Глава 17
«Товарищ Сталин нам отдал приказ…»
В вечернем сумраке четырехмоторный бомбардировщик «Liberater B-24» («Освободитель») походил на огромную рыбину, вытащенную на берег. Толстым своим брюхом он как будто лежал на земле. Такое впечатление возникало из-за трех его шасси со слишком короткими стойками. Одно располагалось под фюзеляжем спереди, два других – под крыльями, достигавшими более тридцати метров в длину. Правда, застекленный нос со стволами пулеметов придавал самолету грозный вид. Пулеметы находились и на верху, сразу за кабиной летчика и штурмана.
Однако бомбардировщик сейчас готовился не к боевому вылету. На тележке, подвезенной авиамеханиками к многотонной крылатой громадине, лежали не бомбы, а чемоданы, ящики, корзины. Это было наше имущество, в основном – подарки от союзников. Ничего не скажешь, число мест увеличилось больше, чем в два раза. Солдаты ловко забросили вещи в открытый бомбовый люк, затем створки его закрылись.
Члены советской студенческой делегации, одетые, как авиаторы, в меховые комбинезоны, перчатки, унты и летные шлемофоны, поднялись по алюминиевой лесенке вместе с экипажем в самолет, но устроились не в кабине, а в грузовом отсеке, соединенном с боевым. Никакого комфорта для пассажиров там не предусматривалось. Вместо кресел вдоль бортов стояли довольно узкие жесткие лавки. Сидеть на них – неудобно, лежать – трудно. Иллюминаторы отсутствовали. Лишь несколько электрических лампочек под потолком рассеивали слабый свет.
В таком мрачном, неотапливаемом помещении нам предстояло провести ближайшие двенадцать часов ночью с 4-го на 5-е января 1943 года. Столько времени обычно длился перелет «Освободителя» от авиабазы британских ВВС у города Глазго до аэропорта Внуково под Москвой. Летали по этой авиалинии бомбардировщики с октября 1942 года. Маршрут пролегал от севера Шотландии, над Северным морем, проливом Скагеррак, западной частью Швеции и Балтийским морем без промежуточной посадки. Некоторую опасность представлял отрезок пути от Ленинграда до Москвы над прифронтовой полосой. Однако бомбардировщик проходил его ночью, на высоте более девяти тысяч метров и со скоростью, близкой к 300 км/час. Немецкие истребители не могли подняться так высоко. Тяжелая машина, созданная конструкторами американской фирмы «Консолитейтид» перед Второй мировой войной и имевшая дальность полета 4560 км, оказалась весьма удачным и полезным изделием.
Экипаж заводил двигатели один за другим.
Наконец, взревели все четыре. Самолет вздрогнул и покатился вперед. Ход его убыстрялся, моторы ревели все громче. Довольно длинный разбег по взлетной полосе закончился мощным рывком вверх. «Либерейтор» поднялся над аэродромом, набирая высоту, сделал круг и лег на избранный штурманом курс. Теперь мы слышали только ровный гул моторов. Но разговаривать при нем было невозможно. Кое-как улеглись на лавках: Красавченко и Пчелинцев – у правого борта, я – у левого.
Постепенно на всех металлических частях бортовой обшивки появились кристаллы инея. Они нарастали с каждым часом, превращая помещение в какое-то подобие спальни Снежной королевы. Холод сковывал дыхание. Но в меховых комбинезонах, при надетом под них прямо на тело особом белье с электрическим подогревом тепло сохранялось. Только от слабого тока, проходившего по медной сетке, вшитой в нательную рубаху и кальсоны, слегка покалывало кожу.
Члены экипажа бомбардировщика часто из своей кабины спускались к нам по трапу, спрашивали о нашем самочувствии. За четыре месяца, проведенных в США, Канаде, Великобритании, Николай Красавченко и Владимир Пчелинцев усвоили сотни две обиходных английских слов и отвечали им вполне сносно. Имея словарь и учебник, я продвинулась в изучении языка гораздо дальше, говорила свободно. При последних поездках в британские воинские части, где мы осматривали то артиллерийские орудия, то самолеты, то танки, то корабли, я даже решалась произносить короткие речи, что союзникам очень нравилось.
