Часть I. Верховное командование при великом князе Николае Николаевиче
Глава I. Выступление Штаба Верховного Главнокомандующего на театр военных действий
Своим назначением в Ставку или, точнее говоря, в состав морского управления Штаба Верховного Главнокомандующего я был обязан тому, что в течение нескольких лет служил в Морском Генеральном штабе и занимал кафедру «общей тактики» в Николаевской Морской Академии.
Назначение это застало меня в Кронштадте, на крейсере «Диана», откуда я тотчас же выехал в Петербург, где Ставка формировалась.
В Петербурге мною было получено приказание обзавестись походным обмундированием защитного цвета и выбрать себе верховую лошадь в эскадроне Академии Генерального штаба. Последнее меня немало озадачило, так как, хотя мы, моряки, искони отличались неудержимым влечением к верховой езде, я всё же далеко не был уверен, что не ударю лицом в грязь, следуя на коне в свите такого выдающегося кавалериста, каким был великий князь. Из этого затруднительного положения вывел меня командир эскадрона, дав мне такого старого и мудрого коня, который, по его словам, «из чувства собственного достоинства меня ни в коем случае не сконфузит».
Однако, как оказалось, условия ведения войны настолько изменились, что Штабу Верховного Главнокомандующего ни разу не пришлось садиться на коней; но всё же верховые прогулки являлись для многих офицеров Штаба единственным отдохновением от напряженной работы, и в этом отношении мой мудрый конь сослужил мне во время войны хорошую службу.
Этот незначительный сам по себе случай показывает, как в военных кругах перед 1-й мировой войной несовершенно было представление о ее ведении в современных условиях.
В течение нескольких дней, проведенных в Петербурге перед отъездом на фронт, я не мог не ощутить того глубоко сосредоточенного и озабоченного настроения, которое овладело всеми кругами столицы. На всех лицах выражалась скрытая тревога за будущее и смутно угадывались тяжелые предчувствия. Того радостного настроения, которое дает твердая уверенность в своих силах, не чувствовалось почти нигде. Все сознавали, что предстоит невероятно тяжелая борьба, и с болью в сердце провожали уходящих на войну.
Правда, в первые дни войны замечался известный патриотический подъем под лозунгом единения царя с народом, выразившийся в патриотических манифестациях, но уверенности в прочности этого единения, вследствие известных всей России признаков разложения, подтачивавших престол и правительственные круги, ни у кого не было.
Единственная надежда была на великого князя Николая Николаевича. Его имя было у всех на устах, ему приписывалась некая чудодейственная мощь, которая благополучно выведет Россию из предстоящего ей тяжелого испытания. И мы, будущие его сотрудники, вступая в состав его штаба с сознанием, что на его личности покоятся все упования России, были проникнуты благоговейным к нему уважением и были готовы употребить все свои силы, чтобы облегчить ему сверхчеловечески трудную его миссию.
* * *
30 июля я получил распоряжение явиться на Царскосельский вокзал для отправления в Ставку.
Время отправления поездов Штаба Верховного Главнокомандующего и место их назначения сохранялись в тайне, и на слабо освещенном перроне вокзала не было ни провожающих, ни публики.
О том, что местом расположения Ставки будут Барановичи, большинство чинов Штаба узнало лишь после того, как поезда отошли от Петербурга. Когда я приехал на вокзал, он был пуст и безмолвен. Отсутствие обычных на вокзале суеты и шума производило необычайное впечатление. У перрона стоял готовый к отходу так называемый второй поезд Штаба Верховного Главнокомандующего. У входа на этот перрон стоял комендант поезда, который направлял быстро входивших на перрон чинов штаба в отведенные им вагоны. Над всем царила какая-то торжественная строгость и сосредоточенность.
В полночь, без всяких сигналов и никем не провожаемый, поезд тихо отошел от пустого перрона и, ускоряя ход, двинулся в путь.
Так началась жизнь Ставки Верховного Главнокомандующего, которая до последнего дня пребывания на этом посту великого князя Николая Николаевича неизменно носила тот же характер молчаливо-строгой деловитости и проникновенной вдумчивости.
* * *
Штаб Верховного Главнокомандующего был размещен в нескольких поездах. В первом поезде находился великий князь Главнокомандующий, его брат великий князь Петр Николаевич, ближайшая их свита, — начальник штаба генерал Янушкевич, генерал-квартирмейстер генерал Ю.Н. Данилов с офицерами оперативного отделения своего управления, протопресвитер военного духовенства о. Георгий Шавельский и представители союзных армий при Верховном Главнокомандующем генералы: маркиз де ла Гиш и сэр Хембери Вильясе.
Во втором поезде находилось управление дежурного генерала во главе с генералом П.К. Кондзеровским, управление военных сообщений во главе с генералом И.А. Ронжиным, военно-морское управление во главе с контр-адмиралом Д.В. Ненюковым, в составе которого был великий князь Кирилл Владимирович, дипломатическая канцелярия во главе с Н. А. Базили, временно замещавшим не успевшего прибыть князя Кудашева, Гражданская канцелярия во главе с князем Оболенским и остальная часть управления генерал-квартирмейстера, не поместившаяся в первом поезде.
Эти два поезда, собственно, и составляли Штаб Верховного Главнокомандующего. В каждом из них был свой вагон-ресторан, и чинам штаба был обеспечен максимальный жизненный комфорт и удобства для работы, так как каждый помещался в своем отдельном купе.
В остальных поездах помещался служебный персонал Штаба и охрана места расположения Ставки.
В этих поездах штаб прожил почти целый год, в течение которого Ставка находилась в Барановичах.
* * *
В пути наш поезд обогнал поезд великого князя, который задержался для совещания с Главнокомандующим Северо-Западного фронта генералом Жилинским, и мы прибыли на станцию Барановичи раньше его.
Всем нам было предложено выйти из вагонов и построиться на платформе вокзала для встречи великого князя. Здесь же должно было состояться представление чинов штаба великому князю: мы сами, выйдя из вагонов, впервые познакомились со многими будущими сослуживцами, которых раньше не знали.
В ожидании великого князя образовались на платформе группы оживленно разговаривавших офицеров. Настроение было бодрое и приподнятое: 1-я армия только что с боем перешла немецкую границу и успешно продвигалась вперед, а начавшееся наступление в Галиции сулило нам победу. Обсуждался вопрос о продолжительности войны, и тех, кто осторожно определял ее в 6 месяцев, считали отъявленными пессимистами. Еще одно доказательство того, сколь ошибочно было, даже в руководящих военных кругах, представление о современных условиях войны.
Вскоре на станцию прибыл первый поезд и из него вышел на платформу великий князь. Строгим взглядом он окинул своих будущих сотрудников, быстрой походкой обошел их фронт, молча пожимая всем руки, и вернулся к себе в вагон. Немедленно затем его поезд отошел, направляясь в месторасположение Ставки. Вслед за ним двинулся туда же и наш поезд.
Так, в строгой и сосредоточенной атмосфере, без лишних слов началась повседневная работа Штаба.
Глава II Жизнь Ставки
Местонахождение Ставки находилось вблизи местечка Барановичи, в районе казарм железнодорожной бригады. Казармы эти, окруженные лесом, были пусты, так как занимавшая их бригада ушла на фронт.
К этим казармам было проведено от железнодорожной магистрали несколько путей, на которых и стали поезда штаба.
На пути, ведущем к отдельно расположенному дому начальника бригады, стал поезд Верховного Главнокомандующего. В этом доме поместилось управление генерал-квартирмейстера, и к нему были проведены прямые провода связи с фронтом и Петербургом.
Ежедневно рано утром великий князь из своего вагона направлялся, в сопровождении начальника штаба, в управление, где, ознакомившись с донесениями, поступавшими за ночь с фронтов, принимал совместно с генерал-квартирмейстером оперативные решения. Все же донесения, поступающие в течение дня, докладывались великому князю в его вагоне, куда являлись к нему во всякое время для доклада начальники управлений Штаба.
Таким образом великий князь был осведомлен во всех подробностях о ходе военных действий, и фактически — а не номинально, ими руководил. Иногда великий князь со своим поездом покидал на короткий срок Ставку и отправлялся на совещания к Главнокомандующим фронтами, но за время своего пребывания на посту Верховного Главнокомандующего великий князь в Петербург или куда-либо в тыл не ездил.
Второй поезд стоял на другом пути в небольшом расстоянии от первого, и остальные управления штаба разместились в ближайших казарменных постройках бригады. Личное общение между управлениями штаба ограничивалось кратким изложением дела или получением справки. В управление же генерал-квартирмейстера чины штаба, не принимавшие непосредственного участия в оперативной работе, вообще не допускались.
