Глава 17. Разгром
В январе тысяча четыреста пятидесятого года великий князь Василий Васильевич, стремясь совсем порешить с Шемякой, собрал всю силу свою и в начале января пошел с полками на Галич.
Снова Иван ехал с отцом по снеговым просторам, следуя за войском по льду рек или по широким дорогам и просекам сквозь лесные дебри. От Москвы пошли по Клязьме-реке до устья Колокши, а по Колокше, через Юрьев Польский, к Ростову Великому. От Ростова по реке Которости в Ярославль пришли и по Волге к устью реки Костромы.
Во граде же Костроме застигла их весть, что Шемяка со всем войском своим ушел из Галича к Вологде.
— Струсил злодей, — сказал князь Василий, сидя в хоромах у воевод своих, князя Стриги да Федора Басёнка.
— А может, у него какие иные мысли, — возразил Федор Васильевич, — может, он и присные его изолгать нас хотят…
— Всяко бывает в ратных хитростях, — поддержал своего соратника князь Стрига.
— А что ж спят наши лазутчики да вестники! — рассердился Василий Васильевич, — где глаза, где уши у них?
— Государь, — вмешался больший воевода, князь Василий Иванович Оболенский, — а мы так содеем: сами обманем. Пойдем мы Костромой до устья Обноры и вверх по сей реке, якобы на Вологду хотим, а царевичей тут оставим с конниками их. Ежели Шемяка и впрямь на Вологду идет, мы его от Галича отрежем и град сей возьмем. А ежели сие токмо обман и морока, мы его в Галиче окружим…
Василий Васильевич и прочие воеводы согласились с главным воеводой, а Иван, морща лоб, о чем-то думал.
— А пошто, государь, — спросил он, наконец, — так обманывать нас Шемяке надобно?..
— А потому, что вельми хитер Шемяка, — ответил князь Василий Васильевич, — у него, у Шемяки-то, мыслю, не все во граде укреплено, вот и хочет он обманом отдалить нас, пока для осады не изготовится…
Иван весело улыбнулся — все так ясно вдруг ему стало, но опять нахмурил он брови, когда Василий Иванович добавил:
— А может, и сие вот не истинно. Может, иное что злодей замыслил?..
Князь Оболенский задумался на мгновенье, но тотчас же сказал твердо:
— Слушайте, воеводы, токмо как яз сказывал, деять будем. Так нам лучше всего. С обоих сторон надо Шемяку отрезать и окружить, ежели он из Галича выйдет. В Костроме заставу оставим. Царевичи же татарские, выслав вперед яртаул, пусть пойдут вверх по Костроме. Мы сами пойдем вверх по Обноре к Никольскому монастырю… Ты же, Федор Василич, рыскай окрест с конниками своими да ладь везде лазутчиков, дабы наблюдали, не пошел бы Шемяка на Москву…
Оболенский помолчал малое время и строго молвил, обращаясь к воеводам:
— А наиглавное же, воеводы, приказываю именем государей моих, нарядите знатное число вестников и непрестанно со мной сноситесь.
Опять отряд за отрядом потянулись конные и пешие полки, а позади них пошли обозы с конной и пешей стражей. Ивану все это уже давно знакомо, но равномерное движение полков, ржанье коней, выкрики воинских приказов, звук военных труб бодрили и волновали его. Он чувствовал себя воином, стал неотрывной частью людской громады, идущей на бой, на труды, муки и смерть за отечество, за правое дело против злодеев, разорявших народ и государство.
Впереди же, сворачивая влево, конные и пешие отряды переходили уже по льду с Костромы-реки в устье Обноры. Вот потянулись ее высокие берега, заросшие вековыми огромными лесинами, засыпанными до половины снежными сугробами.
— Ишь, какие тут метели были, — заметил Илейка, — ишь, какие горы намели…
Но Иван не слушал своего бывшего дядьку, а теперь своего стремянного.
Он весь был в думах, стараясь точнее уяснить, как будет действовать набольший воевода Василий Иванович и куда прикажет своим младшим воеводам идти.
Вдруг он вздрогнул: рядом громко и резко запела труба, призывая на привал, а вслед за нею пошел крик из уст в уста больших и малых начальников:
— Сво-ора-ачивай вле-во-о на бере-ег! Ра-зводи-и костры-ы!
