Глава 15

Дугласа разбудил рев сирены. Немецкий патрульный автомобиль пронесся в сторону Найтсбриджа. На часах было без четверти четыре. Рядом с ним в кровати спала Барбара, вся их одежда куда-то подевалась, комнату освещало алое зарево газового огня.

– Ты же не собираешься сейчас уходить? – сонно проговорила Барбара, потревоженная его шевелением.

– Мне нужно.

– Домой?

– Ну не на работу же…

– Зачем сердиться? – Она провела ноготком по его плечу. – Я всего лишь пытаюсь выяснить, ждет ли тебя кто-то.

Ей хотелось обнять его и удержать рядом, но она не стала.

– В смысле, другая женщина?! Нет, конечно!

– Сколько жара… Очевидно, у тебя был роман, и он только что закончился.

– Именно так.

– Поцелуй меня.

Дуглас нежно поцеловал ее, затем осторожно высвободился и сходил в гостиную за одеждой.

– Останься хоть ненадолго, – попросила Барбара, наблюдая, как он застегивает рубашку. – Я бы тебе завтрак приготовила. Может, все-таки кофе? На улице жуткий холод.

– Не надо, лучше поспи.

– Тебе бритва нужна?

– А у тебя есть настоящая бритва?

– Не смотри на меня так. Да, тут есть хозяйские бритвенные принадлежности. В ванной на верхней полке.

Дуглас наклонился к ней и снова поцеловал.

– Извини, пора бежать. Мы ведь еще увидимся?

Она боялась, что он не спросит.

– А ты познакомишь меня с сыном? Ему нравится зоопарк? Я в восторге от лондонского зоопарка!

– Да, нравится. Дай мне только день-другой во всем разобраться. Со мной давно не случалось ничего подобного.

Он почти ожидал, что она засмеется, но она лишь кивнула и сказала нечто совсем неожиданное:

– Дуглас, я знаю, с кем ты вчера говорил. С сэром Робертом Бенсоном, полковником Мэйхью и Стейнзом…

– И что?

– Не отказывай им. Говори что хочешь – «да», «может быть», «попробую на той неделе», только не однозначное «нет».

– Почему? – Дуглас шагнул к ней, вглядываясь в ее лицо, но она отвернулась и как будто замерла не дыша. – Почему?

Простыня собралась складками вокруг ее шеи, как елизаветинский воротник, разметавшиеся по лицу волосы напоминали прожилки на розовом мраморе.

– Что ты знаешь об этих людях? Ты с ними как-то связана?

– Это они велели мне прийти в тот день в антикварную лавку Питера Томаса и спросить про пленку.

– И ты сделала все как тебе велели?

– Нет. Они еще хотели, чтобы я опознала тело в морге как Питера Томаса.

– Это было бы серьезным преступлением.

– Я сразу поняла, что ты крепкий орешек, и отступила. Им я ничего не должна.

– Что еще ты можешь про них рассказать?

– Больше ничего. Только мой приятель из «Дэйли ньюс», который пишет о Белом доме, говорит, будто Стейнз встречался с президентом. Трижды за последний месяц. Одна встреча была на президентской яхте и длилась почти два часа!

– В смысле, с президентом Рузвельтом?

– Да, конечно, я не о президенте универмага «Мэйси»! Эти люди затевают что-то очень серьезное, и я прошу тебя им не отказывать.

Дуглас хмыкнул.

– Они тебя убьют.

В подобное сложно было поверить, но в безумные времена нельзя с ходу отметать даже самые безумные предположения.

– С чего ты так решила?

Барбара села на кровати.

– Я военный корреспондент, Дуглас. И таких, как они, я видела очень много. Сам посуди: если выбор встанет между твоей жизнью и возможностью заставить Штаты признать Конолли, задумаются они хоть на секунду?

– А королева тоже в Тауэре? – спросил Дуглас эту женщину, которая, похоже, знала все.

– Нет. Королева и обе принцессы в частной резиденции в Новой Зеландии. У них нет никакого веса в политике.

«Ну это пока жив король», – мелькнуло у Дугласа, хотя озвучивать мысль он не стал.

– Можно отсюда позвонить? Надо вызвать автомобиль.

– Конечно, милый, аппарат в гостиной. – И она свернулась в клубок под одеялом.

– Барбара…

Она подняла голову. Дуглас хотел сказать: «Я люблю тебя», – но воспоминания о том, как он говорил те же слова Сильвии, помешали ему. Ничего. Успеется.

– И мой сын Дугги, и я очень любим зоопарк.

Дуглас набрал «Уайтхолл-1212» и попросил связать его с дежурным офицером уголовного розыска. После того как он назвал свое имя, в трубке раздалась серия щелчков, и наступила тишина. Наконец ему ответил голос Хута.

