У Бэзила и Дженни между тем дела становились еще хуже. Их примирение оказалось невластно над тем, чтобы избежать дальнейших ударов судьбы, и наконец еще одна яростная ссора подтвердила: ни при каких обстоятельствах они не способны жить без раздоров. Бэзил, приучившийся по большей части молчать, несмотря на любые провокации жены, старался сохранять сдержанность, но это весьма его раздражало, и в его груди постепенно росла слепая и яростная ненависть к Дженни, ведь именно она заставляла его терпеть невыразимые муки. Они совершенно перестали сочувствовать друг другу, и он не сознавал, что она страстно любит его до сих пор и причиняет ему боль только по этой причине. Так прошло лето. Бэзилу, увязшему в долгах, пришлось весь отпуск просидеть в адвокатской конторе, хватаясь за каждую возможность взять на себя какую-нибудь заблудшую записку, которой некому было заняться.

Его поглотила глубокая депрессия, и он без надежд размышлял о будущем. Что оно могло предложить ему, кроме непрекращающейся боли? Он вглядывался в грядущие годы, полные уныния, и жизнь в подобных условиях казалась ему невозможной. Лишь страсть к Хильде Мюррей поддерживала его, давала ему мужество смело смотреть на мир и в то же время усмиряла. Он научился просить у богов немного и довольствовался любовью без надежды на воздаяние. Он был неимоверно благодарен за ее дружбу и чувствовал, что она понимает его горе и сочувствует ему.

Миссис Мюррей провела лето за границей, но часто писала, и ее письма на целые дни наполняли его счастьем. Во время одиноких прогулок Бэзил бесконечно анализировал свои чувства, говоря себе, что они исключительно чисты. И лишь потому, что так много думал о ней, он считал, что становится лучше и проще.

В октябре она вернулась, и через два дня Бэзил нанес ей визит, но испытал горчайшее разочарование, увидев у нее в гостях мистера Фарли. Бэзил презирал викария Церкви всех душ, видя в нем соперника, находящегося отнюдь не в таком невыгодном положении, как он сам. Мистер Фарли все еще оставался привлекательным мужчиной, имея наружность человека весьма важного. Его манера разговора позволяла предположить, что он часто ужинал в гостях и умел вежливо дискутировать на любые темы в обществе благовоспитанных особ. Он был интересен и вел себя непринужденно, прекрасно зная, как ввернуть тонкое суждение в каждом разговоре, а в его отношении к миссис Мюррей проскальзывала неуловимая, но многозначительная лесть. Бэзила страшно раздражала его раскованность в обращении с женщиной, к которой он сам относился с благоговением. Хильда принимала участие в неких благотворительных мероприятиях викария Церкви всех душ, и, заливаясь смехом, они с Фарли обменивались всякими курьезными историями по этому поводу.

Бэзил отправился домой в мрачном негодовании, весь вечер думая о Хильде, которую оставил с мистером Фарли, и не успокоился, даже когда лег в постель. Он слышал, как часы отбивают один удар за другим, и беспокойно ворочался с боку на бок и с ума сходил от тоски и боли. Он приказывал себе не думать о Хильде, но ежеминутно возвращался к мысли о ней и в безнадежной печали задавался вопросом, как жить дальше. Бэзил пытался вразумить себя, мысленно повторяя, что столь сильная страсть может быть только временной и что через пару месяцев он будет с иронией вспоминать теперешнее сумасшествие. Чтобы успокоить ноющее сердце, он решил изложить свои чувства на бумаге. Когда часы пробили пять, он обрадовался, что только три часа осталось до того времени, когда он сможет встать, чтобы нарушить наконец сладкую горечь своих размышлений. Утром за завтраком Дженни заметила, что его глаза опухли от недостатка сна, а выглядел он усталым и изможденным. Она могла только гадать о причине его бессонницы, но интуитивно ревновала и пыталась разозлить его, и, когда представлялась возможность, вставляла язвительные замечания. Но Бэзил оставался безучастным и не отвечал ей. После завтрака он, в тяжелом расположении духа, отправился на привычную работу.