По-олдничать бу-уде-ем!..
Все оживились. Весело зашумели, поднялись крики, смех, где-то песни запели, и отряд за отрядом, хрустя ломающимися под конями кустами, въезжал уже в лесную чащу, где за ней открывалась огромная поляна с обгорелыми пнями и стволами деревьев…
— Вишь, государь, — сказал Илейка, обращаясь г: Ивану почтительно и важно, ибо рядом ехали с ним его двое подручных — вишь, государь Иван Васильевич, какое пожарище-то! Либо молонья тут ударила, либо сироты жгли, пал для пахоты деяли, а расчистить пал-то не успели. С весны ныне расчистят.
Иван ничего не ответил, а Илейка продолжал, обращаясь теперь больше к подручным:
— Воевода-то наш знает сии края. Ишь, как подгадал: и место слободное и гладкое для полков и дров сухих множество…
— А государь где стал с воеводами? — перебил Илейку Иван.
— Я, государь, того не ведаю, — ответил Илейка, — но мыслю, тамотка вон, где князь Василь Иванович воям показывает шатер ставить. Во-он и сани великого князя туды подъехали…
Иван молча повернул к указанному месту, где ясно увидел меж обгорелых стволов и большего воеводу, и сани отца, и Васюка около них верхом на коне…
За обедом в шатре великого князя, кроме обоих государей, был воевода князь Оболенский, а служили им за столом только Васюк да Илейка.
— Ну как, Василий Иванович? — спросил его великий князь. — Как ты мыслишь, куда мы ныне поспеем и нужно ль нам ночным походом идти?..
Оболенский, не торопясь, допил чарку любимого заморского, которым баловал своего любимца сам государь, и молвил:
— К ночи у Никольского монастыря будем, что на Обноре. Там же, мыслю, мы вести получим. Яз так гоньбу нарядил, что кажные три-четыре часа должен быть новый вестник.
Еще не звонили к ранней обедне, как в келарские покои, где гостили и почивали оба государя, пришел с вестниками князь Оболенский Василий Иванович.
— Будьте здравы, государи, — густым голосом заговорил он, — нарочь вестников яз не спрашивал, дабы вместе с вами, государи, вести их обсудить. Совместно-то да с прямых слов лучше уразумеем, что деется…
— Добрый день, садись возле меня, — ответил Василий Васильевич и, сразу взволновавшись, нетерпеливо воскликнул: — Ну, сказывайте же!
— Великий государь, — начал один из вестников, — воевода твой, князь Стрига, Иван Василич, повестует: «Царевичам от дозорных и лазутчиков ведомо стало, что Шемяка повернул коней к Галичу. Борзо полки его спешат, идут уж по льду рекой Вексицей к Галицкому озеру. Оставляет Шемяка по разным местам крепкие дозоры. Приказал воевода твой царевичам татарским следом идти за Шемякой, а потом, дозоры поставив, идти вниз к устью Обноры, к тобе, государь, навстречу, ежели сам туда идти замыслишь…»
— Сам воевода Стрига, — заговорил другой вестник, — от лазутчиков своих вызнал: ждут в Галиче Шемяку и спешно стены крепят и пушки готовят.
От воеводы же Басёнка, Федора Василича, ведомо князю Стриге, что воеводы Шемякины, из заставы галицкой, свои дозоры и к Костроме-реке и к Унже-реке выставили. А за сим челом тобе бьют воеводы твои и царевичи татарские и приказов твоих ждут.
Вестники поклонились великому князю и сыну его.
— А яз тобе, Василь Иванович, челом бью, — обратился великий князь к Оболенскому, — сам рассуди, что им приказывать. Ты у меня набольший воевода и хозяин на ратном поле.
— Так вот, государь мой, позволь ране думу с тобой подумать, а после того яз пошлю приказы. Вестники же отдохнут малость и с ночи обратно в Кострому.
— А ты, Васюк, — молвил Василий Васильевич, — пока у меня дума будет, подь покорми вестников-то похлебосольней и яствами и питиями. Мы чем богати, тем и ради. Идите, спаси вас бог, да от меня воеводам и царевичам так передайте: «Благодарю вас и воев всех за старание. Помоги вам господь во всех делах ратных. Поклон вам всем». Василий Васильевич привстал, слегка поклонился и, садясь, добавил: — Ты ж, Илейка, пока послужи мне, а ты, Васюк, захвати от моего стола сулею водки боярской, да сулею медку стоялого для дорогих гостей.