Мы возвращались на Родину и, конечно, думали о войне.
Для меня и для Пчелинцева вопрос стоял конкретно: на какой фронт, в какую армию, в какую дивизию, в какой полк нас теперь откомандируют. Сначала предполагали, что поедем в Сталинград. Американские и английские газеты писали о подвигах снайпера Василия Зайцева, который там за три месяца уничтожил 225 фашистов. Однако к концу декабря 1942 года советские войска окружили германскую Шестую армию, разгромили румынские и итальянские дивизии, вместе с гитлеровцами осаждавшие крепость на Волге. Под Сталинградом дело близилось к завершению, то есть к полной победе Красной армии над противником.
Однако продолжалась оборона Ленинграда.
Владимир Пчелинцев, служивший на Ленинградском фронте с первых дней войны, много рассказывал мне о ней. Наступление фрицев там остановили в ноябре 1941 года, но сил, достаточных для того, чтобы сразу отогнать врага от колыбели Великой Октябрьской Социалистической революции, у наших не было. Началась позиционная война, и следовало малыми средствами наносить противнику большой урон. Пчелинцев утверждал, будто массовое снайперское движение зародилось именно на болотистых равнинах рек Нева, Свирь и Волхов, а он – один из его основателей, за что и получил звание Героя Советского Союза.
Из кабины пилотов к нам спустился механик самолета Роберт Браун. Он принес термос с горячим кофе, чашки и тарелку, наполненную бутербродами с сыром и ветчиной. Он раздал еду и сообщил, что до Москвы осталось лететь полтора часа, что радиограмму во Внуково они уже отправили, и там самолет будут встречать наши родственники…
Вот и огромное, занесенное снегом русское поле! Оно простирается до зубчатой полоски леса, синеющей вдали. С левой его стороны находятся какие-то строения, и оттуда к бомбардировщику, остановившемуся на самом краю взлетной полосы, бегут люди. Я вижу Риту, жену Пчелинцева, и мою дорогую матушку Елену Трофимовну. Мы с ней обнимаемся, троекратно целуемся и долго стоим, прижавшись друг к другу. Мама плачет и говорит:
– Слава Богу, слава Богу, роднуся моя! Уезжала на месяц, вернулась через четыре…
В комнате семейного общежития Наркомата обороны сразу стало тесно. Чемоданы пришлось придвинуть к единственной свободной стене и постепенно вынимать из них вещи. Енотовую шубу, большую и громоздкую, все-таки удалось разместить в шкафу. Гладкоствольный армейский дробовик «Winchester M1897 Trench Gun», подаренный мне рабочими канадского оружейного завода в городе Торонто, я повесила на гвоздь, вбитый в стену шкафа. Зато на столе, на фарфоровых тарелках, тоже подаренных, аппетитно смотрелась еда из походного английского офицерского пайка, которым снабдили нас на военной базе в Глазго: сыр, ветчина, рыбные консервы, шоколад, печенье. К этому натюрморту я прибавила бутылку шотландского виски «Белая лошадь». Уже не помню, кто и когда вручил мне полулитровую стеклянную емкость с желтой этикеткой.
Нашим разговорам с мамой в тот день не было конца.
Я описывала ей, как сердечно американцы и англичане встречали нас, как аплодировали на митингах, как сдавали деньги в фонд Красной армии, как Всемирная студенческая ассамблея принимала антифашистский «Славянский меморандум», как семья президента США Франклина Делано Рузвельта пригласила советскую студенческую делегацию погостить неделю в их родовом поместье «Гайд-парк», как знаменитый актер и режиссер Чарли Чаплин просил меня передать привет советскому народу.
Маму, которая преподавала иностранные языки, интересовали зарубежные газеты, которые я привезла. Мы обсуждали разницу между британским и американским английским. Она отмечала какие-то слова в статьях, спрашивала у меня перевод. Все это оказалось очень полезным для нее, ведь мама никогда не ездила заграницу.