Так продолжалось всю осень, а с ноябрем пожаловала зима, холодная, темная и сырая. Возвращаясь домой по вечерам, Бэзил испытывал отчаяние, ступая на улицу, где стоял его дом. Его убивало омерзительное однообразие маленьких жилых зданий. Мисс Ли, вероятно с иронией, как-то заметила, что жизнь в пригороде должна быть сплошной идиллией. И Бэзил развеселился, когда думал, что только тележка молочника и шарманка нарушают романтическое уединение. Теперь он ненавидел соседей, с которыми, без сомнений, его обсуждала Дженни, и содрогался от ужаса при мысли об их ограниченном существовании, абсолютно лишенном всего, что делает бытие приятным и цивилизованным.

Ссоры супругов были неизбежны, несмотря на решимость Бэзила избегать разногласий, а в последнее время они становились все более тяжелыми для обоих. Однажды, забрав письма, он заметил, что одно из них было вскрыто, а потом неловко заклеено вновь. Он бросил взгляд на Дженни, следившую за ним, но та быстро опустила глаза. Несомненно, именно розовая бумага вызвала у нее подозрения. Над адресом значилось «Конфиденциально», на обороте красовался золотой инициал. Это было всего лишь предложение от ростовщика предоставить Бэзилу любую сумму от пяти до пяти тысяч фунтов, и он не смог удержаться от презрительной усмешки, ведь Дженни с энтузиазмом распечатала письмо, но не обнаружила ничего для себя важного. Когда он попросил больше не вскрывать его личную почту, она промолчала и залилась краской стыда. Через минуту-другую Бэзил собрал всю свою корреспонденцию и, прихватив бумагу, направился к двери.

— Куда ты идешь? — резко спросила она. — Ты не можешь писать здесь?

— Разумеется, если это доставит тебе удовольствие, но у меня тут есть пара особых писем, и я хочу побыть в полной тишине.

Дженни отбросила работу, которой занималась, и в ярости уставилась на мужа, задетая за живое равнодушием в его тоне.

— Полагаю, ты не будешь возражать, если я буду говорить, когда мне хочется что-то сказать? Похоже, ты думаешь, я гожусь только на то, чтобы следить за домом и чинить твою одежду. Тогда я могла бы вообще пойти на кухню посидеть со служанкой.

— Считаешь, стоит устраивать сцену? Мне кажется, мы уже говорили об этом столько раз…

— Я хочу все выяснить.

— Мы все выясняем по два раза в неделю последние полгода, — ответил Бэзил, изнывая от скуки, — но так ни к чему и не пришли.

— Я жена тебе или нет?

— У тебя есть свидетельство о браке, которое ты надежно заперла в ящике, и оно доказывает сей факт. — Он задумчиво посмотрел на нее, складывая письма обратно в стол. — Говорят, первый год брака — самый трудный. Честно говоря, у нас он выдался действительно неудачным, не правда ли?

— Видимо, в этом виновата я?

Дженни говорила агрессивно, с некой грубой насмешкой, но, казалось, это больше не трогает Бэзила. Ему в некотором роде удавалось смотреть на происходящее с любопытным отчуждением, как будто он зритель в театре, наблюдающий за игрой актеров.

— В конце концов, я изо всех сил старался сделать тебя счастливой.

— Что ж, в этом ты не очень преуспел. Ты думал, я могу быть счастлива, когда ты бросаешь меня одну на весь день и полночи ради знатных друзей, для которых я недостаточно хороша?

Он пожал плечами:

— Ты прекрасно знаешь, что я почти не встречаюсь со старыми друзьями.

— Кроме миссис Мюррей, не правда ли? — перебила она.

— Я видел миссис Мюррей раз десять за последний год.

