкую военную администрацию, британское марионеточное правительство или на полицию и СС в лице Келлермана. Приглашения на лучшие места достались в первую очередь советским военным и политическим чинам. Именно они и понесли самые тяжелые потери – наряду с почетным караулом, оркестром и хором Красной армии, который должен был исполнить новую версию песни Хорста Весселя.
Наиболее сильный удар пришелся по съемочной группе роты пропаганды вермахта. Они как раз снимали надпись на мраморной глыбе крупным планом с крыши специально укрепленного «Штайра». Взрыв распотрошил тяжелый автомобиль, и его детали вместе с клочьями тел дождем просыпались на соседний парк Уотерлоу. При этом «Штайр» закрыл собой Геббельса, Молотова и фон Риббентропа; их общие потери ограничились парой разорванных барабанных перепонок, одной вывихнутой лодыжкой и несколькими счетами за химчистку.
Штандартенфюрер Хут в свойственной ему манере занял место как можно ближе к выходу и в момент взрыва стоял у ворот со стороны Суэйнс-лэйн. По словам очевидцев, он даже не вздрогнул. Гарри Вудс еще приукрасил эту историю – мол, Хут невозмутимо заткнул уши секунд за тридцать до взрыва. Шутка облетела весь Скотленд-Ярд, смеялся даже Келлерман. Опасная шутка, на грани клеветы, но немецкая армия публично опростоволосилась – и Хут, и Келлерман с трудом скрывали свое удовлетворение по этому поводу.
Впрочем, армия собралась с силами очень быстро. Через пятнадцать минут после взрыва в мобильном командном центре – шеститонной десятиколесной штабной автомашине концерна «Крупп», которую пригнали для управления уличным движением, – началось совещание на высшем уровне. Присутствовали адъютант главнокомандующего группой армий «Л», полковник полевой жандармерии, офицер тайной военной полиции в штатском, два военных советника по безопасности из военной администрации и два сотрудника абвера.
Штабная машина стояла перед странным готическим сооружением у ворот кладбища на Суэйнс-лэйн. Там, в кольце вооруженных часовых, солдаты репетировали ответы, которые будут давать на допросах. На допросах, после которых неминуемо полетят головы, не исключено, что в буквальном смысле.
Хут посмотрел на машину, на силуэты перепуганных солдат за матовыми стеклами, улыбнулся Дугласу, попробовал отряхнуть китель, с отвращением взглянул на грязную ладонь.
– Поехали отсюда. Хочу как можно скорее смыть с себя бренные останки Карла Маркса.
Вокруг суетились медики – накладывали турникеты, останавливая кровь, перекладывали на носилки пострадавших, разрезали на них одежду, чтобы обработать раны. Отовсюду неслись крики и стоны. Военный капеллан соборовал адмирала, который в момент взрыва стоял совсем рядом с Дугласом.
– Взрывчатка была заложена прямо в могилу, как вы считаете? – спросил Хут.
– Несомненно.
– Думаю, этой ночью. Достали беднягу Карла из уютного деревянного костюмчика и нашпиговали взрывчаткой. Наверняка военные не выставили здесь охраны.
Хут потянул носом воздух и состроил гримасу: из потревоженной кладбищенской земли поднимался отчетливый трупный запах.
Они стали протискиваться к выходу. У ворот наткнулись на раненого музыканта – молодой парень спокойно стоял, задрав вверх рассеченную руку, и затягивал на плече жгут, чтобы остановить кровь. Китель у него был весь в красных пятнах, и Хут инстинктивно шарахнулся в сторону, не желая испачкаться. Потом, словно устыдившись своего поведения, сказал:
– Шли бы вы к медикам. Руку ведь потеряете.
– Мне велели оставаться на месте, – ответил парень.
Хут пожал плечами и с чистой совестью зашагал дальше. За воротами в уголке был припаркован его любимый транспорт – мотоцикл «БМВ» с коляской. Штандартенфюрер наверняка укрыл его там в надежде как-нибудь улизнуть до завершения нудной церемонии. К мотоциклу был приставлен охранник в форме СС. Завидев начальство, он стер пыль с седла рукавом.
Насморк у Хута от пыли и травы в воздухе заметно ухудшился. Он утер платком слезящиеся глаза и громко высморкался.
– Вам известен некий полковник Мэйхью? – спросил он Дугласа, шмыгая носом.
– Мэйхью? Его всякий полисмен в Лондоне знает. Лучший полузащитник в команде Скотленд-Ярда по регби.
Хут уставился на Дугласа, будто подозревая его в уклонении от прямого ответа.
– А всякий полисмен видел этого человека на прошлой неделе?
– Наверняка. Во всяком случае, лично я видел.