Наша поездка не считалась завершенной, пока мы не сдали отчеты о ней. На подготовку такового отчета нам отвели неделю. Чтобы не отвлекаться и ничего не забыть, не перепутать, я даже не выходила из дома. Всего исписала около тридцати листов бумаги, много чего перечеркивала, дополняла, исправляла. Для отчета следовало выбрать наиболее важные события, сделать его не только точным, но и политически выдержанным.
С отчетами студенческая делегация выступила сначала на заседании Секретариата ЦК ВЛКСМ, затем – в Главном политическом управлении РККА, потом, 20 января 1943 года – на совещании молодежного комитета Совинформбюро. Стенограмма этого совещания послужила основой для большой радиопередачи, и так миллионы жителей СССР узнали о путешествии по капиталистическим городам и весям трех комсомольцев, агитировавших за скорейшее открытие второго фронта в Западной Европе.
Например, из моего отчета в эфир пошло несколько фрагментов:
«Нам пришлось ехать в Соединенные Штаты Америки через Астрахань, Баку, Тегеран, Каир, Бразилию и на пути нашего следования встречаться с народами разных национальностей, разного цвета кожи. Никто поначалу не знал, что едет советская делегация, но когда узнавали, что мы – из Советского Союза, то отношение сразу менялось, становилось добросердечным, просто прекрасным…
Из Майами на поезде мы прибыли в Вашингтон и с вокзала отправились в Белый дом, где нас принимала супруга президента США Элеонора Рузвельт. Мы позавтракали вместе с ней и затем поехали на первую пресс-конференцию в советское посольство. Нужно сразу сказать, что госпожа Рузвельт уделяла нам особое внимание. Следуя ее примеру, другие официальные лица в Америке тоже были с нами приветливы и дружелюбны…
Нам приходилось часто проводить пресс-конференции, отвечать на всевозможные вопросы американской прессы. Американцы ценят информацию, любят разные новости. Однако на пресс-конференциях журналисты мало спрашивали о боевых действиях. Они больше старались узнать что-то о нас самих, о бытовых условиях на фронте. Удивлялись, что наши солдаты живут в окопах. Они вообще не представляют себе, что такое современная война. Америка существует в мирных условиях. Еще ни одна бомба не разорвалась на ее территории. Мэр города Нью-Йорка как-то объявил учебную воздушную тревогу, так в газетах на следующий день напечатали, что от разрыва сердца умерло пять человек…
Сама по себе Америка – с одной стороны, страна роскоши, с другой – страна нищеты. Очень бедно живут в ней негры. Нам приходилось бывать в негритянских кварталах, где нет элементарных бытовых удобств. Удивляла и расовая сегрегация: в поездах специальные вагоны – только для белых и только – для черных…»
Как отнеслись к нашим рассказам радиослушатели, осталось неизвестным. Зато начальство свою оценку деятельности делегации за границей выставило. Красавченко и Пчелинцев удостоились простой похвалы: «хорошо». Мне объявили, что мною особенно довольны, мол, я сработала на «отлично».
Затем нам сообщили, что делегация расформирована. Николай Красавченко вернулся на работу в Московский городской комитет ВЛКСМ. Владимир Пчелинцев вскоре отправился на фронт, где продолжал храбро сражаться и уничтожать вражеских солдат и офицеров из снайперской винтовки и к концу войны довел свой счет до 450 человек. Я тоже готовилась к отъезду из Москвы, поскольку 32-я гвардейская дивизия ВДВ, где я по-прежнему числилась командиром снайперского взвода, получила назначение на Юго-Западный фронт.
Но все вышло по-другому.
В конце января меня пригласили в оперативный отдел дивизии, где со мной долго беседовал очень вежливый человек в гимнастерке с капитанскими петлицами светло-синего цвета. Его вопросы касались самых разных деталей моей биографии: знания иностранного языка, участия в боевых действиях под Одессой и Севастополем, поездки в США, Канаду и Великобританию, встреч с Элеонорой Рузвельт. Кроме того, я заполнила пятистраничную анкету. В ней требовалось сообщить разные сведения не только обо мне, но о моих родителях, сыне, муже, других родственниках (вплоть до того, как жили, чем занимались, где похоронены). Капитан сказал, что из 32-й дивизии меня переводят в распоряжение Резерва Главного Командования РККА, то есть на фронт я пока не поеду.