— О, не обязательно мне об этом сообщать! Я и так знаю. Она же леди, правда?

Бэзил уставился на жену, словно задавшись вопросом, почему именно это имя пришло ей на ум. Он никогда не думал, что жена может подозревать, насколько сильна его страсть к этой женщине. Но он собирался проигнорировать обвинения.

— Работа заставляет меня проводить меньше времени дома, — сказал он. — Но подумай, как бы ты заскучала, если бы я всегда сидел здесь!

— Много пользы от твоей работы! — с насмешкой воскликнула она. — Ты не можешь заработать достаточно, чтобы вытащить нас из долгов!

— Мы действительно в долгах, но в этом достойном положении находится половина всех знатных людей королевства.

— Соседи знают, что мы даже с торговцами рассчитаться не можем…

Бэзил вспыхнул и поджал губы.

— Очень жаль, что я оказался не такой выгодной партией, как ты ожидала, когда выходила за меня, — язвительно бросил он.

— Интересно, и что же ты делаешь, чтобы преуспеть? Твоя книга принесла тебе огромную славу, не правда ли? Ты думал, она потрясет мир, а она провалилась, провалилась, провалилась!

— Такая судьба постигла и другие книги, гораздо лучше моей, — рассмеялся он.

— Но твоя этого заслужила!

— Я и не предполагал, что ты ее оценишь. К несчастью, не всем нам дано сочинять истории о коварных эрлах и красивых герцогинях.

— Зато газеты ее хвалили, не так ли?

— Единодушие в отрицательных отзывах было единственным, что меня успокоило. Я часто задаюсь вопросом: догадывается ли ругающий тебя рецензент, какое удовольствие доставляет тем самым твоей жене?

Именно очевидное равнодушие Бэзила к ее издевкам, его презрение и горький сарказм заставили Дженни потерять самообладание. Она часто не понимала сути его ответов, но смутно осознавала: он смеется над ней. Ее неистовый гнев перешел всякие границы.

— О, я так хорошо узнала тебя, с тех пор как умер ребенок, — произнесла она, сжимая кулаки. — У тебя нет никаких оснований возносить себя на пьедестал. Теперь я знаю, каков ты. Я была глупа, когда воображала тебя героем. Ты всего лишь неудачник. Во всем, что делаешь, ты жалкий неудачник.

Бэзил смотрел на нее спокойно, но в его глазах отражалось полное отчаяние, ибо она весьма ясно выразила мысль, которая долгое время, как червь, въедалась в его душу, высасывая из него все жизненные силы. Он видел будущее как человек, приговоренный к смерти, как человек, для которого красота жизни заключается лишь в ее горечи.

— Вероятно, ты права, Дженни, — ответил он. — Осмелюсь сказать: я всего лишь слабый неудачник.

Он принялся мерить шагами комнату, мучительно размышляя, а потом выглянул из окна на ровный ряд домов, показавшихся ему в тусклом свете газовых горелок омерзительными, как никогда. Он содрогнулся, когда оглядел гостиную, обычную и безликую. И, как поток воды, на него внезапно нахлынули воспоминания обо всех страданиях, которые он пережил в этих стенах. Дженни, вернувшаяся к шитью, обрабатывала кромки тряпок для пыли. Он сел подле нее.

— Послушай, Дженни, мне нужно серьезно с тобой поговорить. Я хотел бы, чтобы ты спокойно послушала меня пару минут — нам надо трезво все обсудить. Похоже, мы не ладим, и нет никакой надежды на то, что ситуация исправится. Ты несчастна, и, боюсь, я тоже не очень счастлив. Не хочу показаться эгоистом, но я не могу заниматься работой или чем-то еще, пока все это продолжается. Я чувствую, что все наши ссоры ужасно унизительны. Ты не думаешь, что для нас обоих было бы лучше немного пожить раздельно? Вероятно, чуть позже мы сможем сделать еще одну попытку.