– Значит, автомобиль понадобился? Где вы, Арчер?

Дуглас беззвучно выругался. Теперь ему придется либо вовлекать во все это Барбару, либо отчаянно врать начальству.

– В телефонной будке на дальнем конце Белгрейв-сквер.

Это почти за углом, можно успеть добежать, если поторопиться.

– Болван! – беззлобно ответил Хут. – Зачем, по-вашему, мы позволяем развозить гостей таких вечеринок?

А, ну конечно… Водители уже все обо всех доложили. Кто куда, кто с кем и кто что ляпнул, перебрав шампанского.

– К этой девице поехали?

– Да, сэр.

Дуглас ожидал, что Хут отпустит какое-нибудь язвительное замечание, но немец лишь распорядился:

– Оставайтесь на месте. Сейчас я кого-нибудь пришлю, чтобы вас ко мне доставили.

– Куда, в Скотленд-Ярд?

Хут не удостоил его ответом и положил трубку.

Дуглас торопливо побрился чужой бритвой и собрался на выход. Барбара уже крепко спала, что он счел признаком чистой совести.

Снаружи его ожидал мотоцикл «БМВ» с коляской, формой напоминающей нос самолета, и двумя задними колесами на одной оси. На такой машине можно было въехать на настоящую гору. На мотоцикле были отличительные знаки лондонского штаба СС и соответствующие номера. Дуглас влез в коляску и кивнул водителю. Мотоцикл затарахтел, как пулемет, и с ревом, способным разбудить пол-Лондона, помчался по Гросвенор-плейс. В воздухе был разлит типичный для Лондона густой и жирный зеленоватый копотный туман, но водитель и не думал сбрасывать из-за этого скорость. Пеший патруль жандармов на площади перед вокзалом Виктория не обратил на них никакого внимания. У реки туман стал еще гуще, здесь в нем уже явно ощущалось зловоние. Проехав Воксхолльский мост, водитель свернул направо и погнал по улице с низкорослыми домами и высокими кирпичными заборами. На досках и афишных тумбах пестрели объявления о призыве добровольцев на немецкие фабрики, сообщения о выдаче пайков и свеженаляпанные афиши грядущей «недели дружбы», влажно блестящие в наполняющей воздух водно-копотной взвеси.

На южной стороне реки водитель остановился у наспех сооруженного контрольно-пропускного пункта, который представлял собой охраняемый часовыми и огороженный колючей проволокой отрезок улицы возле маленького уродливого здания с надписью «Брунсвик-Хаус, Южная железная дорога». Здесь, на открытой местности, туман был еще гуще. Вдоль реки тянулись складские сооружения и хлебные амбары. Со стороны Пула – части Темзы между Лондонским и Тауэрским мостами – слышно было, как корабли в грузовом порту готовятся к приливу, до которого оставалось полчаса. У дверей, недвижные, как два каменных изваяния, и словно невосприимчивые к клубящемуся вокруг туману, стояли два часовых СС – в белых перчатках и белых поясах, положенных для почетного караула. Водитель сопроводил Дугласа к ним и обратился к начальнику смены:

– Инспектор Арчер, направляется к штандартенфюреру Хуту.

Пожилой офицер изучил документы Дугласа и произнес на безупречном английском:

– Вам на дальний конец сортировочного парка. Транспорт берите с собой. Я отправлю с вами человека, он покажет дорогу.

Дорога оказалась недлинная, однако преодолел бы ее не всякий транспорт: мотоцикл переваливался через железнодорожные рельсы, стучал колесами по наполовину врытым в землю деревянным шпалам. Найн-Элмс, одна из самых крупных грузовых станций Европы, ныне пришла в полное запустение. Фонарь мотоцикла выхватывал из темноты обломки всякого хлама: ржавые колеса, разбитые ящики, а иногда, словно атакующий копьеносец, впереди вдруг возникал торчащий стрелочный привод. Кое-как лавируя среди помех, мотоцикл продвигался между длинными товарными составами, лязгающими и стонущими в зеленом тумане.

Впереди забрезжил свет прожекторов и показались фигуры пехотинцев в громоздких овчинных тулупах, которые обычно были у СС в ходу в зонах с более холодным климатом. В будке путевого обходчика устроили пост охраны. У Дугласа снова потребовали документы и после тщательного изучения сообщили куда-то по телефону о его прибытии. Финальные двести метров он преодолел под вооруженным конвоем. По пути несколько раз пришлось перейти через рельсы и поднырнуть между вагонами стоящего товарного состава. Лишь тогда Дуглас понял, куда его ведут. Впереди тянулась, уходя в туман, цепочка сияющих желтым светом прямоугольников. Это поезд. На соседнем пути стоял одинокий пассажирский вагон, из него доносилось гудение кондиционера воздуха и музыка Франца Легара – у расквартированных в нем охранников играл заводной граммофон. Пахло жареным луком.