Штаб Верховного Главнокомандующего при великом князе был весьма немногочисленный: в управлении генерал-квартирмейстера было около 8 офицеров Генерального штаба, а в каждом из остальных военных управлений, т. е. в управлениях дежурного генерала, военных сообщений и военно-морском было от 4 до 6 офицеров, так что в непосредственной работе по верховному управлению вооруженными силами России участвовало всего около 25 офицеров. Во всём же штабе, включая чинов дипломатической и гражданской канцелярии, офицеров для шифрования, адъютантов, офицеров на второстепенных или специальных должностях, было всего человек около 60, не считая офицеров частей, несших охрану Ставки и ее обслуживающих.
В этом отношении Штаб при великом князе был полной противоположностью Штабу, который при Государе разросся до нескольких сот человек.
Охранные части оцепили Ставку кольцом своих постов и в район ее расположения никого не пропускали, а окружающая нас лесная местность, скрывая Ставку от посторонних взоров, еще больше отчуждала нас от внешнего мира и способствовала строгому образу жизни, заведенному в ней с самого первого дня, чем была создана спокойная обстановка для сосредоточенной работы и было обеспечено сохранение тайны.
* * *
Работа в Штабе продолжалась с раннего утра до позднего вечера, а зачастую и ночью — с небольшими перерывами для завтрака и обеда.
Во время завтрака и обеда, когда в вагон-ресторан нашего поезда сходились офицеры Штаба, не допускались служебные разговоры и беседа велась на отвлеченные темы, не касающиеся ведения войны. Еда была простая, и к столу подавалось только легкое белое или красное вино.
Каждый день известное число чинов Штаба из нашего поезда приглашалось к столу великого князя в первый поезд. Вагон-ресторан этого поезда, как и все вагоны-рестораны, был разделен переборкой с дверью на два неравные отделения. В меньшем отделении за столиком в углу сидел великий князь с начальником штаба и протоиереем о. Шавельским; за столиком рядом с ними занимали место представители союзных армий, а за остальными двумя столиками сидели генерал-квартирмейстер и приглашенные гости. В большом отделении сидели остальные чины первого поезда.
Великий князь входил в вагон-ресторан в точно назначенный час, пожимал руки сначала всем гостям, а затем переходил во второе отделение, чтобы поздороваться с теми чинами первого поезда, которых он в этот день еще не видел. Ввиду его высокого роста на верхней перекладине дверной рамы в переборке был прикреплен лист белой бумаги, чтобы обратить его внимание на необходимость наклонить голову.
Завтрак продолжался очень недолго, — каких-нибудь полчаса с небольшим. Беседа за столом обычно носила не натянутый, но сдержанный характер. Когда дела на фронте шли благоприятно, великий князь принимал в ней живое участие и остроумно шутил, но когда положение на фронте оставляло желать лучшего, великий князь хмурился и завтрак быстро проходил в молчании.
В тяжелые же периоды Самсоновской катастрофы и отступления из Галиции приглашения к столу великого князя прекратились.
* * *
Короткими перерывами работы после завтрака и обеда мы пользовались для прогулок пешком и верхом по живописным окрестностям Ставки. Эти прогулки были единственным нашим развлечением.
Во время этих перерывов генерал-квартирмейстер Ю.Н. Данилов обычно гулял по дорожке сада вдоль домика, где было его управление, и, покуривая сигару, обдумывал ведение операций. Великий князь, когда не гулял вместе с ним, — строго наблюдал за тем, чтобы никто не нарушал размышлений Ю.Н. Данилова во время этих прогулок.
Изредка мы, более молодые офицеры Штаба, выезжали целым эскадроном верхом на прогулку под командой общего любимца Ставки весельчака и балагура — бывшего лихого кавалериста полковника Генерального штаба Муханова, который заставлял нас проделывать разные эволюции. Во время этих эволюций больше всего доставалось, конечно, нам, морякам, а особенно мне, ибо мой «россинант», не желая терять «собственного достоинства», решительно никогда не торопился. Однако, к нашему удовольствию, доставалось от Муханова и его собратьям по оружию, особенно медлительному и мягкому полковнику Стаховичу. Прогулки эти своим весельем очень способствовали поддержанию хорошего настроения в Ставке.
Хотя великий князь весьма отрицательно смотрел на посещение родными и женами членов Штаба, всё же изредка жены некоторых из нас приезжали на краткие свидания со своими мужьями и, тщательно скрываясь, жили в плохонькой гостинице местечка Барановичи.
Однажды мы с женой на прогулке верхом в дальнем и глухом лесу неожиданно встретились с великим князем, который в сопровождении начальника штаба ехал верхом недалеко от нас. Я обомлел. Однако великий князь отвернулся и, заговорив с начальником штаба, сделал вид, что нас не заметил.
На следующий день за завтраком великий князь посмотрел на меня иронически — тем дело и ограничилось.
Этот случай привожу лишь в опровержение распространявшихся некоторыми злонамеренными лицами слухов о якобы бессердечности и даже бесчувственности великого князя.
* * *
Иногда в Ставку приезжал Государь со своей свитой и некоторыми министрами.
Эти приезды всегда вносили тревожное настроение в жизнь Ставки, ибо они в большинстве случаев были вызваны решением каких-либо исключительно важных для ведения войны вопросов.
Зная умонастроение Государя и некоторых его министров, мы всегда беспокоились за исход этих совещаний, опасаясь последствий столкновения взглядов между великим князем и окружением Государя.
С тревогой смотрели мы на медленно проходивший в Ставку мимо нас царский поезд, за которым как бы тянулась струя гнетущей атмосферы, окружавшей престол и известные столичные круги, и облегченно вздыхали, когда царский поезд покидал Ставку.
Во всё остальное время Ставка жила своей обособленной, строгой жизнью, работая в атмосфере возвышенных чувств.
Вся Россия знала, что там, в этой Ставке, пользовавшейся в то время громадным авторитетом и уважением, живет и творит свое великое дело благородный вождь, на которого она возлагала все свои надежды.
Глава III. Великий князь Николай Николаевич
По своим личным качествам великий князь Николай Николаевич был выдающимся человеком, а среди членов императорской фамилии представлял собою отрадное исключение.
По природе своей честный, прямой и благородный, он соединял в себе все свойства волевой личности, т. е. решительность, требовательность и настойчивость. Причем эти свойства проявлялись в нем иногда в чрезмерной форме, создававшей ему репутацию подчас суровой строгости.
Все не исключая министров и высших чинов государства, его побаивались, а нерадивые и неспособные люди его панически боялись.
В этом отношении великий князь точно походил на адмирала Рожественского, благодаря личной железной воле которого, как ныне окончательно установлено историей, был осуществлен во время Русско-японской войны нигде и никогда не бывалый подвиг — поход на Дальний Восток 2-й Тихоокеанской эскадры.
При господствовавшем в царствование императора Николая II во всём государственном аппарате безволии и непотизме, наличие на посту Верховного Главнокомандующего такой волевой личности, как великий князь Николай Николаевич, было одним из главных залогов благополучного исхода войны, и потому-то вся Россия встретила с таким единодушным восторгом назначение его на этот пост.
Помимо этого, великий князь, пройдя все ступени военной иерархии был истинным знатоком военного дела, которое он искренно любил и которому посвятил всю свою жизнь.
Имея высшее военное образование, он отдавал себе ясный отчет в задачах высшего командования и руководства военными операциями, чему способствовало продолжительное пребывание его в должности командующего войсками гвардии и Петербургского военного округа, а незадолго до войны и на должности председателя Совета Государственной Обороны.
Давно уже в России не было личности, в такой мере отвечающей по своим качествам должности Верховного Главнокомандующего, как великий князь Николай Николаевич.
Но, стоя во главе вооруженных сил России, он, к сожалению, не был — как уже в предисловии мною сказано — свободен в своих решениях. Он должен был считаться с Государем, который со своим правительством распоряжался судьбами государства.
Хотя великий князь и считал, что многие действия правительства могут иметь отрицательное влияние на ход войны, хотя он и отдавал себе ясный отчет в пагубном влиянии на Государя его супруги и распутинской камарильи, однако из-за верноподданнических чувств не считал себя вправе вмешиваться в категорической форме в верховное управление страной и в семейную жизнь Государя.
Несомненно, при приездах Государя в Ставку великий князь в своих разговорах с ним с глазу на глаз предостерегал его об этом. Но, зная чувства и идеологию великого князя, можно с уверенностью сказать, что если он и излагал свои мнения в свойственном ему решительном тоне, то во всяком случае никогда не придавал им характера угрозы, которую ему приписывала народная молва, твердившая, что он требовал заточения Государыни в монастырь.
Однако предостережения великого князя не только не достигали цели, но имели в некотором отношении даже отрицательное действие.