Пока он говорил, Дженни испуганно смотрела на него, но, хотя испытывала смутную тревогу, не вполне понимала, к чему он клонит. А потом она едва выдавила ответ:

— Ты хочешь сказать, нам надо расстаться? И что ты собираешься делать?

— Мне нужно уехать за границу на какое-то время.

— С миссис Мюррей? — Она разволновалась и теперь кричала. — В этом дело? Ты хочешь уехать с ней! Тебя от меня тошнит! Ты получил от меня все, что хотел, и теперь можно отправить меня восвояси. На сцену выходит изящная леди, а меня можно отослать прочь, как служанку. Думаешь, я не вижу, что ты влюблен в нее? Ты, без сомнений, пожертвовал бы мной, чтобы избавить ее от минутного недовольства. И поскольку любишь ее, ты ненавидишь меня.

— Как ты можешь нести подобную чепуху?! Ты не имеешь права такое говорить!

— Разве нет? Видимо, я должна просто закрыть глаза и молчать. Ты влюблен в нее. Думаешь, я ничего не замечала в последние месяцы? Это из-за нее ты хочешь меня бросить!

— Нам невозможно жить вместе, — в отчаянии произнес он. — Мы никогда не придем к согласию и никогда не будем счастливы. Ради Бога, давай расстанемся и покончим с этим.

Бэзил уже поднялся, и Дженни подошла к нему так близко, что они стояли лицом к лицу.

— Слушай, Бэзил, ты поклянешься, что не влюблен в эту женщину?

— Разумеется, — с пренебрежением ответил он.

— Это ложь… И она так же влюблена в тебя, как и ты в нее.

— Что ты хочешь этим сказать? — воскликнул он, и кровь ударила ему в голову, а сердце с болью забилось в груди. Он схватил ее за руку. — Что ты имеешь в виду, Дженни?

— Думаешь, у меня нет глаз? Я увидела это в тот день, когда она заявилась сюда. Ты полагаешь, она приходила посмотреть на меня? Она презирает меня, потому что я не леди. Она пришла, чтобы угодить тебе, она была вежлива со мной, чтобы угодить тебе, она пригласила меня в гости, чтобы угодить тебе…

— Это нелепо. Конечно, она приехала. Она из моих старых друзей.

— Я знаю таких друзей. Думаешь, я не видела, как она смотрела на тебя и провожала взглядом? Она же ловила каждое твое слово. Когда ты улыбался, улыбалась и она. Когда ты смеялся, смеялась и она. О, я поняла, что она влюблена в тебя! Я знаю, что такое любовь, и я это почувствовала. А когда она смотрела на меня, я знала, что она меня ненавидит, потому что я украла тебя у нее.

— О, какое жалкое существование мы влачим! — воскликнул Бэзил, не в силах обуздать чувства. — Мы оба совершенно измучены, и так не может продолжаться. Я изо всех сил стараюсь сдерживаться, но иногда думаю, что это невозможно. И меня можно довести до слов, о которых мы оба пожалеем. Ради всего святого, давай разойдемся!

— Нет. Я не дам на это согласия.

— Мы не можем и дальше устраивать кошмарные ссоры. Наш брак был ужасной ошибкой. Ты должна понимать это так же, как и я. Мы совершенно не подходим друг другу, и смерть ребенка уничтожила единственное обстоятельство, которое нас связывало.

— Ты говоришь так, будто мы остались вместе только потому, что это было удобно.

— Отпусти меня, Дженни. Я не могу этого больше выносить! — с горечью воскликнул он. — Я чувствую, что схожу с ума. — Он умоляюще протянул к ней руки. — Год назад я сделал ради тебя самое большое, на что был способен. Я дал тебе все, что у меня было, а было мало, по правде говоря. Но теперь я прошу тебя вернуть мне свободу.

Она была совершенно растеряна. Она и не подозревала, что все зайдет так далеко.