– Вы хорошо его знаете? – Хут прижал пальцы ко лбу. – У вас бывали синуситы, инспектор?
– Нет, бог миловал! Э-э, в смысле, полковника я хорошо знаю, а синуситов не бывало.
– Иногда я вас вообще не понимаю. – Хут вынул из кармана пачку каких-то бумаг, порылся в них и передал Дугласу маленькую фотокарточку. – Вы видите здесь полковника Мэйхью?
На первый взгляд фото было крайне низкого качества, но Дуглас был в курсе проблем, сопряженных с применением длиннофокусного объектива: любое движение может смазать результат. Понимал он и то, что фототехник рискнул увеличить выдержку. Словом, перед ним была очень хорошая фотография.
– Да, похоже, это полковник Мэйхью. А вот этот, который смотрит прямо в камеру… это ведь генерал-майор фон Руфф?
– Он заметил автомобиль, в котором сидел мой фотограф. Ушлая старая свинья… Ну а третий, как вы уже догадались, профессор Фрик.
Все-таки Хут имел талант к драматическим эффектам, которому позавидовал бы любой комедиант в ночном клубе – а то бы и попытался перенять пару фокусов.
– Профессор Фрик! – воскликнул Дуглас в искреннем изумлении. – Я думал, он мертв! Погиб год назад на фронте!
– Восстал из гроба. А теперь скажите мне, что общего у этой троицы? Ну помимо желания скрыться от фотографа.
– Атомная бомба?
– О, вам бы в полиции работать! Впрочем, вы можете дать ответ и поточнее. Думайте! Генерал-майор фон Руфф возглавляет абвер в Великобритании. За спиной у него стоит полковник управления вооружений сухопутных сил, на фото в тени его не видно. Очевидно, им от старины Фрика нужна супербомба. Но что тут делает Мэйхью?
– Не знаю.
– Очевидно же, что заключает сделку, что еще ему с ними делать?
Некоторое время они с Хутом смотрели друг другу в глаза.
– Вы полагаете, что Мэйхью продает им какие-то данные? – спросил Дуглас наконец.
– Не какие-то, а машинописные копии тех самых расчетов, которые сгорели в камине Питера Томаса. Голову даю на отсечение.
– Зачем? Ради денег?
– Вы мне скажите, Арчер, чего полковник Мэйхью желает более всего на свете? Ну вы англичанин, вы знаете ответ.
– Вы имеете в виду спасение короля?
Хут снисходительно похлопал Дугласа по плечу и завел мотоцикл.
– Что я должен сделать? – крикнул Дуглас сквозь рев мотора.
– Передайте Мэйхью, что мне нужны эти расчеты.
– А что насчет остального?
– Чего остального?
Дуглас оглянулся по сторонам. Хут приглушил мотор, так что его звук стал похож на далекий стук барабанов.
– Что насчет короля? – спросил Дуглас тихо.
Хут забрал у него фотографию, спрятал в общую кучу конвертов, бумажек и записок, которые таскал в кармане, а взамен вынул из кучи бурого цвета бланк, сложенный пополам. Сложил еще раз и сунул Дугласу в нагрудный карман. Бесстрастно улыбнулся, привстал с седла и взглянул на хаос, царящий на кладбище.
– Полюбуйтесь, Арчер. Русские обвинят во всем нас, завтра вы увидите эту картину на первой страницы «Правды».
Больше всего раненых и убитых было на вершине холма. Именно там стояли все сливки советской делегации – в сопровождении жен, дочерей и любовниц, по документам проходящих как секретарши. Шелка с Бонд-стрит, роскошная шерсть с Сэвил-Роу кровавыми клочьями валялись на сугробах мраморного крошева. Многим из лежащих там фигур уже не суждено подняться на ноги.
Однако Хут ошибался, никакие фотографии в газеты не попадут – ни в «Правду», ни в «Фелькишер Беобахтер», ни в «Таймс», ни в «Трибьюн», никуда. Кладбище оцепила полевая жандармерия и обыскивала на выходе всех, кто прошел по журналистским пропускам. На земле клубком гадюк извивалась на ветру засвеченная фотопленка, изъятая из камер, кассет и даже запечатанных новых упаковок.
Уехать Хут не успел. К нему подбежал офицер СС.
– Там группенфюрер Шпрингер, сэр! Вызывает срочно!
Оставшись один, Дуглас вытащил из кармана сложенный бланк – впрочем, уже зная, что это такое. Ордер на арест по новой, упрощенной форме: фамилия, имя, адрес и невнятная причина – защитный арест. Именно с такой формулировкой нацисты навсегда увозили взрослых и детей в неизвестном направлении. Был какой-то особый цинизм в том, что Хут поставил под этим почти нечитаемую подпись карандашом. Убирая бланк в бумажник, Дуглас вздрогнул от душераздирающего вопля. За оградой группа военных инженеров лебедкой поднимала с кого-то огромный камень. Пострадавший уже умирал.