Дуглас смотрел вперед, на поезд, к которому его вели. Очень длинный, с вагонами-платформами, на которых замерли в полной боевой готовности солдаты в шлемах за тяжелыми пулеметами.

– Что это за поезд? – спросил Дуглас конвоира.

– Почти пришли, – ответил тот. – Курить запрещено.

Вскоре они поднялись в вагон – совсем не обычный вагон. Повсюду в нем была хромированная сталь и кожа. Сиденья и столы складывались так, чтобы вагон можно было использовать как обзорный. Дуглас опустился в одно из кожаных кресел и стал ждать.

Через несколько минут в дальнем конце вагона открылась дверь, и в нее заглянул Хут. Увидев Дугласа, он кивнул и опять скрылся. Дуглас успел разглядеть за его спиной еще одного человека – в одной рубашке, без кителя. Человек стоял к двери затылком, волосы у него были острижены так коротко, что из-под них белела кожа. Он как раз повернулся сказать что-то Хуту, и Дуглас увидел перед собой круглое лицо, короткие усы и пенсне рейхсфюрера Генриха Гиммлера.

Прошло еще минут пять. Наконец, Хут появился. Дуглас был ошеломлен его видом. Если прежде штандартенфюрер своей осанкой и безукоризненной формой напоминал итальянского принца, теперь его сложно было принять за особу голубых кровей. Плечи поникли от усталости, глаза покраснели, и под ними залегли темные тени. Китель помялся и запачкался, сапоги и переброшенный через руку кожаный плащ покрывали грязь и царапины. Пришел он не один. Его сопровождал человек в группенфюрерском кителе с серебристыми нашивками – такие полагались только представителям высших эшелонов СС. Дуглас узнал в этом человеке профессора Шпрингера. В окружении Гиммлера – которое составляли преимущественно вояки, честолюбивые бюрократы, нечистоплотные законники и бывшие полицейские, – Шпрингер был единственным ученым. Однако, несмотря на академическое прошлое, он, как и многие немцы, с легкостью перенял повадки истинного прусского генерала. Долговязый, прямой, как палка, на жестком лице поблескивали очки. Впрочем, их Шпрингер сдернул с переносицы и убрал в карман, как только вышел с совещания у рейхсфюрера. Солдату очки ни к чему, это не мужественно.

– Кто это? – спросил он, бегло глянув на Дугласа.

– Мой ассистент, – ответил Хут. – При нем можно.

Шпрингер развернул бумаги, которые держал в руках. Это оказались те же рисунки, какие Дуглас видел в чемодане у Хута. Магические символы воды и огня, волшебный меч, означающий «всемогущество посвященного».

– Слыхали об атомной бомбе? – спросил Шпрингер Дугласа.

– Да, до войны… В газетах писали, но никто не воспринимал всерьез.

Шпрингер кивнул и отвернулся. У рейхсфюрера он сумел вызвать хоть какой-то интерес к этой теме, только когда подал ее в обертке черной магии, оккультизма и прочей белиберды. Даже сейчас немногие верили его оценке потенциальных разрушений от ядерного взрыва. И лишь единицы были способны вникнуть в расчеты.

Стоя в стороне, Дуглас молча слушал разговор Шпрингера с Хутом. Знания штандартенфюрера явно исчерпывались беглым ознакомлением с теорией и, конечно, быстрым и сметливым приложением ее к практическим вопросам. Но какими бы поверхностными ни были эти знания, Дугласу, с его блестящим немецким, не хватало словарного запаса, чтобы понимать все сказанное. Шпрингер и Хут обсуждали нечто, выходящее далеко за рамки его научных познаний. Он понял только, что эти двое сперва заручились поддержкой личного астролога Гиммлера. Опираясь на составленную им астрологическую карту, они убедили рейхсфюрера, что атомный взрыв был предначертан. Звезды указывали, что с помощью атомного оружия Гиммлер и фюрер поведут Германию к мировому господству. Конечно, сами Шпрингер и Хут не имели никаких иллюзий касательно черной магии. Их волновали вполне прагматические вопросы собственного будущего.

– Известно, насколько армия продвинулась с этой программой? – обратился Шпрингер к Хуту.

– По-видимому, уже запустили реактор. Наверное, произошел перегрев, реакция вышла из-под контроля. Это единственное объяснение ожогов на теле Споуда.

– Армия умеет хранить секреты, – с досадой заметил Шпрингер. – Должно быть, им удалось захватить британские разработки более или менее в целости.

– Я еще надеюсь выяснить, от урана эти ожоги или от плутония.

– Только бы не от плутония… Если они зашли так далеко, не видать нам контроля над программой.