— Ты думаешь только о себе! — воскликнула она. — Что станет со мной?

— Ты будешь намного счастливее, — страстно ответил он, надеясь, что она уступит. — Это лучшее решение для нас обоих.

— Но я люблю тебя, Бэзил.

— Ты?! — Он уставился на нее в ужасе и оцепенении. — Надо же, ты изводила меня полгода и испытывала мое терпение. Ты каждый мой день делала невыносимо тяжелым. Ты превратила мою жизнь в сущий ад.

Дженни смотрела на него с паническим страхом в глазах, каждое его слово разило ее, как смертельный удар, она ловила ртом воздух и содрогалась. Как загнанный зверь, она беспрестанно переводила взгляд туда-сюда в поисках путей бегства, но не находила ни одного. А потом, рассеянно ощупывая все вокруг себя, словно пытаясь спрятаться, она побрела к двери.

— Дай мне время подумать, — хрипло проронила она.

На следующее утро за завтраком Бэзил с исключительной вежливостью рассуждал на банальные темы, но Дженни заметила, что он отводит взгляд, и это задело ее за живое, ведь он обращался с ней как со случайной знакомой. Казалось, даже полную тишину ей было бы легче вынести. Встав из-за стола, он поинтересовался, обдумала ли она его предложение.

— Нет. Я не думала, что ты говоришь серьезно.

Он молча пожал плечами. А она смотрела на него с дрожью в сердце, мучительно надеясь, что он скажет ей хоть одно доброе слово на прощанье.

— Ты очень рано сегодня уходишь, — заметила она.

— В одиннадцать у меня предварительная работа по одному делу, и я хочу кое с кем встретиться, прежде чем отправлюсь в суд.

— С кем?

Залившись румянцем, он отвернулся:

— С моим солиситором.

Дженни промолчала, но когда он вышел на улицу, она стала следить за ним из окна, осторожно, так чтобы он не увидел ее, если поднимет глаза. Но Бэзил ни разу не оглянулся. Он шел медленно с поникшими плечами, как будто очень устал.

Когда он исчез из виду, она, отдавшись горькой печали, безудержно зарыдала. Дженни не знала, что делать, и нуждалась в совете больше, чем когда бы то ни было. Внезапно она решила повидать Фрэнка Харрелла, ведь летом он довольно часто приезжал в Барнс и она всегда была благодарна ему за доброту. По крайней мере этому человеку она могла доверять — в отличие от остальных он не будет насмехаться над ней из-за низкого происхождения. Отчасти ее затруднения проистекали из того, что в последнее время она попала в немилость к своим собственным родственникам, смотревшим на все со своей точки зрения, и было невозможно воззвать к их сочувствию. Дженни оказалась одна во всем мире, оторванная от своего круга и все еще не принятая в тот, за представителя которого вышла замуж. В отчаянии она воображала, будто все мироздание восстало против нее, и ей казалось, что она борется, как утопающий, с каким-то непреодолимым потоком бурной реки. А рекой этой была природа человеческая.

Дженни поспешно оделась и отправилась на поезде к Ватерлоо. Она не знала, когда Фрэнк уходит, и очень боялась упустить его. По привычке она не взяла извозчика, а села в омнибус. Казалось, он полз еле-еле, а минуты растягивались в часы. Каждая остановка длилась бесконечно долго, так что она едва могла спокойно усидеть на месте и только убеждала себя, что, как бы медленно ни ехал омнибус, это все равно быстрее, чем если бы она шла пешком. Наконец, прибыв на место, Дженни, к великому облегчению, обнаружила, что Фрэнк у себя. Но он был столь явно удивлен ее визитом, что, на мгновение опешив, она не знала, как объяснить свое появление.

— Можно пару минут с вами поговорить? Я вас не задержу.

— Пожалуйста. А где Бэзил?