– Но почему, товарищ капитан? – возвысила голос я.
– Вероятно, мы найдем вам другое занятие. Оно будет больше соответствовать вашим неординарным способностям.
– Я – снайпер!
– Прежде всего, вы – офицер, и давали присягу…
Про способности он сказал не зря. Приказом по Главному управлению кадров НКО СССР за № 0281 от 3 июня 1943 года мне присвоили очередное воинское звание «лейтенант». Но уже не два рубиновых «кубика» я прикрепляла к малиновым петлицам на воротнике, а к погонам на гимнастерке – две звездочки. Да и гимнастерка с января 1943 года стала другой: с жестким стоячим воротником вместо отложного и с прорезными карманами на груди вместо прежних, накладных. Не сразу удалось получить форменную одежду нового покроя. Зато парадные погоны из золотого галуна мне вручили сразу.
Как-то поздним вечером мы с мамой коротали время под музыку из радиоприемника. Я привезла его из Соединенных Штатов, и качество звучания он имел отличное. Передавали концерт по заявкам победителей, солдат и офицеров Сталинградского фронта, в феврале завершивших разгром немецкой армии фельдмаршала Паулюса: немного классики, немного народных песен, немного советской эстрады. Стук в дверь раздался неожиданно. Вошли два молодых офицера НКВД, поздоровались и предложили мне собираться и ехать с ними.
Бедная моя Елена Трофимовна, вытиравшая чашки после вечернего чаепития, уронила одну на пол. От страха у мамы задрожали руки. Ни для кого не было секретом, как «органы» проводят аресты. Их сотрудники появляются в домах подозреваемых внезапно, разговаривают вежливо, увозят свои жертвы быстро. Я надела гимнастерку, перекинула через плечо портупею, стала стягивать на талии командирский ремень. С правой стороны на нем держалась темно-коричневая кожаная кобура пистолета «ТТ». Если прикажут ее снять, отберут пистолет, – значит, это арест.
– Товарищ лейтенант, вы едете в Кремль, – сказал один из офицеров.
– В Кремль?! – я шагнула к книжной полке, взяла англо-русский словарь, сунула его в карман, а учебник английской грамматики – за борт шинели, ведь это были книги Верховного Главнокомандующего. Коли случай выпал, надо вернуть их ЕМУ.
Расстояние от улицы Стромынка до центра Москвы составляет примерно десять километров. Осталась за спиной набережная реки Яузы, старинные кирпичные дома, уродливые постройки советского времени вроде клуба имени Русанова, второй этаж которого напоминал часть огромной шестеренки. Лучи фар автомобиля выхватывали из темноты то деревья на бульваре, то рельсы трамвайных путей, то стены многоэтажных зданий. Стараясь сосредоточиться, я размышляла о том, будет ли дано мне какое-то новое архиважное поручение, или же Иосифа Виссарионовича интересуют детали минувшей поездки в США.
В приемной лейтенанты галантно помогли мне снять шинель. Расстегнув кобуру пистолета, я отдала оружие секретарю Сталина – лысому, полноватому, невысокому человеку – Поскребышеву Александру Николаевичу. Он положил мой «ТТ» в выдвижной ящик стола, сказал, что забрать его можно после визита, и указал на дверь: «Проходите. Товарищ Сталин вас ждет».
Темно-коричневые дубовые панели в кабинете, два стола, составленные в виде буквы «Т», очень большая карта, закрытая шторками, – все это находилось здесь и в августе 1942 года, когда наша комсомольско-молодежная делегация направлялась в Америку. Только теперь я стояла перед Генеральным секретарем ЦК ВКП(б) одна. Иосиф Виссарионович шагнул мне навстречу, пожал руку и улыбнулся:
– Здравствуйте, Людмила Михайловна!