Государь, конечно, ставил о них в известность свою супругу, под чьим безграничным влиянием он находился, и этим еще больше усугублялась ее ненависть к великому князю. Государыня издавна не любила великого князя потому, что видела в нем волевую личность и что до нее доходили слухи о его огромной популярности, которую она считала опасной для престола. Эту мысль она внушала Государю с самого начала войны, и разговоры великого князя с Государем заставляли ее еще более усилить свое воздействие на Государя, что в конце концов и привело к смене великого князя.
Презрение великого князя к Распутину было также известно Государыне. Его якобы ответ на попытку Распутина приехать в Ставку для благословения «войск»: «приезжай — повешу», был слишком распространен народной молвой и был встречен таким всеобщим энтузиазмом, что не мог, конечно, не дойти до Государыни. Однако вряд ли великий князь мог привести такую угрозу в исполнение, ибо никогда не решился бы нанести такой явный удар престижу царской семьи, и так уже поколебленному Распутиным.
Но энтузиазм, с которым по всей России была встречена эта легенда, как нельзя более ярко выражает глубину той духовной трагедии, которую переживала страна, вступая в гигантскую борьбу, благоприятный исход которой мог быть достигнут лишь при условии единодушного устремления всех духовных сил народа исключительно на борьбу с грозным внешним врагом.
С неспособными же военачальниками великий князь действительно расправлялся решительно и круто, но, конечно, никогда не применял физического воздействия, как это ему приписывала народная молва. Как бы он ни был несдержан, это всё же слишком бы претило его благородной рыцарской натуре.
* * *
Нижеследующий случай покажет точку зрения великого князя в отношениях его к командному составу.
В начале зимы 1914 г. немецкие крейсера «Гебен» и «Бреслау» начали сильно беспокоить своими внезапными бомбардировками части Кавказской армии, опиравшиеся на черноморское побережье.
Хотя деятельность Черноморского флота не отличалась особенной энергией, вызывая этим гнев и нарекания великого князя, однако за неимением в составе Черноморского флота достаточно быстроходных судов командующий флотом адмирал Эбергард не был в состоянии пресечь операции этих немецких крейсеров, о чем морское управление великому князю и докладывало.
Однажды после одной из таких операций ординарец великого князя принес нам поздно вечером в управление написанную лично великим князем телеграмму для отправления адмиралу Эбергарду.
В это время в управлении со мной был мой товарищ и друг В. Яковлев, так как адмирал Ненюков уехал по делам в Петербург. Прочтя с ним эту телеграмму, мы пришли в ужас от резкости выражений, в которых она была составлена.
Во флоте мы искони привыкли к совсем иным формам отношений между начальствующими лицами и их подчиненными, особенно на высоких должностях, а зная чрезвычайно благородный, честный и самолюбивый характер адмирала Эбергарда, мы сильно опасались, как бы эта телеграмма не вызвала катастрофу.
Посоветовавшись с Яковлевым, я решил попытаться попросить через начальника штаба великого князя смягчить выражения телеграммы.
Когда я изложил генералу Янушкевичу свою просьбу, он гневно посмотрел на меня и с трепетом в голосе воскликнул: «Как вы осмеливаетесь вмешиваться в повеления великого князя! Да знаете ли вы, чем это вам угрожает?!» На это я ему ответил, что, зная характер адмирала Эбергарда, я опасаюсь, что такая телеграмма может побудить его на самоубийство, и что поэтому я настаиваю на своей просьбе.
Тогда генерал Янушкевич взял из моих рук телеграмму, посмотрел на меня с печальным сожалением и сказал: «Хорошо, но помните, что за последствия я не ручаюсь», и прошел в вагон великого князя. Через несколько минут он вернулся и, передав мне слова великого князя «когда дело идет о пользе Родины и успехе военных действий, я не щажу отдельных личностей», — приказал отправить телеграмму без изменений.
К счастью, эта телеграмма не возымела того действия, которого мы опасались; адмирал Эбергард нашел в себе мужество перенести обиду во имя своего долга перед Родиной в войне.
Этот случай ясно показывает то возвышенное понимание великим князем своего долга, как Верховного Главнокомандующего, из коего вытекали его отношения к подчиненным без различия положения, которое они занимали. И показывает также высокое сознание своего военного долга со стороны некоторых благородных личностей подчиненного е*му командного состава.
* * *
Но в вопросе смены высшего командного состава руки великого князя не были вполне свободны. Тут ему приходилось считаться с волей Государя. А так как симпатии Государя распространялись нередко на совершенно неспособных генералов, сумевших завоевать его симпатии угодничеством и интригами, то в вопросе устранения таких генералов великому князю подчас не легко было добиться своей цели.
Несмотря на то что, например, пользовавшийся расположением Государя генерал Ренненкампф доказал в Восточной Пруссии в начале войны свою несостоятельность, его удалось убрать лишь после того, как он, к всеобщему негодованию, скомпрометировал успех Лодзинской операции, где мы — не будь его — могли бы сторицей искупить катастрофу Самсоновской армии.
Не легко было также доказать Государю необходимость убрать Сухомлинова, ответственного за недостаточное снабжение армии и обманувшего Государя своими ложными докладами.
И несмотря на то что после его смены ясно обнаружилась вся легкомысленная преступность его деятельности и весь причиненный им России вред, Государыня старалась своим влиянием на Государя смягчить ожидавшую его заслуженную кару.
Еще более тяжелым было положение великого князя, когда ему приходилось, во имя успешного ведения войны, поднимать вопрос о смене неспособных членов правительства, что составляло прерогативу Государя.
Между тем трения, возникавшие между великим князем и Государем в вопросах смены высших чинов военного и особенно, гражданского управления, пользовавшихся расположением Государя и поддержкой «темных сил», оставляли в скрытой и ревнивой к своим прерогативам психологии Государя глубокий след и еще более отчуждали его от великого князя.
Так интригами, влиянием «темных сил» и работой разных лиц, снискавших себе недостойными путями расположение престола, создавались и углублялись трения между правлением страны и верховным командованием ее вооруженных сил.
А между тем в условиях современной войны «вооруженных народов», и особенно в тех условиях, в которых вела ее Россия, главным условием не только успеха в войне, но и спасения государства должно быть тесное единение этих двух органов верховной власти.
Глава IV. Личный состав Штаба Верховного Главнокомандующего
Ближайшими сотрудниками великого князя были: начальник штаба генерал Янушкевич и начальники отдельных управлений Штаба.
Генерал Янушкевич автоматически перешел, согласно «Положению о полевом управлении войск», на должность начальника штаба Верховного Главнокомандующего с должности начальника главного управления Генерального штаба, которую он занимал перед войной и на которую был назначен Сухомлиновым, главным образом благодаря «покладистости» — если не сказать более — характера и отсутствию свободы мысли.
На должности начальника штаба Верховного Главнокомандующего он растерялся, но всё же имел гражданское мужество сознать свою неспособность играть какую-либо роль, стушевался и уступил руководящую роль в верховном командовании генерал-квартирмейстеру Ю.Н. Данилову.
Ю.Н. Данилов, прозванный «черный» за цвет своих волос, в отличие от другого «рыжего» генерала Данилова — начальника тыла, — был, несомненно, одним из самых образованных и знающих свое дело генералов русского Генерального штаба. Строгий, требовательный в службе, он был грозой для подчиненных, но за несколько искусственно созданной им себе мрачной и недоступной наружностью скрывался блестящий — правда, едкий, — но всегда любезный собеседник.
Обладая твердостью характера, граничащею с упрямством, он, однако, не отличался особенной широтой взглядов. Во всяком случае, он был во всех отношениях отличным ближайшим сотрудником такого решительного вождя, как великий князь Николай Николаевич, который его ценил и уважал.
* * *
Остальные ближайшие сотрудники великого князя были все на должной высоте.
Дежурный генерал П.К. Кондзеровский был в высшей степени симпатичный, вдумчивый человек, пользовавшийся всеобщей любовью в армии, и на своей должности распорядителя личного состава был безусловно незаменим.
Начальник управления военных сообщений генерал И. А. Ронжин, человек широких взглядов и блестящих способностей, был большим знатоком своего дела и опытной рукой управлял военными сообщениями.
Начальник военно-морского управления адмирал Д.В. Ненюков соединял в себе свойства большого сибарита с ясностью ума и высокой духовной культурой.
Управляющий дипломатической канцелярией Н.А. Базили был человеком исключительно выдающихся способностей и считался с полным правом одним из лучших русских молодых дипломатов.
Начальники отдельных управлений Штаба поддерживали между собой самые тесные отношения и были безгранично преданы великому князю, вследствие чего Штаб представлял собой единое тело, одушевленное единством взглядов, и был отличным органом для проведения в жизнь воли Верховного Главнокомандующего.