– Вот этот мой офицер расследует убийство Споуда.

Шпрингер посмотрел на Дугласа так, словно впервые его заметил.

– Вы знаете, что такое радиация?

Вид у профессора был до того грозный, что Дуглас не рискнул строить догадки.

– Нет, сэр.

– Это излучение, которое испускают нестабильные атомные ядра – альфа-частицы, нуклоны, гамма-лучи, электроны и так далее. Воздействие радиации на человека может иметь фатальные последствия. Мы называем это лучевой болезнью.

– Эти лучи оставляют ожоги, – кивнул Дуглас. – Как солнечные?

– Да, – ответил Хут и добавил, предвосхищая следующий вопрос: – Доктор Споуд умирал от них.

– Лучевая болезнь заразна?

– Нет, – сказал Хут.

– Мы этого не знаем, – возразил профессор, одарив штандартенфюрера суровым взглядом. – Однако доподлинно известно, что в отсутствие защитных барьеров радиоактивное вещество способно убить неограниченное число людей.

– Следует ли еще раз обыскать квартиру над антикварной лавкой?

– Обыскали уже, – отмахнулся Хут. – Нет там ничего. У меня дежурный отряд с устройством обнаружения радиации наготове в любое время дня и ночи.

Шпрингер одобрительно кивнул.

– Я должен возвращаться к рейхсфюреру, – произнес он, сворачивая свои листы. – По счастью, он осознал возможные последствия. Что это может стать концом для нас всех.

И было неясно, имеет ли он в виду гибель человечества или крах политической карьеры своего господина вместе со всеми приближенными. Шпрингер щелкнул каблуками, коротко, по-военному, отвесил поклон кивком головы и удалился в соседний вагон, где Гиммлер вел совещание над стратегической картой.

– Вы в курсе действующих распоряжений? – злобно прошипел Хут Дугласу. – Весь старший офицерский состав полиции обязан оповещать о своем местонахождении. С точным адресом или номером телефона. Днем и ночью. Вам ясно?

– Да.

– Днем и ночью! – повторил Хут, словно желая вызвать словесную перепалку.

Не дождавшись возражений, он несколько сдулся и хлопнул Дугласа по плечу.

– Поехали. Сейчас я преподам вам урок, инспектор. И вы его у меня не забудете.

Открыв дверь вагона, он спустился на землю. Где-то на дальнем конце сортировочной станции ухнул и зашипел паровой котел, послышался лязг железа – товарный состав, клацая вагонными сцепками, проехал немного вперед. Подойдя к ожидающему мотоциклу, Хут бесцеремонно отпихнул водителя в сторону, перекинул через седло обутую в сапог ногу и стал заводить мотор. Если он и понимал, что разъезжать по темным городским улицам в нацистской форме может быть опасно, его это не волновало.

И они рванули сквозь туман на бешеной скорости. Стискивая руль, Хут мчался вперед, целеустремленный и зловещий, как ведьма на метле. Серебристые галуны фуражки он опустил под подбородок, из кармана кожаного пиджака выудил защитные очки и нацепил на свой птичий клюв. Очевидно, это была не первая его поездка за эту ночь, поскольку на покрытом грязью лице осталось светлое пятно как раз по форме этих очков. На трясущегося в коляске Дугласа он не обращал никакого внимания, словно тут же о нем забыл. Хута гнала вперед какая-то дикая страсть, яростная мотивирующая сила, заставляющая его продолжать функционировать тогда, когда физические силы давно иссякли.

Эту поездку в самом деле сложно было забыть. Зловонный туман колыхался перед фарой, то ослепляя стеной зеленого отраженного света, то вдруг расступаясь и открывая жуткие длинные коридоры между унылых серых стен, ведущие на более широкие, но не менее унылые серые улицы. И все это под оглушительный рев мотора. Четыре цилиндра, не заглушенные и ничем не прикрытые, рычали и выли, озвучивая гнев и презрение Хута.

На самом деле Дуглас всерьез забеспокоился, не сошел ли штандартенфюрер с ума. Как помешанный, он нависал над рулем, вообще не глядя ни вправо, ни влево, и непрестанно выкрикивал во весь голос: «Сейчас увидите!», «Погодите только!» и «Я вам покажу ваших прекрасных друзей!». И хотя слова искажались и терялись в порывах встречного ветра, Дуглас смог разобрать их – потому что Хут повторял одно и то же, как отчаянную молитву.

Они въехали в мрачный новый район на южной стороне Темзы, практически пустырь, безлюдный и безмолвный. Тишину нарушали лишь шаги патрульных отрядов. За Клэпхэмом печать войны на улицах становилась все заметней. Тут и там были видны следы боев, оставшиеся с прошлой зимы. Ящики из-под снарядов, горы щебня на месте домов, огороженные желтой полицейской лентой, давно провисшей, выцветшей и запачканной.