Дуглас почти бегом пересек парк Уотерлоу и нашел на Хайгейт-Хилл телефонную будку. Трубку взял личный слуга полковника. Дуглас его знал. Отставной констебль полиции, два года подряд побеждавший в чемпионате по боксу в тяжелом весе и упустивший победу в третий раз по обидной случайности. Он тут же позвал к телефону Мэйхью.
– Инспектор полиции Арчер, – произнес Дуглас формальным тоном. – У меня в руках ордер на ваш арест.
– Говорить можете?
– Я звоню из будки. Штандартефюрер Хут только что выдал мне ордер. Подписан им лично. Обвинения нет, это защитный арест.
– Что теперь?
– На дорогах ужасные заторы.
– Да, я слышал официальное заявление в новостях. Вот немцы теперь локти кусают, что дали Би-би-си разрешение на прямую трансляцию… Ну что ж, полагаю, добираться вам досюда не меньше часа.
– Не меньше.
– Спасибо, Арчер. Подниму связи, может, что и получится. В любом случае увидимся в гостях у вашей дамы.
Дуглас заподозрил, что Мэйхью не осознает серьезности нависшей над ним угрозы. Не исключено, что он верит пропаганде, изображающей концентрационные лагеря эдакими спартанскими заведениями, где самое неприятное – это жесткая постель, отсутствие горячей воды и необходимость физических упражнений. В таком случае его мог ожидать кошмарный сюрприз.
– Полковник, вполне возможно, что кому-то еще выдали такие же ордера на всю вашу семью.
– Понимаю, понимаю. – Мэйхью остался невозмутим. – Не могу сказать, что я удивлен. Но все равно большое вам спасибо.
– Удачи, полковник, – проговорил Дуглас и повесил трубку.
Его визит в особняк полковника Джорджа Мэйхью в Мейфэре, на углу Аппер-Брук-стрит и Гросвенор-сквер, был чистейшей формальностью. Слуга Мэйхью, как положено отставному констеблю, назубок знал все правильные ответы. Он провел Дугласа по всем комнатам и даже открыл все шкафы.
– Когда полковник вернется, немедленно позвоните мне, – распорядился Дуглас.
– Всенепременно, – заверил его слуга.
И, улыбнувшись друг другу, они распрощались.
А потом, в темной комнате, где Питер Пайпер проявлял фотопленку, Дуглас получил подтверждение своей гипотезы. Вставив пленку в фотоувеличитель, он увидел подробные расчеты мелким шрифтом, с исправлениями и приписками от руки. Пока Дуглас рассматривал их, Пип стоял на почтительном расстоянии.
– Что ты об этом думаешь, Пип?
– Ну слегка пересвечены, конечно, но для копии очень неплохо. С чтением проблем не будет. Тебе лупу дать?
Дуглас взял лупу и вгляделся в негатив. Цифры и символы были в фокусе, все прекрасно читалось.
– Я в этом ничего не понимаю, – признался он.
Пип покачал головой.
– На меня не смотри. Я никогда не был силен в математике.
– Хорошо, что эти ваши джазмены за стенкой наконец угомонились, – сказал Дуглас для поддержания разговора.
Однако думал он совсем о другом. Почему Хут до сих пор не догадался, что существуют негативы? Почему он ищет машинописные копии? Это же целый портфель бумаги!.. Потом он вспомнил. Люди Хута не нашли ничего, что намекало бы на использование фотоаппарата. В квартире убитого на эту мысль наводило только расположение настольного светильника с выкрученной лампочкой. Но и светильник, и лампочку Дуглас вернул на место до прихода команды Хута. Видимо, Споуд-младший использовал фотолампу, которую унес с собой. Что же касается его жилища, фотоаппарат и принадлежности к нему он успел забрать до того, как в квартиру нагрянули с официальным обыском.
Они с Пипом вышли из темной комнаты. На улице снова лило. Стоя у окна, Дуглас глядел на горбатые крыши и покосившиеся дымовые трубы. Порыв ветра принес облако черного дыма, и глаза заслезились от сажи.
– У тебя все в порядке? – спросил Пип.
– Да, все хорошо.
Погруженный в свои мысли, Дуглас вертел в пальцах шарнир из протеза. Очевидно, что младший Споуд был чьим-то курьером. Места внутри шарнира как раз хватало на кассету пленки шириной тридцать пять миллиметров. Правда, пришлось укоротить винт, удерживающий шарнир на месте. И дополнительной нагрузки он не выдержал – то ли когда Споуд стрелял, то ли когда переворачивал и фотографировал многочисленные листы бумаги. Что ж, даже самый хитроумный замысел может дать осечку.