Фрэнк предложил Дженни сесть и попытался забрать зонт, в который она крепко вцепилась. Но она отказалась с ним расставаться и опустилась на краешек стула, явно переживая, с неловким видом человека, не привыкшего бывать в гостиных. Фрэнку, пытавшемуся дать ей почувствовать себя как дома, она напоминала экономку, пришедшую устраиваться на работу.

— Вам можно доверять? — резко начала она, сделав над собой усилие. — Я в ужасной беде. Вы хороший человек и никогда не смотрели на меня свысока из-за того, что я была официанткой в баре. Скажите, что я могу вам доверять. Мне не с кем поговорить, а я чувствую себя так, будто сойду с ума, если не поделюсь с кем-то.

— Боже правый! Что случилось?

— Все случилось! Он хочет расстаться со мной! Сегодня он ходил к солиситору. Он собирается выкинуть меня на улицу, как какую-то служанку. И тогда я покончу с собой, говорю вам: я покончу с собой. — Дженни заломила руки, и слезы полились по ее щекам. — Раньше в вашем присутствии мы всегда соблюдали приличия, поскольку Бэзилу было стыдно показывать вам, как он жалеет, что женился на мне.

Фрэнк и так хорошо знал, что некоторое время дела у этой пары шли отнюдь не гладко, но ему не приходило в голову, что они окажутся в такой ситуации. Он не представлял ни что сказать ей, ни как успокоить ее.

— Это чепуха. Наверняка это лишь мелкая мимолетная ссора. В конце концов, они и должны случаться.

— Нет, все не так. Я не возражала бы, если бы думала, что Бэзил любит меня, но он не любит. Он называет это жалким существованием, и он прав. — Она замялась, но лишь на мгновение. — Вы скажете мне правду, если я задам вам один вопрос, клянетесь честью?

— Разумеется.

— Между Бэзилом и миссис Мюррей что-то есть?

— Нет, конечно, нет! — решительно воскликнул он. — Как такая мысль могла прийти вам в голову?!

— Вы не признались бы, даже если бы это было правдой, — растерянно ответила она, и теперь слова, которые давались ей с таким трудом, хлынули потоком. — Вы все против меня, потому что я не леди… О, я так несчастна! Говорю вам: он влюблен в миссис Мюррей. На днях он собирался поужинать у нее, так это надо было видеть! Он переживал, просто усидеть на месте не мог, каждую минуту смотрел на часы. Его глаза просто светились от возбуждения, и я чуть ли не слышала, как бьется его сердце. Он был там два раза на прошлой неделе и два раза — на позапрошлой.

— Откуда вы знаете?

— Я следила за ним. Если уж по его меркам я не дотягиваю до леди, то и не нужно ее изображать. Теперь вы шокированы, я полагаю?

— Не мне вас судить, — тихо ответил Фрэнк.

— Бэзил никогда не любил меня, — продолжала Дженни взволнованно. — Он женился на мне, поскольку считал это своим долгом. А потом, когда умер ребенок, он подумал, что я заманила его в ловушку.

— Он так не говорил.

— Нет! — истерично прокричала она. — Он никогда ничего не говорит, но я прочла это по его глазам. — Она сцепила руки, раскачиваясь из стороны в сторону. — О, вы не знаете, что у нас за жизнь! Целыми днями он не произносит ни слова, лишь отвечает на мои вопросы. А тишина буквально сводит меня с ума. Лучше бы он ругал меня. Лучше бы бил меня, чем просто смотрел и смотрел. Я видела: он держит что-то в себе — и знала — конец близок.

— Мне очень жаль, — беспомощно произнес Фрэнк.

Даже ему самому эти слова показались сухими и неискренними, и Дженни разразилась яростной тирадой:

— О, не надо меня жалеть! Меня и так слишком много жалели, мне это не нужно. Бэзил женился на мне из жалости. О Боже, лучше бы он этого не делал! Я не могу выносить такие мучения.

— Знаете, Дженни, он человек чести и никогда не совершил бы поступка, который неблагороден.