На полпути к Уимблдон-Хай-стрит – на углу, идеально подходящем для засады, – стоял обугленный остов немецкого танка. Памятник неизвестному юнцу с коробком спичек «Суон Веста» и бутылкой из-под пива «Уортингтон», наполненной бензином на соседней заправке. Этот парень вошел в легенды, о нем пели песни – негромко и лишь там, где не слышали фрицы.

На поле заповедника Уимблдон-Коммон до сих пор остались знаки «Achtung Minen!» с черепом и костями. Инженерные войска расставили их за одну ночь, пытаясь дюжиной оставшихся противотанковых мин остановить продвижение врага к укреплениям на верху Патни-Хилл. Почерневшая земля на месте зеленых лужаек явственно свидетельствовала, что блеф не удался. Когда они добрались до района Мотспер-Парк, Дуглас начал понимать, куда направляется Хут. В Чеэм-Виллидж. Туда, где была и закончилась его счастливая жизнь. В маленькое, когда-то уютное местечко, расположенное в окружении парков, полей для гольфа, спортивных площадок и психиатрических лечебниц. Ничем не примечательное – если кто и запоминал его название, то лишь потому, что там был поворот на Саттон. Тем, кто видел этот район лишь с дороги, он представлялся скопищем уродливых новых зданий. Но за этим фасадом скрывались чудесные старые улочки с каркасными домами, снаружи обшитыми досками. Их возвели задолго до того, как подобный способ строительства был запрещен по нормам пожарной безопасности. Вот почему дома так сильно пострадали от того, что в официальных хрониках двадцать девятой моторизованной пехотной дивизии было обозначено просто как Plänkelei, или «перестрелка». Сигнальные ракеты и дымовые шашки, которые применяла пехота, уничтожили на Сикамор-роуд больше домов, чем пять предшествовавших этому налетов «Юнкерсов».

Закрепленный на коляске мотоцикла пулемет ударил Дугласа по голове – это Хут на всей скорости развернул тяжелый мотоцикл и поехал по лужайке и тому, что осталось от соседского дома. Дуглас смотрел вперед, на руины своего собственного. Одна стена полностью рухнула, и были видны обугленные комнаты. Дуглас вылез из коляски. Под ногами захрустел пепел, не смытый долгими месяцами дождей. Пепел и обломки его разбитой жизни. Здесь стоял запах, который ни с чем не возможно спутать. Запах войны. Безумная смесь угля, разложения, пыли от разбитых в крошку старых кирпичей и земли, пропитанной сточными водами. Этот запах остается еще долго после того, как уходит трупная вонь. Дуглас помнил и ее и был благодарен тому, что хотя бы она все же пропала, оставив о себе лишь воспоминания, как полузабытый кошмарный сон.

– Это касается Джилл?

Хут утер грязное лицо рукавом.

– Что?

– Джилл, моей жены. Это как-то ее касается?

– Нет, – ответил Хут и посмотрел туда, где стоял немецкий военный грузовик, медицинский фургон и несколько автомобилей.

Туда, где прежде располагался соседский сад. Впрочем, теперь сложно было разобрать, где проходили границы между участками. Отсюда Дуглас видел место, где стоял следующий ряд домов – до того, как его сровняла с землей британская контрбатарейная артиллерия, бившая по двум немецким зениткам. Их покореженные дула до сих пор торчали вверх.

Здесь, на границе с графством Суррей, туман уже рассеялся, но луну то и дело закрывали быстро пробегающие по небу облака, так что ее тусклый неровный свет постоянно менялся, а иногда и вовсе пропадал.

Хут повернулся к двум инженерам, ковырявшимся с электрическим кабелем, и гаркнул:

– Лестницу! Лестницу мне, живо!

В ответ на его фельдфебельский тон солдаты удвоили усилия. Еще два помощника бежали к ним по ухабистой земле, неся на железном пруте катушку. Кабель тянулся к переносному генератору, над которым колдовала другая группа.

– За мной, – скомандовал Хут, решив не дожидаться лестницы, и стал карабкаться на гору щебня.

Перелезая через торчащие балки, по каменной крошке, пеплу и гипсовой пыли они лезли туда, где раньше был вход с первого этажа на второй. Хут долго кашлял, потом выругался, когда пряжка его расстегнутого плаща зацепилась за торчащую арматуру и отлетела. В гипсовой крошке под ногами виднелись обрывки обоев с плюшевыми медведями – раньше здесь была детская маленького Дугги. Хут несколько раз пнул все это носком сапога, обеспечивая себе упоры для ног, ухватился и перелез через почти не пострадавшие перила лестничной площадки.