– Слушай, Пип… Там был фотоаппарат «Лейка» и такое приспособление на четырех тонких ножках…
– Фоторепродукционный станок. Самый удобный способ. Ножки вкручиваются в тяжелое кольцо, и к этой конструкции стыкуется объектив. Так фотоаппарат фиксируется строго на нужном расстоянии от предмета съемки. На малых расстояниях критическое значение имеет фокусировка.
Дуглас положил руку ему на плечо, останавливая слишком подробные объяснения.
– Если бы ты увидел такое приспособление, ты бы сразу понял, что это? Или его можно использовать и в других целях?
– Нет. Никакого другого применения ему не найдешь. Только снятие копий.
– Ясно. – Дуглас отвернулся к окну.
Закипел электрический чайник. Пип заварил чай в маленьком заварнике с красной эмалью – крепкий, Дуглас очень давно такого не пил.
– У тебя точно все в порядке, Дуг?
– Да, а что?
Тяжелые капли барабанили по мокрой черепице. Отсюда сверху было видно только небо и чужие крыши, и от этого возникало странное чувство изоляции. Пожалуй, Дугласу оно нравилось, давало возможность перевести дух. Все-таки в чем-то старина Пип удачливей его.
– Ну очевидно, что ты тут не по делу полиции, иначе бы проявил пленку в Скотленд-Ярде. Ты не работаешь на банды, я слишком хорошо тебя знаю. Остается одно.
– И что же?
Дуглас обнимал чашку ладонями, согревая руки. Он вдруг затосковал об отце. Мысли о нем накатили внезапно, как всегда случалось в тяжелые периоды жизни.
– Ты копаешь под фрицев, – тихо сказал Пип.
– Улицы в дыму… Народ жжет в печах всякий хлам, лишь бы согреться.
– А табак! – подхватил Пип. – Раньше курили только мужчины, теперь же все подряд – и бабульки, и юнцы желторотые. Причем, замечу, при безумных ценах на сигареты.
– Люди ищут утешения. Живя в холоде, сырости и несчастье, хочешь порадовать себя хотя бы табаком.
С табаком были связаны немногие воспоминания об отце – крупном, чуть нескладном человеке с раскатистым смехом, чья одежда всегда пахла трубочным табаком.
– И фрицы туда же. У каждого второго в зубах сигара, да какая!
– Солдат жестко наказывают за пьянство, вместо выпивки они тратят деньги на сигары.
За разговором на избитые темы Дуглас не прекращал размышлять над занимающим его сейчас вопросом: почему немцы не ищут пленку?
– Так я прав? Ты что-то против фрицев затеял?
Дуглас, вытянув шею, молча наблюдал, как далеко внизу угольщик медленно ссыпает содержимое мешка через круглое отверстие в мостовой в угольный подвал. Вскоре обзор ему заслонило очередное облако черного дыма.
– Ну как знаешь, – вздохнул Пип. – Я бы никому не выдал.
Дуглас покачал головой.
– Все могут выдать, так или иначе.
Почему не знает Хут, вполне понятно. Но Гессе и абвер! Если камера и фоторепродукционный станок попали к ним, почему они до сих пор не поняли, что Споуд сфотографировал расчеты? Почему требуют с Мэйхью машинописные копии?
– Лучше тебе ничего не знать, Пип. В худшем случае ты скажешь им, что проявил для меня какую-то пленку с непонятным содержимым. Не надо будет врать и путаться в отговорках.
– А чего мне путаться, скажу, что пьян был.
И тут Дугласа осенило. Конечно, абвер все знает, они столь же хитры и коварны, как и остальная их братия. Они в курсе, что есть негативы, – и лишь поэтому еще ведут переговоры с Мэйхью, – просто, держа свою осведомленность в секрете, они проверяют, насколько британским контрагентам можно доверять. Именно поэтому они и говорят о бумагах, ожидая, когда вторая сторона произнесет волшебные слова «фотопленка шириной тридцать пять миллиметров».
Дуглас залпом осушил чашку, скрутил просохшую пленку в кассету и сунул в карман.
– Эй, поцарапаешь! – возмутился Пип.
– Ну я не собираюсь выставлять это на выставку Королевского фотографического общества, – ответил ему Дуглас его же излюбленными словами и поставил чашку на подоконник. – Спасибо тебе за все, Пип.
Внизу на улице угольщик носком сапога закинул последние крошки угля в круглое отверстие, прежде чем закрыть его тяжелой чугунной крышкой.