— Будь здрав, государь наш Василий Василич, и ты, государь Иван Василич, спаси вас господь… — поблагодарили вестники с низким поклоном и вышли с Васюком в другой покой.
Когда дверь затворилась за ними, Василий Васильевич, довольный хорошими вестями, весело обратился к сыну:
— Ну-ка, скажи нам с воеводой, как ты сии вести разумеешь?
Иван смутился, но, оправившись и помолчав немного, сдержанно и спокойно молвил:
— Яз мыслю, что князь Василий Иваныч верно ранее угадал. Все идет, как он в Костроме нам сказывал. Посему разумею, что и нам борзо идти надобно к Галичу, дабы прекратить путь Шемяке к Новгороду, Вологде и Вятке, где помочь ему быть может…
Глубоко передохнув от вновь охватившего волнения, он добавил решительно:
— За Москву же страха у меня нет. На Москву Шемяке нельзя идти, когда вся наша сила ратная у него за спиной…
Василий Васильевич радостно рассмеялся, обнял и поцеловал сына.
— Яз, Иване, так мыслю, — воскликнул он, — токмо вот что воевода нам скажет: может, оба мы не на правом пути…
— На правом, на правом, — быстро заговорил князь Оболенский, — но дивит меня то, что и юный государь наш уже все добре разумеет в ратном деле и вельми памятлив и скорометлив.
Иван радостно улыбнулся на слова воеводы, а растроганный Василий Васильевич сказал:
— Надежа он моя на государствовании, бог даст, вборзе все труды со мной разделять будет.
Помолчав немного, он добавил, обращаясь к воеводе:
— Приказывай полкам, Василий Иваныч, как найдешь лучше…
— К ночи, государь, пошлю вестников князю Стриге и все укажу, а утре пойдем и мы к Галичу.
Спешным порядком прошли войска великого князя московского вниз, к устью Обноры, вышли на лед Костромы-реки и так же спешно пошли вверх по ней к устью Вексицы. Этим путем полки Василия Васильевича вскоре прибыли к месту Железный Борок, где Свят-Иванов монастырь стоит.
Здесь, в обители, поджидали их уж давно вестники из Костромы, сведавшие от дозорных великого князя, что идет он к Галичу. То были: боярский сын Терентий Кольцо, а с ним пушечник Ермила, молодой мужик, ражий детина — косая сажень в плечах.
Оба государя, отец и сын, разместились в келарских покоях Иванова монастыря. Князь Оболенский еще не успел выйти от них, как доложили им о вестниках. Василий Васильевич приказал привести их тотчас же.
Когда вошли вестники, Иван сразу узнал в пушечнике рыжеволосого курчавого Ермилку-кузнеца, того самого, что в войско просился у воеводы Стриги в первый поход княжича по пути к Владимиру. Это он сказал ему тогда: «Много бают как бы на глум, а ты бери на ум».
Теперь Ермилка не проявлял более дерзости, стоял почтительно, кланялся и крестился истово и строгостепенно держался, как настоящий военный начальник.
— Будьте здравы, государи, — сказали разом оба вестника, кланяясь в пояс и касаясь рукой пола.
— Будьте здравы, — ответил Василий Васильевич быстро, — да сказывайте, как у Галича!
— У Галича, государи мои, — начал боярский сын, — Шемяка на самой горе пред градом стоит с великой силой, и конников у него множество, а пешей рати и того более. Град же крепит спешно и пушки на стены ставит.
Есть у него и самострелы и рушницы. О сем пушечник скажет.
Ермила поклонился низко и, тряхнув рыжими кудрями, заговорил медленно:
— Пушки же у него, государи: тюфяки и пищали разные, есть еще из огненной стрельбы — рушницы. Токмо мыслю, не устоять граду от наших ломовых пищалей. Особливо добры из ломовых-то «Певец», «Медведь» и «Орел».