Он тяжело дышал и воздержался от попыток помочь Дугласу влезть следом, лишь отступил немного в сторону, оставляя для него место. Не успел Дуглас забраться на площадку, как Хут неосторожно оперся на перила, и раздался треск ломающегося дерева. Дуглас еле успел схватить штандартенфюрера за плечо, удержав его от падения следом за перилами и куском паркета. На секунду они замерли, слушая, как обломки с грохотом скатываются по щебню внизу.

Едва ли Дуглас ожидал от Хута благодарности за свое спасение от переломов или пробитого черепа – хотя подобные ожидания все равно были бы напрасны. Единственной реакцией немца была лишь обычная тень холодной улыбки, да и та продержалась недолго – Хут спешно выхватил из кармана носовой платок и оглушительно чихнул.

– С вами все в порядке, штандартенфюрер? – крикнул из тьмы внизу кто-то из солдат, услышавший стук падающих досок.

– Все в порядке, обыкновенная простуда, – отозвался Хут, сморкаясь в платок.

Внизу негромко засмеялись.

– Продвигайтесь вперед вдоль стены, – велел Хут, осторожно зашагал первым и скрылся в том месте, где раньше стоял бельевой шкаф.

Мимо свисающего на первый этаж до неузнаваемости искореженного водонагревательного котла Дуглас прошел в свою спальню. Здесь, в передней части дома, уцелело достаточное количество несущих балок, чтобы пол выдержал тяжелую кровать – монументальное ложе с кованым медным изголовьем, свадебный подарок родителей Джилл.

– Кабель сюда! – крикнул Хут.

Снизу ему тут же бросили провод. Хут с привычной сноровкой подхватил его, скрутил и подтянул туда, где стоял большой переносной фонарь. Впустую пощелкав выключателем, он снова заорал:

– Свет мне дайте! Ну?!

– Сию минуту, штандартенфюрер, сию минуту! – засуетились внизу, отчаянно пытаясь заверениями выиграть несколько драгоценных секунд.

Глаза Дугласа успели привыкнуть к темноте, и он уже кое-как различал силуэт кровати. Изголовье смялось и погнулось, из матраса торчали пружины, и все это, конечно, не подлежало ремонту, тем не менее какой-то мародер, видимо, примерялся к добыче. Кто-то поставил неподъемную конструкцию на торец и прислонил к краю дыры, где прежде было окно, выходящее на маленький садик и улицу. А потом в просвете стремительно бегущих облаков показалась луна, и Дуглас увидел еще кое-что. В спальне был человек. Некто распростертый на кровати в позе, противоречащей земному притяжению.

– Свет, черт вас всех дери! – рявкнул Хут.

Послышались обрывки фраз на немецком, несколько раз безрезультатно фыркнул генератор, затем последовал громкий хлопок, вскрик и ругань. Ничего не понимающий Дуглас осмелился немного пройти вперед. Отсюда ему было видно, как мечутся внизу фонари солдат. Ветер гудел в телефонных проводах, намотанных вокруг обугленных потолочных балок, остов дома поскрипывал. Наконец, генератор кашлянул, прерывисто зафырчал, взревел и завелся, но света по-прежнему не было – не горел ни фонарь в руках у Хута, ни прожектора, установленные во дворе.

– Вы когда-нибудь слыхали, что немцы – очень сноровистая и практичная раса? – кисло поинтересовался Хут у Дугласа.

– Это вопрос приоритетов, – ответил Дуглас, и тут прожектора вспыхнули.

Ослепительные лучи прорезали тьму, как скальпели. Дуглас был вынужден зажмурить глаза и отвернуться, прежде чем смог осторожно взглянуть на кровать и распростертую на ней фигуру.

С парня содрали всю одежду, кроме изорванного и запятнанного кровью белья, запястья прикрутили к изголовью проволокой. Окровавленная голова свисала на грудь, как у Христа. В общем-то, именно такого сходства они и добивались.

– Джимми Данн! – выдохнул Дуглас.

– Вам не раз приходилось видеть мертвецов, инспектор.

– Господи, бедный Джимми!

– Он выполнял ваше поручение?

– Да, расследовал то самое убийство.

Хут потянулся и какой-то палкой поддел большой кусок картона, прикрученный проволокой у Джимми на груди. «Я был английской ищейкой, которая вынюхивала добычу для немецких охотников», – гласила надпись.

– Бедный малыш Джимми… – повторил Дуглас.

Гарри Вудс оказался прав. Рискованно было привлекать к этому делу необстрелянного парня, и теперь Дуглас чувствовал личную ответственность за его смерть.

– А, доблестные британские патриоты, – проговорил Хут. – Что, гордитесь вы ими, инспектор? Э нет, не сметь! – рявкнул он, увидев, что Дуглас отворачивается.