* * *
Особняком стоял по своему положению протопресвитер военного духовенства о. Георгий Шавельский. Редко когда можно было встретить среди иерархов церкви столь проницательного, мудрого и обаятельного по своим высоким качествам человека.
Прекрасно осведомленный о состоянии чувств и настроений народа благодаря обширной сети священников армии, куда вливались люди всех классов общества, он внимательно следил за развитием общественных настроений, отдавал себе ясный отчет в крупных недостатках верховного управления государством, глубоко скорбел об этом душой и с тревогой взирал на будущее. Решительный противник Распутина и его приспешников, он мужественно предупреждал Государя об опасностях, грозивших России в связи с разлагающим влиянием на правительство «темных сил».
Как вследствие своих высоких умственных и душевных качеств, так и вследствие возвышенного патриотизма о. Георгий имел большое влияние на великого князя, которому он был чрезвычайно предан, видя в нем спасителя России. Влияние это усугублялось тем, что великий князь был глубоко верующим и видел в о. Георгии выдающегося духовного пастыря.
Таким образом, в деятельности великого князя по ведению войны и в его заботах о благе России два лица занимали место в непосредственной его близости и могли иметь на него влияние; эти лица были: генерал Ю.Н. Данилов и о. Георгий.
* * *
Все офицеры управлений Штаба в полной мере отвечали своим назначениям.
Среди офицеров управления генерал-квартирмейстера особенно выделялись своими способностями полковники: Щелоков, Скалой, Самойлов и капитан Андерс.
Щелоков, вследствие весьма неприятных личных свойств, был очень непривлекателен; во время Гражданской войны он был у большевиков начальником штаба Буденного и много содействовал успехам его конницы.
Полной ему противоположностью был необыкновенно благородный, честный и привлекательный Скалой; командированный от Штаба Верховного Главнокомандующего в состав делегации для ведения мирных переговоров в Брест-Литовск, он не вынес позора Брест-Литовского мира и застрелился. Самойлов отличился во главе своего полка. Андерс во время 2-й мировой войны командовал польским добровольческим корпусом в составе союзных войск на итальянском фронте.
В состав военно-морского управления входили: великий князь Кирилл Владимирович, назначенный впоследствии начальником морских батальонов на фронте; капитан 2-го ранга Немитц, назначенный впоследствии командиром эскадренного миноносца в Черном море; автор настоящих воспоминаний, пробывший в Ставке до ее занятия большевиками; и его близкий друг старший лейтенант В.В. Яковлев, назначенный впоследствии морским агентом в Румынию, на каковом посту он своими разведывательными сведениями о Турции и Болгарии весьма содействовал операциям Черноморского флота.
Мы трое раньше служили в Морском Генеральном штабе, а Немитц и автор настоящих воспоминаний были профессорами Николаевской Морской Академии. Краткое время был в нашем управлении и лейтенант Апрелев.
Всеобщей симпатией пользовались в Ставке доктор Козловский и начальник нашего автомобильного парка капитан В.Р. Вреден. А.А. Козловский усердно и внимательно заботился о нашем здоровье, а гостеприимный, всегда благорасположенный В.Р. Вреден, с которым все мы были в приятельских отношениях, доставлял многим из нас при общении с ним приятные минуты душевного отдохновения от напряженной нашей работы.
Глава V. Высший командный состав
Личный состав, который при вступлении своем в должность Верховного Главнокомандующего великий князь застал на высших командных постах армии, к сожалению, во многих случаях далеко не отвечал своему назначению.
Особенно неудовлетворительным был высший командный состав Северо-Западного фронта в лице его Главнокомандующего генерала Жилинского и командующих армиями этого фронта: 1-й генерала Ренненкампфа и 2-й генерала Самсонова, что и было одной из главных причин происшедших в начале войны на этом фронте катастрофы армии генерала Самсонова и разгрома армии генерала Ренненкампфа.
Все три эти генерала представляют собой типичные примеры выдвижения в эпоху министра Сухомлинова на командные посты не соответственных своему назначению начальников.
Генерал Жилинский, бывший некоторое время начальником Главного управления Генерального штаба, был выдвинут на высшие командные посты благодаря отсутствию у него широкой идейной инициативы и твердости характера, что делало его безопасным для Сухомлинова.
Карьере генералов Самсонова и Ренненкампфа положили начало «лихие» их действия во главе конных отрядов во время «боксерского» восстания 1901 г. и во время Японской войны.
Но командные их способности не шли далее начальника кавалерийской дивизии, что ясно обнаружилось в самом начале войны и имело решительное влияние на ход наших операций в Восточной Пруссии.
Оба они не имели представления о руководстве крупными армейскими соединениями в условиях современной войны и применяли к этому руководству методы управления небольшим конным отрядом. В критические минуты операций они отрывались от своих штабов и совершенно выпускали из своих рук оперативное руководство; при этом не умели поддерживать связь по фронту и организовать разведку, действовали вслепую и неожиданно оказывались лицом к лицу с внезапно создавшейся катастрофической для них обстановкой.
На Юго-Западном фронте положение в отношении командного состава было значительно лучше: благодаря присутствию там на постах командующих армиями и командиров корпусов таких выдающихся генералов, как Щербачев, Брусилов, Плеве и Горбатовский, а главным образом благодаря тому, что фактическое руководство операциями этого фронта находилось в руках самого выдающегося представителя нашего Генерального штаба генерала М.В. Алексеева.
Началу карьеры главнокомандующего этим фронтом генерала Н. Иванова положило усмирение им солдатских беспорядков при возвращении войск после Русско-японской войны; никакими стратегическими способностями он не отличался и образования Генерального штаба не имел; всё же он был достаточно умен, чтобы всецело предоставить оперативное руководство Юго-Западного фронта своему начальнику штаба генералу Алексееву.
Вообще говоря, Н.И. Иванов представлял собой типичный пример, нередкий в то время, «дутых знаменитостей».
Причинами несоответствия своему назначению части высшего командного состава было, с одной стороны, система выдвижения на командные должности, при коей решающую роль нередко играли не стратегические способности, а «лихость», «беззаветная преданность» и ханжество; с другой же стороны, неудовлетворительно поставленная перед войной теоретическая и практическая подготовка командного состава к занятию высших командных должностей, на что столь ясно указывал в своих трудах после войны талантливый профессор генерал Н.Н. Головин.
Не менее важной причиной этого было также стремление военного министра генерала Сухомлинова выдвигать на высшие командные посты генералов «лихих» и «беззаветно преданных», ибо таковые пользовались большим расположением престола.
Только этим и можно объяснить нахождение на посту командира 1-го корпуса генерала Артамонова, сыгравшего такую печальную роль в катастрофе Самсоновской армии, карьера которого была основана на рассказах о том, как он «переплывал» при экспедиции в Абиссинию «Нил на крокодиле», а упрочилась перед войной ханжеством и строгим требованием, чтобы во всех помещениях подчиненных ему войсковых частей были иконы и лампады.
* * *
К каким последствиям привела такая система выбора начальников, автор настоящих воспоминаний мог лично убедиться при командировке из Ставки в Восточную Пруссию в начале войны.
Вскоре после начала наступления Самсоновской армии и накануне ее катастрофы я был срочно командирован Верховным Главнокомандующим к генералу Ренненкампфу с приказанием обратить его внимание на правый фланг вверенной ему 1-й армии, и лично убедиться в надежности мер, принятых для его обеспечения.
Дело заключалось в том, что верховное командование справедливо опасалось, как бы немцы, пользуясь своим господством на Балтийском море, на побережье коего правый фланг 1 — й армии опирался, не сделали попытку нападения на этот фланг со стороны моря и этим бы лишили армию свободы маневрирования, когда эта свобода, после начала наступления Самсоновской армии, была генералу Ренненкампфу особенно нужна для согласования с ней своих действий.
Эти опасения были тем более обоснованы, что, согласно поступившим в Ставку агентурным сведениям, немцы спешно сосредоточивали в Куриш-Гафе мелко сидящие суда, при помощи которых они и могли предпринять десантную операцию не только против правого фланга 1-й армии, но даже в ближайший ее тыл.
Между тем сведения, поступавшие о положении дел на правом фланге 1-й армии из штаба Северо-Западного фронта или, вернее говоря, отсутствие этих сведений, заставляло предполагать, что ни главнокомандующий фронтом, ни командующий 1-й армией не отдают себе ясного отчета об опасности этого положения.