Накидаем мы им и каменных и железных орехов…
— А какие места круг горы той, на которой войско шемякино? — прервал кузнеца князь Оболенский. — Мне точно надо знать: где там овраги, леса, болота и речка? И как борзо вороги могут в град свой войти и в нем затвориться?
— О сем, княже, повелел довести тобе, яко воеводе набольшему, князь Стрига, — ответил боярский сын Терентий Кольцо, — и яз повестую сей часец.
Знамо тобе, воевода, что Галич стоит на полуденном берегу Галицкого озера с уклоном ближе к восходу. Берег-то тут низкой и прямо ведет ко граду.
Одно тут лихо: овраги глубоки, лесом все поросли и кустами непролазными.
Летом тут никакого доступу нет, а зимой, сказывает князь Стрига, тут хоть и трудно идти, но всего ближе ко градным стенам. С других же сторон окружает град, словно стеной, множество холмов крутых, как горы. Не можно тут по крутизне лезть, когда сверху и камни, и пушки, и стрелы пущать будут…
— А меж гор тех есть ко граду проход? — спросил Оболенский.
— Есть, княже, — ответил Терентий Кольцо, — но вельми тесен, и там пешая рать стоит, малая рать, но не собьешь ее, а с боков пройти к ним не можно в теснине той… Да вот чертежи ратные воевода наш шлет тобе: тут все овраги и горы самим воеводой помечены.
Василий Иванович Оболенский жадно схватил карту и, развернув ее, обратился к Ивану:
— Прошу тя, государь, погляди со мной…
— Заместо моих очей, — взволнованно воскликнул Василий Васильевич, — ныне у меня твои очи, Иване!
Иван взглянул на карту и увидел там начертанный град со стенами и башнями. Действительно, стоит крепость, как сказывал вестник, на юго-восточном берегу Галицкого озера, а со всех других сторон, как подковой, окружен непрерывной цепью крутых холмов. В одном только месте обозначен очень узкий проход ко граду.
— А здесь вот овраги, — указал князь Оболенский, — идут они до самой стены, почитай. А тут гляди, государь, проход тесный помечен. Воспоминаю места сии. Весьма умело все обозначено…
Оболенский загляделся на карту и словно забыл обо всем, водя пальцем по чертежу и повторяя про себя:
— Добре содеяно, добре…
— А где же ратная сила Шемяки стоит? — нерешительно спросил Иван.
Вопрос этот не сразу дошел до воеводы.
— Добре, добре, — громко шептал он и, вдруг обернувшись к Ивану, сказал: — Прости, государь, не уразумел яз речей твоих.
— Где Шемякина сила стоит? — повторил Иван свой вопрос.
— А вот тут, где вот палочки рядами, как частокол, наставлены, — указал Василий Иванович и, обратясь к вестнику, спросил: — Пеши и конники тут вместе али конники в других местах? И кого из них больше?
— Конники одни позади главной рати стоят, — ответил вестник, — другие же дозоры окрест града всего правят. Главно же стоят конники против озера.
Конных-то у Шемяки множество, а пеших и того более.
— Отпустите их, государи, — сказал воевода, — с пути им пообедать надо, да и опочинуть. Мы же до того времени обсудим всё, как чему быть.
Когда же надобно будет, яз их покличу…
— Пусть идут, — ответил Василий Васильевич.
— Потом яз им все расскажу, — добавил набольший воевода.
Когда вестники, низко поклонясь государям, вышли из покоев, князь Оболенский, разложив на столе карту воеводы Стриги, сказал:
— По сим чертежам все уразумел яз и ведаю, как нам деить надобно.
Ежели Шемяка и поныне не затворяется во граде, а все на горах стоит перед градом, — значит, на полки свои крепко надеется…
— Злодей-то, — взволнованно перебил воеводу Василий Васильевич, — на все ныне идет. Мыслит нас совсем задавить, ну, да как бог судит!
Великий князь вышел из-за стола и, привычно обернувшись в сторону, где образа, опустился на колени и закрестился. Соправитель и воевода Оболенский тоже закрестились. Помолясь, Василий Васильевич при помощи Васюка тяжело поднялся с колен и опустился на скамью. Грудь его высоко вздымалась, а из-под длинных ресниц, вдавленных внутрь век, текли слезы.