— О, я знаю, что он человек чести! — с горечью воскликнула она. — Лучше бы у него было поменьше этой чести. В семейной жизни не так нужны изящные сантименты. — Она встала и ударила в себя в грудь: — О, почему я не могла полюбить человека своего круга? Я была бы намного счастливее. Раньше я так гордилась, что Бэзил не клерк или какая-нибудь мелкая сошка в Сити. Он прав: мы никогда не будем счастливы. Я не могу изменить себя. Он знал, что я не леди, когда женился на мне. Моему отцу приходилось поднимать пятерых детей на два фунта десять шиллингов в неделю. Вряд ли на это можно отправить дочерей в пансион в Брайтон, а затем на учебу в Париж… Бэзил и слова не произносит, когда я говорю или делаю что-то, чего не сделала бы леди, но поджимает губы и смотрит. И я прихожу в такую ярость, что начинаю специально раздражать его. Иногда я даже пытаюсь вести себя вульгарно. В баре в Сити можно многому научиться, и я представляю, что приводит Бэзила в ужас. Порой мне хочется ему отомстить, и я знаю, где у него больное место и как ранить его еще сильнее. Видели бы вы, как он смотрит, когда я неприлично веду себя за столом или называю мужчину бабником!

— Подобное поведение открывает массу возможностей для его недовольства и ведет к семейным проблемам, — сухо заметил Фрэнк.

— О, знаю, что это несправедливо по отношению к нему, но я теряю голову. Я не могу всегда быть утонченной. Иногда я не могу удержаться и чувствую, что должна выпустить пар.

Ее щеки пылали, и она быстро дышала. Никогда раньше Дженни никому не раскрывала душу, и Фрэнк, внимательно за ней наблюдавший, не мог разобраться в этой любопытной смеси любви и ненависти.

— Тогда почему вы не расстанетесь? — спросил он.

— Потому что я люблю его. — Ее голос, прежде холодный, с нотками металла, вдруг стал таким нежным, что перемена казалась просто удивительной. С ее лица исчезло выражение обиды. — О, вы не знаете, как я его люблю! Я готова на что угодно, лишь бы сделать его счастливым. Я отдала бы жизнь, если бы он захотел. О, не могу этого выразить, но когда думаю о нем, мое сердце бьется так, что порой я с трудом дышу! Я никогда не смогу дать ему понять, что весь мир для меня — это он. Я пытаюсь заставить его полюбить меня, но заставляю лишь ненавидеть. Что я могу сделать, чтобы доказать ему свою любовь? Ах, если бы он только знал о ней, я уверена, он не стал бы жалеть, что женился на мне. Я чувствую себя так, как будто мое сердце переполняет музыка, и все же что-то мешает мне признаться в этом хотя бы раз.

Какое-то время они молчали.

— О чем вы пришли просить меня? — наконец спросил Фрэнк.

— Хочу, чтобы вы сказали ему, что я люблю его. Сама я не могу. Я всегда превращаю признание в кошмар. Скажите ему, что он для меня целый мир и я действительно постараюсь быть ему хорошей женой. Попросите его не бросать меня и скажите, что я хотела как лучше. — Она сделала паузу и вытерла глаза. — И вы не могли бы сходить к миссис Мюррей и передать кое-что ей? Попросите ее пощадить меня. Быть может, она не знает, что он творит. Попросите ее не забирать его у меня.

Она умоляюще схватила Фрэнка за руки, и он не нашел в себе сил воспротивиться.

— Я сделаю все, что в моих силах. Не падайте духом. Уверен, все наладится и вы опять будете очень счастливы.

Она попыталась улыбнуться сквозь слезы и поблагодарить его, но голос ее не слушался, и она могла лишь сжимать его руки. Повинуясь внезапному порыву, Дженни наклонилась и поцеловала их, а потом быстро вышла, оставив Фрэнка одного — удивленным и растроганным.