Выехав из Ставки на автомобиле прямо в Восточную Пруссию, я принужден был оставить его в Ковно, так как загромождение шоссейных дорог не позволяло быстрой езды, и отправился далее с этапным поездом в Инстербург, где находился генерал Ренненкампф. Приехав туда, я отправился с вокзала в гостиницу, где расположился генерал Ренненкампф со своей свитой.
Там я застал такую картину: на застекленной веранде, сообщающейся широкими дверями с ресторанным залом, сидело за длинным обеденным столом человек 20 офицеров, а во главе стола сидел у самых дверей, ведущих в ресторанный зал, сам генерал Ренненкампф.
Посадив меня рядом с собой и поверхностно расспросив о цели моего приезда, генерал Ренненкампф громогласно продолжал с сидевшими за столом разговоры на разные оперативные темы.
Осмотревшись, я был прежде всего удивлен тем, что почти все, сидевшие за столом, были совсем молодые офицеры, по-видимому, адъютанты и ординарцы командующего армией; штаб-офицеров Генерального штаба было среди них всего два.
К столу во время обеда часто подходил хозяйничавший у стойки ресторана буфетчик, с которым сидевшие за столом говорили по-немецки, заказывая ему кушанья и пиво.
Этот буфетчик был немец, едва ли, судя по его интеллигентному лицу и выправке, не переодетый немецкий офицер. Его по непростительному недомыслию оставили на своей должности квартирьеры штаба при отводе гостиницы под помещение для командующего армией.
Стоя за своей стойкой в ресторанном зале, он, конечно, хорошо слышал легкомысленно ведшиеся за столом командующего армией разговоры на оперативные темы и, как впоследствии обнаружилось, сообщал ночью их содержание в Кенигсберг по телефону, спрятанному под стойкой буфета.
По окончании обеда командующий армией направил меня в оперативное отделение своего штаба, тут же в гостинице. Там я застал двух офицеров Генерального штаба и из разговора с ними уяснил себе причину удививших меня ненормальных явлений в жизни штаба.
Оказалось, что начальник штаба «рассорился» с командующим армией и остался в Сталупёнене вместе с некоторыми старшими чинами штаба, а в Инстербурге при генерале Ренненкампфе остались два, пользовавшихся его особенными симпатиями офицера Генерального штаба и целый полк «примазавшихся» к нему адъютантов, ординарцев и «маменькиных сынков» из влиятельных придворных кругов, которые и делали ему в этих кругах карьеру; этим отчасти объясняется то, что Ренненкампф не был немедленно сменен после разгрома его армии, в чем его вина была несомненна.
Полученные мною в оперативном отделении неопределенные сведения о положении на правом фланге армии меня не удовлетворили, и я решил на другой день утром вновь доложить об этом генералу Ренненкампфу, а затем выехать к правому флангу на берег Кудиш-Гафе, чтобы лично убедиться в том, приняты ли для его обеспечения меры.
Так как уже наступил вечер, я отправился в отведенную мне в верхнем этаже гостиницы комнату и, уставши с дороги, проспал в ней до позднего утра. Когда я проснулся, меня прежде всего поразила полнейшая тишина в гостинице. Быстро одевшись, я спустился вниз и, проходя по коридорам, заметил группы немцев, служащих гостиницы, провожавших меня злобными, дерзкими взглядами; но никого из чинов штаба я не видел.
Придя на веранду, где мы накануне обедали, я застал там растерянного адъютанта командующего армией, который что-то искал. От него я узнал, что ночью были неожиданно получены сведения о разгроме армии генерала Самсонова и одновременно с этим донесение об обходе немцами левого фланга 1-й армии, вследствие чего генерал Ренненкампф на рассвете выехал со своей «свитой» из Инстербурга назад в Вержболово. Адъютант же этот остался для ликвидации каких-то дел, и он-то обнаружил тайную телефонную связь гостиницы с Кенингсбергом; но было уже поздно — буфетчик сбежал.
Не теряя времени, мы с этим адъютантом побежали на вокзал, где успели захватить последний этапный поезд, за которым уже было приказано взрывать станционные строения и мосты.
Приехав вечером в Вержболово, я застал там невообразимый хаос: вокзал был полон раненых из наспех эвакуируемых полевых госпиталей; все вокзальные пути были забиты поездными составами; кругом вокзала царил невероятный беспорядок среди скопившихся здесь отступающих тыловых частей.
По платформе взволнованно ходил взад и вперед генерал Ренненкампф с ближайшими своими сотрудниками. Увидев меня, он начал мне объяснять, показывая какие-то телеграммы, что во всём виноват штаб фронта, не дававший ему никаких указаний о положении на фронте и просил меня доложить об этом великому князю.
Вина Главнокомандующего Северо-Западным фронтом генерала Жилинского в разгроме армии Ренненкампфа была, конечно, не малая, и он за это был сменен. Но это нисколько не умаляло вины и самого генерала Ренненкампфа, который своим легкомысленным отношением к командованию армией, неумением поддерживать связь со своим соседом генералом Самсоновым и неумением организовать должную разведку поставил свою армию в критическое положение.
* * *
Совсем иначе стоял вопрос высшего командного состава флота.
В течение ряда лет до войны во главе морского ведомства стоял безусловно самый выдающийся морской министр, какого Россия когда-либо имела со времени Петра Великого — незабвенный адмирал Григорович.
Необыкновенно умный, прекрасно знающий свое дело, рыцарски благородный и честный человек, адмирал И.К. Григорович был замечательным знатоком людей и не боялся выдвигать на командные посты талантливых и заслуживающих того офицеров.
Окружив себя такими выдающимися сотрудниками, какими были начальник Морского Генерального штаба адмирал А.И. Русин, помощник министра адмирал М.В. Бубнов и командующий Балтийским флотом адмирал Н.О. Эссен, он неутомимо работал над воссозданием после войны с Японией русской морской силы и в короткий срок до 1-й мировой войны достиг таких результатов, которые история справедливо назвала чудодейственными.
Значительную долю в этих чудодейственных результатах история также справедливо приписывает командующему Балтийским флотом адмиралу Н.О. Эссену, герою Русско-японской войны, энергичному и умному начальнику, посвятившему всего себя подготовке вверенного ему Балтийского флота к войне, в чем адмирал И.К Григорович и его помощники оказывали ему всестороннюю поддержку.
Идя по стопам знаменитых русских адмиралов Ушакова, Сенявина и Макарова, он создал в Балтийском море свою «Эссенскую» школу, из которой вышли такие выдающиеся начальники, какими были адмиралы: Колчак — впоследствии назначенный командующим Черноморским флотом; Непенин, бывший последним командующим Балтийским флотом и погибший на этом посту от руки наемного убийцы в начале революции; а также Трухачев, Кедров, Развозов и многие другие.
Сплоченные единством мысли и проникнутые возвышенным пониманием своего долга, эти выдающиеся люди, чуждые всякого карьеризма и прислуживания, согласной работой довели подготовку морской силы до такого совершенства, что она не только безукоризненно исполнила все задачи, поставленные ей планом войны, но послужила в области артиллерии и минного дела примером даже для английского флота.
Глава VI. План войны и наши союзные обязательства
Свобода действий верховного руководства военными операциями, особенно в начале войны, неминуемо бывает ограничена рядом факторов, называемых французской военной наукой «servitudes» и вытекающих из: замысла плана войны, различных союзных и дипломатических обязательств, особенностей подготовки вооруженной силы к войне и внутренне-политической обстановки.
На трудном деле верховного руководства военными действиями наших вооруженных сил тяжелым бременем лежали и ограничивали его свободу: 1) несоответствие своему назначению части командного состава; 2) недоверие к великому князю со стороны престола и некоторых правительственных кругов; 3) обещание, данное нами Франции, предпринять возможно скорее энергичное наступление против Германии; и 4) обнаружившийся с самого начала войны недостаток снабжения армии боевыми припасами.
Несмотря на чинимые ему препятствия, великому князю всё же удалось за время своего пребывания на посту Верховного Главнокомандующего сменить не отвечающих своему назначению военных начальников и назначить на их места выказавших свои способности в начале войны генералов, так что в момент ухода великого князя со своего поста высшее командование армии значительно больше отвечало своему назначению, чем то, которое великий князь застал во главе армии, принимая свой пост.
Но изменить к себе отношение престола и известных правящих кругов великому князю, несмотря на все предпринятые им с этой целью меры — о чем подробно было уже сказано выше, — не удалось, и в конце концов эти всё ухудшавшиеся, не по его вине, отношения привели к его смене.
Не мог, конечно, великий князь освободиться и от данного Россией обещания своей союзнице Франции; так же бессилен был он изменить критическое положение снабжения боевыми припасами, ибо таковое явилось следствием преступной непредусмотрительности правительства, и в частности военного министра генерала Сухомлинова, в деле подготовки армии к войне.