— Положив упование на господа, — заговорил дрожащим голосом великий князь, — и на пресвятую его матерь, и на креста честного силы надеясь, отпускай, Василь Иваныч, полки с воеводами и царевичей с татарами к Галичу, как сам рассудишь.
Наступило молчание.
— Мыслю, государи мои, — медленно заговорил князь Оболенский, — наперво надобно уразуметь нам, куда и зачем отпускать полки и где на врага ударить нам выгодней…
Воевода набольший замолчал и снова задумался, глядя на карту и крутя всей горстью свою седеющую курчавую бороду.
— Вот, гляди, государь Иван Васильевич, — обратился он к Ивану, показывая пальцем на тесный проход в горах. — Тут приступать, через сию теснину, — токмо людей губить без пользы. Посему мыслю поставить здесь пищаль и вдоль прохода палить, и вместе с ней рушницами и самострелами бить, ежели враг-то на нас пойдет. Приковать тут надо врага к теснине-то, дабы и наступать не мог и уйти от нее не мог. Мы же должны манить их, якобы тут приступать ко граду хотим.
Иван оживился и с жадностью следил за указаниями воеводы, водящего пальцем по карте.
— То же мыслю содеять и тут, — продолжал воевода, указывая на подступы к городу со стороны озера.
— Пошто сие? — спросил Иван.
— Дабы и тут полки их приковать к месту, — ответил Оболенский. — Пройдя озером по льду, поставим мы конных и пеших против града, где лучше всего приступати. Они сами о том ведают, и тут у них и пушек и людей больше всего будет. И тем самым полки их мы пред собой держать здесь станем, а ночью отошлю наилучших и крепких воев к оврагам, дабы через те овраги пошли на гору к полкам Шемяки еще до рассвета, а первее того стрельбой огненной почнем бить, как бы приступаем ко граду от озера и от теснины…
— Уразумел яз мысли твои, Василий Иваныч! — радостно воскликнул великий князь. — Вельми мудро рассудил ты! Чертежей твоих не вижу, но мысленно все зрю… Силу их надвое…
— Истинно, государь, ежели бог допустит все так, как мною замыслено, — молвил воевода и, встав со скамьи, добавил с поклоном: — А теперь, государи мои, дозвольте отойти мне в покой свой, дабы еще подумать и нарядить потом вестников ко всем воеводам и царевичам…
— Иди, иди на ворога злого, Василий Иваныч! — ласково сказал великий князь. — Да благословит тя господь и укрепит руку твою для сокрушенья лиходеев наших. Яз же убогий, по слепоте своей, тут с сыном останусь…
Князь Оболенский вышел, а Василий Васильевич сказал Ивану глухим голосом:
— Ох, Иване, жребий нам тут, под Галичем, вынимать сужено, а на счастье аль на горе — то господь ведает…
Января двадцать седьмого не было вестников до самого ужина. Все это время Василий Васильевич томился, а с ним молча сидел и Иван в тоске и страхе. И вот, когда огни вздувать стали и свечи зажигать, прибыли вестники. Государь приказал Васюку немедленно звать их.
— Какие вести? — вскрикнул он, услышав шаги пришедших. — Какие вести?
— Будьте здравы, государи, — перекрестясь и кланяясь, сказали вестники, и один из них продолжал: — Князь Оболенский повестует: «Пришли сей день под Галич на рассвете. Князь Димитрий стоит еще на горе перед градом со всею силой, не сходя с места. Обложили мы град, государи, как яз сказывал вам, а на озере, против града, наиглавная сила наша, конная и пешая. Спосылал яз конников в разные концы и дозоры поставил, дабы упредили, ежели какая помочь Шемяке придет. Вборзе приступати почнем, а дале, как господь бог даст…»
Иван жадно слушал вестников, а перед глазами его была карта с градом Галицким, которую оставил ему воевода. Карта смялась немного, и не сразу Иван расправил ее — руки у него дрожали. Ясно вдруг глазам его представились полки свои и Шемякины, увидел он крутизны и овраги, понял, как начнут приступать воины, как это сражение страшное начнется, и волнение охватило его, будто сам он сейчас на ратном поле. Очнулся Иван, когда отец тихо сказал замолчавшим вестникам:
— Идите вкусите от трапезы. Васюк сопроводит вас…
Когда вышли все, Василий Васильевич судорожно передохнул и сказал Ивану глухим голосом:
— Может, к злодею-то нашему татары казанские на помощь пригонят али вятичи новогородские. Вельми уж дерзок стал ворог наш…
Великий князь смолк от волнения и еще глуше добавил:
— Ко всему готовым быть надобно. Сани у нас запряжены, и конная стража с нами. Неведомо, какой жребий господь нам судит…
Только что великий князь Василий Васильевич и юный соправитель его, не раздеваясь, в постели легли, — пригнали новые вестники. От неожиданности их прихода холодная дрожь пробежала по всему телу Ивана, а государь сидел неподвижно, крепко зажав лицо руками. Когда, наконец, вошли они, великий князь, не отводя рук, громко выкрикнул:
— Сказывайте!