– Здравия желаю, товарищ Главнокомандующий! Лейтенант Павличенко прибыла по вашему приказанию! Вот ваши книги: словарь и учебник, – я положила их на край длинного стола и снова вытянулась по стойке «смирно».
– Пригодились?
– Очень! Все-таки смогла говорить.
– Я слышал об успехе вашей поездки.
– Мы старались выполнить ваш приказ, товарищ Сталин! – я продолжала стоять навытяжку и, как предписывает Устав, смотреть в глаза высокому начальству.
– Да вы садитесь, – Иосиф Виссарионович указал на стул возле стола и сам сел напротив меня. – Говорят, по приглашению президента Рузвельта и его супруги вы неделю провели в их поместье «Гайд-парк»?
– Так точно, товарищ Сталин.
– Возможно, этой осенью мне тоже придется встретиться с этим американцем, – Главнокомандующий поднес ко рту свою знаменитую трубку и сделал глубокую затяжку. – Расскажите, что они за люди…
Не знаю, почему, но на этот раз я очень сильно волновалась.
Одно дело просить книги, другое – докладывать руководителю государства об итогах весьма непростой поездки. Ведь получилось, что главную ее задачу: всемерно способствовать открытию второго фронта – мы не выполнили, поскольку военные действия союзники в Европе так и не начали. Скорее всего, наша студенческая делегация смогла лишь оказать определенное влияние на общественные настроения в США, Канаде и Великобритании, вызвать сочувствие у простых людей к борьбе советского народа с фашизмом. Лидеры этих стран вели свою игру и особых симпатий к нашей стране не испытывали. Однако президент Рузвельт и его супруга, в отличие от господина Черчилля, показались мне людьми более искренними, честными, способными воспринимать чужую точку зрения.
Речь моя была сбивчивой, с длительными паузами. Иосиф Виссарионович не перебивал, но под конец постарался меня успокоить и ласково спросил:
– Почему волнуетесь, Людмила Михайловна?
– Ответственное дело – докладывать лично вам.
– Вы как будто не терялись на снайперском посту. Если бы вы так волновались на фронте, вас бы давно не было в живых.
– Это – совершенно несравнимые вещи, – тихо ответила я.
– А давайте сравним, – пошутил Верховный Главнокомандующий. – Расскажите-ка о вашей снайперской службе. О подготовке сверхметких стрелков, об их оружии, о тактике, которую вы применяли под степной Одессой и в горах у Севастополя. Наверное, в ней существовали какие-то различия?..
Я не ожидала, что Сталина так интересует наша воинская профессия. Он знал про ее особенности достаточно много. Его вопросы звучали по-деловому, очень конкретно. Отвечая на них, я действительно успокоилась, осмелела и решила выступить с просьбой. Просила Верховного Главнокомандующего о собственном возвращении на фронт.
– У вас есть контузии и ранения, – сказал Иосиф Виссарионович. – Почему вы снова хотите вернуться на передовую?
– Очень много потерь в этой войне, – ответила я. – Но ведь воевать кому-то надо. Вот я и хочу вернуться к своим боевым товарищам. У меня – знания и опыт. Так что шансов уцелеть больше.
Я видела, что мой ответ собеседнику понравился. Но заговорил он не сразу.
– Вам нельзя, – вдруг сделал вывод он. – Арифметику знаете?
Удивленная таким поворотом в разговоре, я кивнула. Сталин взял карандаш, придвинул к себе большой блокнот, который лежал на столе, и начал объяснять, как учитель в школе:
– Если поедете на фронт, убьете сто фашистов. Однако вас тоже могут подстрелить. А если обучите сто снайперов, передадите им свой бесценный опыт, и каждый из них застрелит хотя бы десять гитлеровцев – сколько будет? Тысяча. Вот вам и ответ. Вы здесь нужней, товарищ лейтенант…
Слова Главнокомандующего произвели на меня впечатление. Они имели под собой серьезное основание. Если в начале войны, согласно штатному расписанию Наркомата обороны, утвержденному в апреле 1941 года (приказ № 04/401), в каждом стрелковом полку насчитывалось всего 18 сверхметких стрелков, то теперь, после изменения армейских штатов в марте 1942 года, в полку следовало иметь 87 снайперов, в роте – 9, во взводе – 3. В Красной армии – сотни полков, стало быть, и число сверхметких стрелков уже измеряется не единицами, а десятками, даже – сотнями. Кто-то должен их обучать, и обучать качественно, быстро, умело.