Он схватил Дугласа за плечи и силой заставил смотреть на залитое светом прожекторов мертвое тело Джимми, на покрывающие его раны и ожоги, хорошо дающие понять, какими были его последние часы. Дуглас оттолкнул его, и некоторое время они с Хутом боролись на куче щебня, пока наконец Дуглас не нанес достаточно чувствительный удар. Хут крякнул от боли и отступил. Высвободившись из его хватки, Дуглас полез вниз.

Хут последовал за ним, никак не унимаясь.

– Надо же, инспектор, я увидел у вас проблеск эмоций! Кто бы мог ожидать!

– Джимми был хорошим копом.

– И это в ваших понятиях, конечно, высшая похвала.

– На задание послал его я.

– А ваши друзья из Сопротивления его убили. – Хут споткнулся. – Но бьете вы почему-то не их, а меня.

– Где-то под этими камнями лежит моя жена, – произнес Дуглас, вроде как оправдываясь за вспыльчивость, хотя ни капли вины в его голосе не было.

– Знаю, знаю.

– Когда это случилось?

Хут спустился по куче щебня и спрыгнул на землю.

– Его обнаружил пеший патруль в двадцать два часа сорок семь минут. Патрули тут регулярные, в точности раз в два часа… Эти безмозглые солдафоны никогда не научатся бороться с партизанами! – Он помолчал и добавил негромко: – Это угроза. Вас намерены убить. Вы понимаете?

– Может, и так, – спокойно ответил Дуглас.

Подошли к машинам.

– Отправьте туда фотографа, – приказал Хут молодому эсэсовцу, который подобострастно ждал распоряжений, застыв с каменным лицом. – И пусть всю эту жуткую конструкцию уберут до рассвета. А вы… – Тут он повернулся к Дугласу. – Вернитесь-ка домой и смените этот клоунский наряд. – Он выразительно посмотрел на смокинг, виднеющийся из-под распахнутого плаща. – Машину возьмите.

Хут осунулся, на щеках и подбородке торчала щетина. Он потер глаза и замер, готовясь чихнуть, но чиха не вышло.

– Едва на ногах стою, – вдруг признался он, хотя не в его правилах было позволять себе проявление человеческих слабостей.

– Вы снимете оттуда Джимми?

– Езжайте домой. Это не Джимми, это уже труп. – И, заметив, куда смотрит Дуглас, Хут добавил: – Мы проверили все дома отсюда и до железнодорожной станции. Можете не волноваться, никто из ваших прежних соседей ничего не видел и не увидит.

У этого немца был какой-то сверхъестественный талант читать мысли. И потому Дуглас ненавидел себя за эти мысли еще сильнее. В конце концов, какая ему разница, видели соседи или нет? За что ему чувствовать вину?

– Ну что, прощупывали вас уже или как? – осведомился Хут. – Задавали вопросы, как вам нравится работать на фрицев?

– Нет! – отрезал Дуглас.

Не хватало еще, чтобы Хут устроил проверку всех гостей и измором заставил бы рассказать о тайной встрече за карточным столом.

– Нет, – повторил он уже спокойнее.

Хут высморкался и проговорил, обращаясь к своему яркому платку:

– Любопытно… Очень любопытно. Вообще-то, должно было уже начаться…

– Поеду домой. Может, там меня дожидается почтовый голубь.

– Свои остроты приберегите для сержанта Вудса, ему положено смеяться над шутками начальства… Это опасные люди, друг мой. Не пытайтесь играть на две стороны.

Дуглас открыл дверцу «Фольксвагена».

– Часом, не знаете какого-нибудь быстрого средства от насморка?

Захваченный врасплох, Дуглас брякнул:

– Может, вам ингалятор? В каждую ноздрю?

Хут улыбнулся.

– Я тут и без ингаляторов увяз по самые ноздри… – И он велел шоферу: – Отвезите инспектора домой.

Ветер разогнал облака, и ночное небо стало темно-синим. Когда автомобиль доехал до центральной части Лондона, восточную часть неба уже прочертили красные полосы рассвета. Дуглас постарался открыть дверную защелку как можно тише, но миссис Шинан все равно услышала шум мотора под окнами.

– Это вы, мистер Арчер?

Дуглас на цыпочках поднялся наверх. Из мастерской на первом этаже приятно пахло свеженаколотыми дровами и парафином.

– Простите, что разбудил вас, миссис Шинан.

– У меня тут чай, хотите?

С тех пор как у нее появились двое жильцов, миссис Шинан переехала в крошечную гостиную над мастерской. Когда Дуглас вошел, она сидела в кровати, плотно завернувшись в толстую вязаную кофту, и пила чай.

– Вы не могли бы достать из буфета чашку с блюдцем?