Вестник ответил сразу, не соблюдая обычая:
— Князь Оболенский повестует: «Воевода Басёнок по моему приказу с озера в лоб пошел на Шемяку. Конники его согнали со льда Шемякиных, а пешую рать оттеснили к самому граду. Тут приказал яз князю Стриге с главной силой приступати левей через овраги. Шемяка же все стоит на горе с главной силой, а засад нигде у него нету. Начали вороги с града бить в нас из пушек, пищалей и самострелов, но ни во что сие нам — божию милостию не убили никого. С великою трудностью, а все же идут полки наши оврагами и дебрями. И Басёнок стрелы пущает в Шемякиных конников и доржит их у града, а пушкарь наш Ермила из „Медведя“ по граду бьет…»
Отпустив вестников, Василий Васильевич, взволнованный и томимый ожиданием дальнейших событий, обратился к сыну.
— Иване, — сказал он слегка дрожащим голосом, — погляди-ка на те чертежи ратные, что князь Стрига-Оболенский прислал нам прошлый раз. Ты памятлив. Помнишь, что вестники-то баили.
— Помню, государь.
— Погляди и скажи мне точно, так ли они баили, как тобе князь Василь Иваныч сам на карте указывал…
Иван оживился, забыл все тревоги и, блеснув глазами, радостно ответил:
— Сей часец, государь. Вот тут у теснины, сказывал воевода князь Василь Иваныч, и тут вот у града на озере будет он всю силу Шемякину доржать, а сам пошлет воев туда вот, в обход через овраги, к самой горе приступать. Ты же, батюшка, сказал тогда воеводе, что рассечет он силу Шемякину надвое…
— Верно сие, Иване, — начал было Василий Васильевич и вдруг побледнел и смолк, заслышав шаги в сенцах.
Взглянув на отца, Иван не то спросил, не то воскликнул хриплым голосом:
— Вестники!..
Топот многих ног быстро приближался к двери, и все страшнее становилось от этого шума шагов, несущих неведомо что.
— Помоги, господи, — будто всхлипнув, с трудом выговорил прерывающимся голосом Василий Васильевич.
Иван напряженно глядел на дверь и вскочил невольно, когда она сразу отворилась. Вестники почти вбежали в покой с Васюком вместе.
Во главе их был воевода Федор Васильевич Басёнок, начальник конников, любимец великого князя. Он вбежал в покой, словно прихрамывая на изогнутых колесом ногах, как у степных наездников, и закричал громко и радостно:
— Славьте господа, государи! Сокрушили мы лиходея вашего. Бежит он неведомо куда, а царевичи татарские за ним гонятся!.. День и ночь скакал к вам, государи, с «сеунчем» сим…
Оба государя, старый и юный, замерли от неожиданности и не могли слова вымолвить.
— Помог господь нам, государь, — продолжал Басенок, — борзо мы выправились из оврагов, а взойдя на гору, вои наши, как барсы, ударили на Шемяку, и была сеча зла и жестока. Многих избили мы на месте, а пешую их рать чуть не всю посекли; бояр же и лучших всех имали руками. Многие ко граду бежали, а град затворился…
— А лиходей наш? — крикнул Василий Васильевич.
— Князь Димитрей едва убег с малым числом конников неготовыми дорогами. Гонятся за ним царевичи со своими татарами, да успел Шемяка еще до окончанья боя бежать…
— Благодарю тя, господи боже мой! — воскликнул, наконец, Василий Васильевич и, протянув руки, привлек к себе стоявшего перед ним воеводу, обнял и поцеловал его.