Так как вопросу снабжения боевыми припасами будет посвящена отдельная глава, мы здесь займемся лишь вопросом обязательств, взятых на себя Россией по отношению к своей союзнице.
* * *
Как известно в результате переговоров русского и французского Генеральных штабов, имевших место после заключения Франко-русского союза, Россией было взято на себя обязательство выделить с самого начала войны значительные силы для энергичных действий против Германии, в целях облегчения положения на французском фронте.
Это обязательство шло, конечно, в ущерб выполнению первоначальной главной задачи русской стратегии, состоявшей в уничтожении австрийских армий, сосредоточившихся в Галиции с целью вторжения в Россию.
Обязательство это, разбрасывая наши силы по двум расходящимся операционным направлениям, противоречило, конечно, основным требованиям стратегии о сосредоточенности максимума сил на главном операционном направлении и выделении лишь минимума сил на другие операционные направления.
Это обязательство послужило предметом жестокой критики нашего Генерального штаба, давшего на него свое согласие, не только со стороны талантливого военного писателя генерала Головина, но даже со стороны и некоторых авторитетных французских военных писателей.
При этом генерал Головин стоит на точке зрения, что сосредоточением максимальных сил против Австрии и выделением лишь незначительного заслона против Германии был бы быстро достигнут полный разгром австрийской армии, и этим был бы облегчен французский фронт, ибо Германия должна была бы подать помощь гибнущему своему союзнику и срочно снять известное число сил с французского фронта для переброски их на восток.
В действительности же, выделив значительные силы против Германии и предприняв наступление по двум операционным направлениям, мы хотя и решительно облегчили, ценой гибели Самсоновской армии, французскую армию, но сами лишились возможности нанести решительное поражение Австрии, вследствие чего война затянулась и привела Россию к гибели.
Эти рассуждения нельзя не признать с точки зрения «отвлеченной стратегии» правильными.
Однако в этом трудном вопросе может быть и иной ход мыслей, а именно: рассуждения генерала Головина могли бы привести к желанной цели, т. е. к победе коалиции Антанты над Тройственным союзом, лишь в том случае, если бы немцы, не добившись еще решения на французском фронте, перебросили с него значительные силы на восток, для оказания помощи своей союзнице Австрии в критический для нее момент.
Но полной уверенности в этом у Генеральных штабов Антанты быть не могло, ибо весьма возможно было предположить, что, несмотря на критическое положение своей союзницы, немцы не перебросят на восток сколько-нибудь значительных сил, до тех пор пока не разгромят Францию и не принудят ее к капитуляции.
В этом случае Россия, ослабленная большими потерями в борьбе с Австрией, оказалась бы после разгрома Франции один на один с Германией, понесшей, правда, тоже потери в борьбе с Францией, но относительно менее для нее чувствительные, нежели для России ее собственные потери, по причине значительно лучшего снабжения германской армии боевыми припасами и значительно более быстрой и полной мобилизации всех ее сил.
С другой стороны, как сие показал опыт всех минувших войн, Германия при выдержке характера могла бы добиться капитуляции Франции в значительно более короткий срок, чем этого могла бы добиться Россия по отношению к Австрии, ибо на пути русской армии к жизненным центрам Австрии лежали труднопроходимые Карпаты, которые эти центры прикрывали, тогда как на пути германской армии к жизненным центрам Франции, после разгрома ее армии на фронте, препятствий не было никаких.
Сколь же на самом деле оказались для нас труднопроходимыми Карпаты и сколь громадны были наши потери в Галиции, особенно принимая во внимание острый недостаток боевых припасов, ясно показал опыт войны.
Поэтому риск остаться даже после поражения нами австрийской армии один на один с германской армией был бы для нас слишком велик и был бы чреват катастрофой.
Значит, не только в интересах Франции, но и в наших собственных интересах было не допустить разгрома ее Германией.
Для этого необходимо было бы оказать Франции возможно более энергичную поддержку, которая могла быть достигнута в значительно большей мере непосредственным давлением на Германию, нежели разгромом австрийской армии, которым Германия при выдержке характера могла бы пренебречь.
Опыт войны и показал, что именно непосредственное давление наше на Германию в Восточной Пруссии спасло Францию от разгрома.
Насколько же велика была вероятность, что Германия могла бы пренебречь, во имя разгрома Франции, критическим положением Австрии, ясно видно из того, что после войны все военные авторитеты, даже в самой Германии, поставили в большую вину германскому верховному командованию отсутствие выдержки характера при нашем вторжении в Восточную Пруссию, выразившуюся в переброске двух корпусов на наш фронт, чем Франция и была спасена.
Если сами немцы считают, что было возможно пожертвовать, во имя разгрома Франции Восточной Пруссией — этим центром германского милитаризма и политико-экономической ее мощи — то что же говорить о возможном влиянии на германскую стратегию потери Австрией Галиции или угрозы вторжения наших войск в Венгрию через Карпаты?
Не подлежит сомнению, что такая постановка вопроса служила предметом обсуждения нашего и французского Генеральных штабов перед войной и отразилась на составлении нашего плана войны.
При этом Франция несомненно настаивала на возможно более энергичном давлении с нашей стороны на Германию, зная по собственному горькому опыту войны 1870 г. выдержку характера немецкого командования и не зная, конечно, что у фактического верховного руководителя всеми будущими операциями Германии Мольтке-младшего окажется в предстоящей войне неизмеримо меньше твердости характера, чем у его знаменитого дяди в 1870 г.
К тому же было еще одно обстоятельство, которое указывало на необходимость усиления давления на Германию и заставляло нас еще более ее опасаться: незадолго до войны было обнаружено, что мощь германской армии значительно больше, чем это предполагалось. Из одного немецкого документа, добытого агентурным путем, вытекало, что военный состав германской армии, после полной мобилизации будет почти на 30 % больше, чем наш и французский Генеральные штабы предполагали.
Данные этого документа показались в первый момент столь невероятными, что Главное управление Генерального штаба усомнилось в его подлинности, тем более что в нем было предусмотрено применение воздушных кораблей типа «Цеппелин» для военных целей; а сие показалось уже фантастическим, ибо никто не мог поверить, что германская техника шагнула столь далеко вперед.
Так как в этом документе были приведены также данные, касающиеся боевого развертывания германского флота, Главное управление Генерального штаба для проверки его подлинности запросило мнение Морского Генерального штаба об этих данных, каковые были найдены последним отвечающим действительности.
В конце концов после всестороннего рассмотрения этого документа пришлось прийти к заключению, что приведенные в нем данные о мощи германской армии могут быть правдоподобны.
Не подлежит, конечно, сомнению, что все вышеприведенные соображения о германской стратегии были подвергнуты всестороннему обсуждению на совещаниях Генеральных штабов, причем были учтены новые данные о вероятной мощи германской армии, что в конечном итоге и отразилось на последнем варианте нашего плана войны.
План этот был значительно более осторожный, чем план, выдвигаемый сторонниками так называемой милютинской стратегии, во главе которой стоял генерал Головин, подвергший после войны наш осторожный план и особенно его составителя генерала Ю.Н. Данилова острой, но, по моему скромному мнению, — неосновательной критике.
Генерал Головин, придерживаясь идеи милютинской стратегии конца прошлого столетия, считал, что мы должны были бы сосредоточить почти все свои силы для разгрома австрийской армии, выдвинув против Германии лишь заслон, и убедить при этом Францию, что разгромом австрийской армии достигается облегчение французского фронта столь же успешно, как сие было бы достигнуто непосредственным давлением с нашей стороны на Германию.
Что произошло бы, если бы германское верховное командование проявило «твердость характера» и после уничтожения Франции набросилось бы с значительно превосходящими силами на нашу армию, ослабленную большими потерями в боях с австрийцами и не вполне еще закончившую свою мобилизацию, — генерал Головин не учитывает.
Между тем наш «осторожный» план, учитывавший и эту возможность, на опыте доказал свое полное соответствие с обстановкой, ибо, не будь недостатка боевых припасов и революции, мы, действуя по этому плану, несомненно, вместе с нашими союзниками окончательно разгромили бы Германию и всех ее союзников.
* * *
Согласно замыслу нашего плана войны, разработанного после совещания с французским Генеральным штабом, давление на Германию должно было бы быть осуществлено: во-первых вторжением в Восточную Пруссию и занятием ее до нижнего течения Вислы, а затем наступлением в операционном направлении Познань — Берлин.
Для осуществления первой из этих задач предназначались 1 — я и 2-я армии, которые должны были перейти в наступление тотчас же после начала войны, а для второй задачи — наступления на Берлин — предназначалась 9-я армия, сосредоточившаяся в районе Варшавы и долженствовавшая согласовать свои действия с результатами операций первых двух армий в Восточной Пруссии.