Для всемерного развития в РККА снайперского движения срочно требовались квалифицированные наставники по меткой стрельбе. Поэтому в марте 1942 года в селе Вешняки под Москвой открыли Школу инструкторов-снайперов, впоследствии названную Центральной школой инструкторов снайперского дела (ЦШИСД). Но этого оказалось мало. Вскоре при ней создали трехмесячные курсы сверхметких стрелков, а с июля срок их обучения продлили до шести месяцев. В целом за период Великой Отечественной войны, с 1941 по 1944 год, в организациях Осоавиахима и Всевобуча (Всеобщего военного обучения без отрыва от производства), при военных округах в Школах отличных стрелков-снайперов (ШОСС), в армейских центрах обучения было подготовлено более 400 тысяч снайперов.
Немалое значение для пропаганды снайперского движения в советских войсках имела встреча группы фронтовых сверхметких стрелков в Кремле с И.В. Сталиным 28 июля 1943 года. Владимир Пчелинцев и я в ней участвовали. Кроме того, с разных фронтов в Москву приехали еще человек десять, имевших на боевом счету свыше 150 убитых солдат и офицеров противника. К сожалению, не помню всех по фамилиям. Но заметно выделялся среди них сибиряк Василий Зайцев, Герой Советского Союза, который отличился под Сталинградом, где за три месяца уничтожил 225 гитлеровцев.
Встреча прошла в деловой обстановке. Верховный Главнокомандующий просил нас прямо и откровенно рассказывать ему о трудностях нашей службы, о наших просьбах и пожеланиях. Мы говорили о том, что нужно единоначалие: солдатами, обученными приемам сверхметкой стрельбы, должен командовать только один человек в полку, а не каждый комбат, комроты и проч. Не менее важно изменение в списке военно-учетных специальностей: пора внести в этот список слово «снайпер». Есть претензии к интендантской службе: во многих воинских частях снайперам вовремя не меняют летние, осенние и зимние маскхалаты, не выдают броневые щитки, которые помогают избежать тяжелых ранений, а порой – и смерти. Многие говорили о необходимом усовершенствовании винтовки Мосина: в частности, мешает – особенно новичкам – тугой спуск…
В начале августа 1943 года мне вручили приказ Резерва Главного Командования РККА, и я стала слушателем Краснознаменных стрелково-тактических курсов усовершенствования командного состава пехоты «Выстрел», факультет командиров батальонов. Курсы располагались в городе Солнечногорске Московской области, недалеко от озера Сенеж. Там повышали свою выучку офицеры, уже имевшие боевой опыт, часто – после излечения в госпиталях. Программа была напряженной. Занятия длились по 12 часов и по большей части проходили в поле. Изучали мы тактику современного боя стрелкового батальона, командование им в условиях, максимально приближенных к боевым, и очень досконально – ручное огнестрельное оружие, чем я, конечно, занималась с особым удовольствием. Три месяца интенсивных практических занятий, и мои однокурсники отправились на фронт: командовать пехотными батальонами. Я же после окончания факультета комбатов, где была единственной женщиной-слушателем, до мая 1944 года оставалась в прославленном и совершенно уникальном военно-учебном заведении на преподавательской работе в должности инструктора снайперского дела.
За годы Великой Отечественной войны подготовку на курсах «Выстрел» прошли около двадцати тысяч офицеров, примерно двести из них за выдающиеся подвиги в сражениях с немецко-фашистскими войсками удостоились звания Героя Советского Союза. Мое имя тоже значится в данном почетном списке, так как 25 октября 1943 года по Указу Президиума Верховного Совета СССР мне было присвоено это высокое звание.