И все тут на радостях обнимать и целовать стали друг друга, славословя воевод и воинов русской земли.
В тот же день, отслужив молебен, выехал великий князь с соправителем и двором всем из монастыря к Галичу.
Едет Иван в крытом возке вместе с отцом, который теперь весело шутит, смеется.
— Ну, Иванушка, — говорит он ласково сыну, обнимая его рукой за плечи, — пусть убежал лиходей наш, а мыслю, навек порешили мы с ним. Не будет более удела Галицкого, к Москве отойдет он. Наместников и воевод своих посажу там…
Ивану легко и радостно на душе, будто и не было никаких тревог и печалей. Боковые полсти возка отвернуты, и погожий день сияет во всем блеске, ослепляя белизной снегов и синевой неба. Смотрит Иван кругом и не насмотрится.
— Кррун, кррун, — звучно доносится с высоты.
Иван слегка закидывает голову и видит, как, медленно взмахивая крыльями, летит большой черный ворон. Видно, как на лету поворачивает он голову и тянет к лесу, что зубчатой каймой опоясывает снежную равнину.
Василий Васильевич молчит. Он о чем-то думает, и брови его то сурово сдвигаются, то снова расправляются, а на губах появляется улыбка.
— Батюшка, — обращается к отцу Иван, — пошто Новгород-то Великий Шемяку к собе принимает?
Отец нахмурился.
— По то, сынок, — ответил он, — что новгородцы Москву еще боле Шемяки не любят. Она им, новгородцам-то, как кость поперек горла. Посадники их вкупе с гостями богатыми спят и видят, как бы всю торговлю у нас отнять, в свои руки захватить. Жадны они очень, торговцы-то. Вот они Шемяку-то и лелеют, дабы нас разорить да обессилить. Мыслят, разоренное-то легко взять, да руки коротки. Обрубим мы им руки-то! Обрубим, дай срок!
Василий Васильевич разгорячился и долго говорил о разных кознях новгородцев, об их торговле и дружбе с немцами и посредничестве в торговле…
— Им надобно, чтобы мы сами не могли у немцев покупать и немцам свое продавать с выгодой. Все через свои руки хотят пропускать, дабы все барыши им шли. Вот порешим до конца с Шемякой-то, да за них и возьмемся. Укоротим так, что и про колокол свой вечевой позабудут…
Иван с широко открытыми глазами слушал отца. Как-то сразу по-новому все предстало пред ним. Понял он, что и Шемяка и Новгород не просто из-за злобы не любят Москву и ее князей, а что Москва и князья московские невыгодны им. Димитрию Шемяке мешают они захватить власть, а Новгороду грозят убытками…
— Вот в чем дело-то! — воскликнул Иван, пораженный внезапным открытием.
— В сем дело, сыночек, в сем, — продолжал Василий Васильевич, радуясь, что сын его понимает. — Токмо не боюсь яз Новгорода. Худа у них ратная сила. Бояре-то да купцы толстопузые до меча не охочи, а черные люди да сироты сами к нам тянут, ибо как в полоне живут они у бояр-то богатых.
Теснят их вельми и купцы. Они, черные-то люди, как в сказке, на чужом пиру сидят, пиво пьют, по усам течет, а в рот не попадает. Все в брюхо боярам да купцам идет.
Василий Васильевич замолчал и, вдруг усмехнувшись, сказал:
— Сей день к ужину мы в Преображенский погост приедем. У попа Евлампия ночевать будем. Так вот про пиво-мед яз сказывал, и его попадью вспомнил. Хорошу бражку варит. Тут уж нам не по усам, а прямо в рот…
Но Иван не ответил. После долгой беседы о государственных делах устал он. Да и сам Василий Васильевич утомился и дремать сразу начал. Иван хотел тоже дремать, но все еще думал о новом, и даже у сельского попа, где они ночевали, не мог забыть радости нежданного для себя открытия.
Сидя за ужином и запивая кашу сладковатой овсяной бражкой, он вдруг обратился к отцу и, довольный, радостный, громко сказал:
— Яз все уразумел. Все хотя и внове мне ныне, а понятнее, чем ранее было…