Нельзя, однако, не признать и не согласиться в этом с генералом Головиным, что последний из этих способов давления на Германию — то есть наступление на Берлин с теми силами, которыми мы могли бы для сего в начале войны располагать, — был весьма рискован и имел скорее в данной обстановке авантюристический, чем методический и стратегический характер.
Но именно этому операционному направлению французы придавали в вопросе о давлении на Германию наибольшее значение, считая его наиболее действенным, и с самого начала войны всеми путями воздействовали на Государя, на наше правительство и на великого князя в том смысле, чтобы мы развили, возможно скорей, наши операции в этом направлении; причем в дни кризиса на французском фронте эти воздействия приняли чрезвычайно нервный и настоятельный характер.
Вступая в должность Верховного Главнокомандующего, великий князь, конечно, во всех подробностях ознакомился с планом войны и точно знал о взятых нами на себя обязательствах по отношению к нашей союзнице — Франции.
О коренном изменении плана войны, из которого вытекает план перевозок для сосредоточения, не могло бы, конечно, быть и речи, но и помимо этого в рыцарски благородной душе великого князя не могла бы даже зародиться мысль о том, чтобы уклониться от взятых на себя Россией обязательств.
Великий князь не мог не знать о предназначении 9-й армии, сосредоточившейся в районе Варшавы, тем более что мы все, прикосновенные к оперативной работе в штабе, это знали.
Поэтому очень странным кажется нам утверждение генерала Головина в его труде: «Дни перелома Галицийской битвы» о том, будто бы великий князь этого не знал и будто бы Ставка «маскировала» (!) ему — по собственному выражению генерала Головина — это назначение, давая этой армии значение лишь стратегического резерва.
Если бы это было действительно так, надо было бы думать, что великий князь лишь номинально исполнял свою высокую обязанность, и что Штаб, а в частности генерал Ю.Н. Данилов — «втирал ему, грубо говоря, очки».
Мы, бывшие сотрудники великого князя, можем категорически утверждать, что это ни в коем случае не могло иметь места.
И не только потому, что великий князь непосредственно и фактически руководил военными действиями и лично входил во все подробности оперативной работы, — чему сам генерал Головин приводит в своем труде показательный пример и о чем будет сказано ниже, — но и потому, что, зная его характер, никто бы никогда не осмелился что-либо от него скрывать или что-либо ему «маскировать».
Но и помимо этого генерал-квартирмейстер Ю.Н. Данилов столь глубоко почитал великого князя и между ними были столь доверчивые отношения, что благородному Ю.Н. Данилову никогда ничего подобного не могло бы даже прийти в голову.
Лишним доказательством того, что великий князь знал о назначении войск, сосредотачивавшихся в районе Варшавы, является приведенный самим же генералом Головиным факт повеления Государя великому князю ускорить начало наступления в операционном направлении на Берлин, каковое явилось следствием данного Государем французскому послу Палеологу обещания в ответ на настоятельные просьбы французского правительства оказать более энергичное давление на Германию.
Весьма вероятно, что великий князь отрицательно относился к возможности успешного развития наступательных действий в этом операционном направлении, но, не наступи критический момент на нашем Галицийском фронте, потребовавший его решительного вмешательства, — вряд ли бы он уклонился от более энергичного давления на Германию, в согласии с данным Россией и подтвержденным Государем обещанием.
* * *
По получении в Ставке известия о катастрофе армии генерала Самсонова, великий князь, сознавая опасность создавшегося положения, тем более что на правом фланге Галицийской битвы мы к тому времени не могли еще добиться решительного успеха, отдает приказ перебросить к этому фронту два корпуса из состава войск, группировавшихся в районе Варшавы.
Этим актом верховного командования, предпринятым великим князем по личному почину, невзирая на повеление Государя и давление на него представителей Франции, был в двухдневный срок достигнут решительный успех в ходе Галицийской битвы и миновала опасность, созданная поражением армии генерала Самсонова.
Это ясно показывает, как великий князь решительно руководил военными действиями, не поддаваясь ничьему влиянию и давлению и принимая в критические минуты по собственному почину меры, вызываемые требованиями обстановки и имеющие целью облегчить, невзирая ни на что, успех нашему оружию.
Впрочем, к этому моменту наступление наше на Восточную Пруссию и жертва армии Самсонова оказали уже желанное влияние на французский фронт, ибо Мольтке-младший, не выдержав характера и не добившись на этом фронте успеха, перебросил в Восточную Пруссию два корпуса, сняв их к тому же с самого опасного для французов своего правого, обходящего фланга.
Таким образом, отказ от развития наступательных действий в определенном направлении на Берлин, после переброски части войск из района Варшавы в Галицию, не мог иметь отрицательного влияния на обещание наше Франции оказать ей поддержку давлением на Германию, ибо это обещание было в достаточной мере выполнено нашим давлением на Восточную Пруссию, стоившим нам столь тяжелых жертв.
Глава VII. Катастрофа армии генерала Самсонова
Вскоре после первоначальных успехов армии генерала Ренненкампфа в Восточной Пруссии разразилась страшная катастрофа армии генерала Самсонова.
Эта катастрофа чрезвычайно тяжко отразилась на настроении великого князя и его Штаба, и никакие наши последующие успехи в Галиции не могли сгладить наложенный ею тяжелый отпечаток на ожидания и предположения верховного командования.
Дабы, елико возможно, ослабить губительное влияние этой катастрофы на дух армии и народа, Ставкой были приняты меры, чтобы скрыть ее размеры и условия, при которых она произошла.
Но само верховное командование ясно отдало себе отчет о тех тревожных выводах из этой катастрофы, как яркой молнией осветившей крупные недостатки в подготовке нашей армии к войне.
Изучение причин этой катастрофы привело Штаб Верховного Главнокомандующего к ряду печальных заключений.
Прежде всего выяснилась полная несостоятельность и неподготовленность большинства военных начальников к оперативному руководству крупных войсковых соединений.
Главнокомандующий Северо-Западным фронтом генерал Жилинский не отдавал себе ясного отчета в стратегической обстановке в Восточной Пруссии и не принял соответствующих мер для объединения действий армий генерала Самсонова и Ренненкампфа.
Этим, как уже было выше сказано, генерал Ренненкампф объяснял свое бездействие во время наступления армии генерала Самсонова, бездействие, которое общественное мнение назвало преступным и усмотрело в нем даже признаки измены, ибо главным образом благодаря этому бездействию немцам удалось нанести столь тяжелое поражение армии Самсонова.
Известная доля вины в этом бездействии, падавшая на генерала Жилинского, не освобождала, однако, генерала Ренненкампфа от ответственности за непроявление инициативы, пассивность, неумение оценить обстановку и недостаточное стремление к установлению оперативной связи с армией генерала Самсонова, в результате чего Гинденбург, оставив перед целой его армией одну лишь кавалерийскую завесу, беспрепятственно сосредоточил все свои силы против армии генерала Самсонова.
Бездействию армии генерала Ренненкампфа много способствовала, конечно, невероятная его метода командования армией и хаос, царивший в его штабе.
Однако генерал Ренненкампф не был тогда же сменен, отчасти вследствие его настойчивых ссылок на вину генерала Жилинского, отчасти вследствие симпатий, которыми он пользовался в придворных кругах, и отчасти вследствие опасения, как бы его немедленная смена не послужила подтверждением слухов о его измене, тем более что он носил немецкую фамилию.
Дальнейшее изучение причин катастрофы самсоновской армии выяснило, что генерал Самсонов в самый критический момент совершенно выпустил из рук оперативное руководство армией.
Не имея почти никаких сведений о противнике, вследствие плохо организованной армейской разведки, и расходясь во мнениях о ведении операций не только с главнокомандующим фронта, но и с собственным своим начальником штаба, он, когда его присутствие в штабе армии было особенно необходимо, отправился на фронт, предоставив начальнику штаба оперативное руководство армией.
Вследствие этого начальник штаба, не пользовавшийся достаточным авторитетом у командиров корпусов, входивших в состав армии, лишился возможности прибегать для принятия быстрых оперативных решений к авторитету уехавшего на фронт командующего армией, сношения с коим часто прерывались по причине плохо налаженной связи и постоянных его перемещений с места на место.
Между тем в той обстановке, в которой происходило наступление армии генерала Самсонова, от быстроты оперативных решений командования армией зависел не только успех наступления, но и безопасность самой армии: корпуса армии, расходясь веером и постепенно ослабляя между собой оперативную связь, быстро подвигались вперед навстречу неизвестно где находящемуся и что-то предпринимающему противнику; в таких условиях в любой момент могли внезапно создаться такие критические положения, из коих армия могла бы быть выведена без катастрофы лишь быстро действующим и твердым оперативным руководством.