В этой тесной комнатке были собраны все хрупкие воспоминания о ее жизни с мужем: сувенирные фарфоровые собачки с надписями «Маргит» и «Саутсея», монохромная фотография юной женщины в свадебном платье, стаффордширский фарфоровый чайник с отбитым краем, карманные часы с выгравированными на них именем ее отца и благодарностью от работодателя за двадцать пять лет верной службы, две раскрашенные фотографии мужа и все четыре открытки, присланные им из лагеря военнопленных. Наливая Дугласу чай, миссис Шинан спросила:

– Дождь идет?

– Нет. И туман рассеялся. – Дуглас отпил из чашки и похвалил: – Очень вкусный чай.

– Добавила в эрзац ложку настоящего. Я все время просыпаюсь около четырех и уже толком не засыпаю.

– Вы неважно выглядите, миссис Шинан. Сейчас грипп ходит…

– Как вы думаете, мистер Арчер, я еще когда-нибудь увижу Тома? – спросила она, сосредоточенно мешая в своей чашке. – Сын все время спрашивает о нем, а я даже не знаю, что ответить ребенку…

Дуглас понял, что она только что плакала. Он знал, что родни у нее не осталось, и забота о сыне целиком легла на ее плечи.

– Том обязательно вернется, миссис Шинан.

– Им разрешают отправить весточку раз в два-три месяца. Да и то это просто напечатанная открытка с сообщением, что он жив-здоров.

– Лучше так, чем длинное письмо с сообщением о болезни.

Миссис Шинан выдавила из себя улыбку.

– Конечно. Вы правы.

– Конкретных дат пока не называли, но немцы обещали в ближайшее время отпустить военнопленных.

– Немцам-то велика ли печаль. – Миссис Шинан поджала губы. – Их женщины давно уже дождались своих мужей и сыновей. А до наших им нет никакого дела. Наши для них – дармовая рабочая сила. Ну что наше правительство может предложить им в обмен?

Дугласу нечего было на это ответить. Сейчас объявленный Германией порядок был следующим: за каждый десяток добровольцев, отправившихся на немецкие фабрики, опускали одного пленного. При таком раскладе Тому предстояло ждать освобождения еще долго.

– Не показывайте сыну ваших слез. Для него это будет тяжелее разлуки с отцом.

– У них в школе новый учитель. Заявил, что, мол, и Черчилль, и все наши солдаты были преступниками. Мальчик пришел домой и стал спрашивать меня почему.

– Я поговорю с ним, – пообещал Дуглас. – Объясню ему, что это не так.

– Им велено доносить на родителей, которые спорят с пропагандой.

– У немцев много дурных идей.

Допив чай, он встал.

– Мой сын вас очень уважает, мистер Арчер, – проговорила миссис Шинан. – Я вообще не знаю, что бы мы без вас делали. И, конечно же, я сейчас не про паек и деньги.

Дуглас смутился, а миссис Шинан торопливо добавила:

– Ой, совсем забыла! Тут посылка пришла!

– Какая посылка?

– На ярлыке указано, что из Скотленд-Ярда. Я подумала, может, от Гарри Вудса. Он ведь любит Дугги как родного.

– Адресована вам?

– Да нет же, вашему Дугги! Написано «Дугласу Арчеру-младшему», как в американских фильмах. – Заметив на лице Дугласа страх, она залепетала: – Я отнесла ее к вам в комнату. Не надо было? Что-то не так?

– Нет-нет, все в порядке, – заверил ее Дуглас и почти бегом поспешил к себе.

Посылку он сперва тщательно осмотрел. На ней был прилеплен ярлык СС и стоял штемпель Скотленд-Ярда – и то, и другое на вид настоящее. Печатный шрифт соответствовал новым машинкам «Адлер», которые недавно установили в немецких кабинетах. Об оплате отправления свидетельствовали не обычные печати, а наклеенные немецкие почтовые марки, которые использовались на всей официальной немецкой почте.

Рискнув приподнять посылку, Дуглас пришел к выводу, что для бомбы она слишком легкая. Честно говоря, он слишком устал, чтобы соблюсти все положенные меры предосторожности, так что он просто перерезал веревку и вскрыл сверток перочинным ножом. Внутри оказалась модель автомобиля нюрнбергской игрушечной фабрики «Шуко» – очень красивая, с рычагом, передачей, миниатюрным рулем и открывающимся капотом, под которым виднелся детально воспроизведенный мотор. На приложенной карточке изящным почерком генерала Келлермана было написано: «Храброму мальчику Дугласу Арчеру в день рождения. С самыми теплыми пожеланиями, Фриц Келлерман».

Дуглас понимал, что сын будет в восторге и от подарка, и от лично подписанной Келлерманом открытки. И все же на душе у него было неспокойно. Он снова аккуратно завернул игрушку в бумагу. До дня рождения Дугги оставалось еще три недели. За это время с миром могло произойти что угодно.