Для этого, конечно, было прежде всего необходимо постоянное, ежеминутное присутствие командующего армией в своем штабе, чем достигалось бы быстрое принятие решений.
Оторвавшись же от своего штаба и переместившись на один из участков фронта, генерал Самсонов утратил возможность лично влиять на общий ход операций и оказался в конце концов в штабе одного из своих корпусов беспомощным зрителем разгрома вверенной ему армии, что и привело его к трагическому решению покончить с собой.
Между тем корпуса, полагаясь на оперативное руководство командования армией и на армейскую разведку, быстро двигались вперед, часто утрачивая связь со штабом армии и с соседями по причине некоторого недостатка средств связи, а главным образом вследствие неумения эту связь организовать. Не ведя впереди себя дальней разведки, они шли вслепую, как обреченные, прямо в пасть неприятелю.
Весь трагизм этой картины командования и оперативного руководства самсоновской армии усугублялся тем, что штабы некоторых войсковых частей, стремясь с помощью беспроволочного телеграфа восстановить утраченную связь, посылали депеши с точным указанием своих мест и оперативных предположений открыто, без шифровки, а это, как ныне известно, в значительной мере содействовало окружению и разгрому немцами самсоновской армии.
С помощью беспроволочного телеграфа был обнаружен крупный недостаток в подготовке войск к использованию современных боевых средств и низкий интеллектуальный уровень тех, кто ими пользовался.
При выяснении причин разгрома самсоновской армии Ставкой было обращено особое внимание на действия командира 1-го армейского корпуса генерала Артамонова, того самого, карьера коего была основана на ханжестве, хвастовстве и низкопоклонстве.
Этот левофланговый корпус армии генерала Самсонова играл чрезвычайно важную роль в ее наступательной операции, так как, помимо защиты ее фланга, представлял точку опоры всего ее маневра.
Войдя в соприкосновение с противником, не превосходящим его в силах, генерал Артамонов совершенно растерялся в боевой обстановке и, несмотря на то, что эта обстановка была ему благоприятна, оттянул без всяких оснований весь свой корпус на целый переход назад, не предупредив своевременно об этом ни штаб армии, ни своего соседа.
Этим он внезапно обнажил фланг армии и дал немцам широкую возможность пройти в глубокий тыл ушедших далеко вперед ее главных сил.
После самсоновской катастрофы он был уволен со службы, хотя по справедливости его нужно было бы отдать под суд, как того хотел великий князь Николай Николаевич.
Помимо вышеприведенной безотрадной картины командования и оперативного руководства, выяснился также недостаток стойкости некоторых войсковых частей под огнем немецкой тяжелой артиллерии, чему, конечно, в значительной мере способствовало почти полное отсутствие у нас соответствующей артиллерии, могущей с этой немецкой артиллерией успешно бороться.
Единственным утешительным фактом, установленным при изучении катастрофы армии генерала Самсонова, было геройское самопожертвование и безукоризненное исполнение своего долга низшим офицерским составом во главе с командирами полков и батарей.
Таким образом, изучение причин катастрофы армии генерала Самсонова выяснило неспособность большинства высших военных начальников, недостаточное ведение разведки, неумение поддерживать связь и пользоваться для этого новейшими техническими средствами, хаотические методы командования и неудовлетворительную организацию оперативного руководства войсками в штабах высших войсковых соединений.
По выяснении этого Штабом Верховного Главнокомандующего были изданы инструкции и приняты решительные меры к устранению обнаруженных крупных недостатков, и в дальнейшем ходе военных действий эти недостатки больше не повторялись.
Глава VIII. Верховное руководство военными действиями
Своим решением перебросить два корпуса из состава войск, сосредоточенных в районе Варшавы, на правый фланг Юго-Западного фронта великий князь обеспечил нам победу в Галицийской битве, следствием чего было поспешное отступление австрийской армии из Галиции за Карпаты.
Во время этого отступления австрийцы потеряли сотни тысяч пленными, тысячи орудий, неисчислимое количество боевых запасов и принуждены были сдать нам, после сравнительно короткой осады, первоклассную крепость Перемышль.
Однако это отступление не повлекло за собой полного разгрома австрийцев, как то предполагалось замыслом нашего плана войны, не столько вследствие порочности этого плана — как утверждает генерал Головин — сколько вследствие неподчинения командования 3-й армией Юго-Западного фронта в критический момент Галицийской битвы оперативным указаниям штаба фронта.
Дело в том, что в то время как Галицийская битва на северном своем фасе, где оперировала главная масса австрийских войск, достигла своего максимального напряжения, штаб фронта указал 3-й армии, наступавшей в западном направлении с целью занятия главного города Галиции Львова, оставить против Львова заслон и переменить направление наступления на северо-Запад, с тем чтобы выйти в тыл австрийцам, упорно сражавшимся на северном — главном — фасе битвы.
Вследствие болезненного состояния командующего 3-й армией генерала Рузского оперативное руководство армией находилось в руках ее начальника штаба генерала Драгомирова и генерал-квартирмейстера полковника Бонч-Бруевича, того самого Бонч-Бруевича, который после захвата власти большевиками сыграл столь гнусную роль при ликвидации Ставки.
Генерал Драгомиров считал, что главная цель армии — занятие сильно укрепленного, по мнению штаба армии, Львова, для чего упорно группировал на Львовском направлении главные силы своей армии, оставаясь глухим к указаниям штаба фронта о перемене наступления армии в северо-Западном направлении.
В этом генералу Драгомирову усердно помогал полковник Бонч-Бруевич, роль коего в этом была в высшей степени подозрительна. А именно он по собственному почину остановил движение армии вперед как раз в тот момент, когда от быстрого ее наступления зависел исход сражения на северном фасе Галицийской битвы.
Призванный к ответственности, он объяснил свое распоряжение недоразумением. Но время было потеряно, и австрийцам удалось поспешным отступлением с северного фаса избежать катастрофы, которая им угрожала со стороны 3-й армии, будь она в руках другого командования.
Остановка в наступлении 3-й армии вызвала со стороны Верховного Главнокомандующего повеление немедленно продолжать движение вперед; этим было ускорено отступление австрийцев, сопряженное для них с огромными потерями.
Это также показывает, сколь внимательно и мудро следил Верховный Главнокомандующий за развитием операций и сколь целесообразно было его руководство ими.
Случай этот показал, помимо недостатка так называемой оперативной дисциплины у некоторых высших начальников, также и недостаток в разведывательной работе при подготовке к войне.
Дело в том, что наш Генеральный штаб считал Львов первоклассной крепостью с соответствующим гарнизоном; поэтому командование 3-й армии считало необходимым для его занятия группировать на Львовском направлении не только все свои силы, но стремилось притянуть на это направление часть сил соседней 8-й армии.
По этой причине командование 3-й армии весьма неохотно и лишь с замедлением реагировало на указания штаба фронта о выделении значительных сил для действий в северо-Западном направлении и лишь после повторного категорического приказания двинуть армию в этом направлении исполнило это приказание.
Однако при исполнении этого приказания обнаружилось, что Львов не только не крепость, но что в нем вообще не было никакого гарнизона, так что его — к своему собственному удивлению и к удивлению штаба армии, — заняла совершенно незначительная наша войсковая часть. Всё это липший раз доказывает, какое пагубное влияние на ход операций может иметь предвзятое представление о противнике, основанное на ошибочных или недостаточных данных разведки мирного времени, ибо задержка у Львова уменьшила размер нанесенного нами противнику поражения в Галиции, каковое при своевременном выходе 3-й армии в тыл австрийцев могло бы обратиться для них в полную катастрофу.
* * *
После нашей победы в Галицийской битве великий князь непрестанно настаивал на том, чтобы преследование отступавших из Галиции австрийцев велось самым энергичным образом, и в этом смысле Ставкой отдавались войскам Юго-Западного фронта многочисленные и неотступные повеления.
И надо сказать, что войска в максимальной мере отозвались на эти повеления Верховного Главнокомандующего и, не щадя своих сил, без отдыха преследовали отступающего противника.
Однако, несмотря на огромные потери, части отступавшей австрийской армии удалось достигнуть Карпат и укрепиться в их проходах.
Но несмотря на повторные наши попытки овладеть этими проходами и ворваться в Венгрию, нам это не удалось, отчасти вследствие трудной проходимости этих проходов, особенно в осеннее и зимнее время, отчасти вследствие крайнего утомления наших войск после продолжительного преследования, а главным образом вследствие того, что в это время начало уже обнаруживаться грозное и чреватое страшными для нас последствиями явление — недостаток боеприпасов, — принудивший верховное командование отдать распоряжение: «беречь патроны».
