Из всех наук, над коими бились умы сынов человеческих, ни одна не занимала ученого профессора фон Баумгартена столь сильно, как та, что имеет дело с психологией и недостаточно изученными взаимоотношениями духа и материи. Прославленный анатом, глубокий знаток химии и один из первых европейских физиологов, он без сожаления оставил все эти науки и направил свои разносторонние познания на изучение души и таинственных духовных взаимосвязей. Вначале, когда он, будучи еще молодым человеком, пытался проникнуть в тайны месмеризма, мысль его, казалось, плутала в загадочном мире, где все было хаос и тьма и лишь иногда возникал немаловажный факт, но не связанный с другими и не находящий себе объяснения. Однако, по мере того как шли годы и багаж знаний достойного профессора приумножался — ибо знание порождает знание, как деньги наращивают проценты, — многое из того, что прежде казалось странным и необъяснимым, начинало принимать в его глазах иную, более ясную форму. Мысль ученого потекла по новым путям, и он стал усматривать связующие звенья там, где когда-то все было туманно и непостижимо. Более двадцати лет проделывая эксперимент за экспериментом, он накопил достаточно неоспоримых фактов, и у него возникла честолюбивая мечта создать на их основе новую точную науку, которая явилась бы синтезом месмеризма, спиритуализма и других родственных учений. В этом ему чрезвычайно помогало доскональное знание того сложного раздела физиологии животных, который посвящен изучению нервной системы и мозговой деятельности, ибо Алексис фон Баумгартен, профессор, возглавляющий кафедру в университете Кайнплатца, располагал для своих глубоких научных исследований всем необходимым, что дает лаборатория.

Профессор фон Баумгартен был высокого роста и худощав, лицо у него было продолговатое, с острыми чертами, а глаза — цвета стали, необычайно яркие и проницательные. Постоянная работа мысли избороздила его лоб морщинами, свела в одну линию густые, нависшие брови, и потому казалось, что профессор всегда нахмурен. Это многих вводило в заблуждение относительно характера профессора, который при всей своей суровости обладал мягким сердцем. Среди студентов он пользовался популярностью. После лекций они окружали ученого и жадно слушали изложение его странных теорий. Он часто вызывал добровольцев для своих экспериментов, и в конце концов в классе не осталось ни одного юнца, кто раньше или позже не был бы усыплен гипнотическими пассами профессора.

Среди этих молодых ревностных служителей науки не находилось ни одного, кто мог бы равняться по степени энтузиазма с Фрицем фон Хартманном. Его приятели-студенты часто диву давались, как этот сумасброд и отчаяннейший повеса, какой когда-либо являлся в Кайнплатц с берегов Рейна, не жалеет ни времени, ни усилий на чтение головоломных научных трудов и ассистирует профессору при его загадочных экспериментах. Но дело в том, что Фриц был сообразительным и дальновидным молодым человеком. Вот уже несколько месяцев, как он пылал любовью к юной Элизе — голубоглазой, белокурой дочке фон Баумгартена. Хотя Фрицу удалось вырвать у нее признание, что его ухаживания не оставляют ее равнодушной, он не смел и мечтать о том, чтобы явиться к родителям Элизы в качестве официального искателя руки их дочери. Ему было бы нелегко находить поводы свидеться с избранницей своего сердца, если бы он не усмотрел способ стать полезным профессору. В результате его стараний фон Баумгартен стал часто приглашать студента в свой дом, и Фриц охотно позволял проделывать над собой какие угодно опыты, если это давало ему возможность перехватить взгляд ясных глазок Элизы или коснуться ее ручки.

Фриц фон Хартманн был молодым человеком, несомненно, вполне привлекательной наружности, К тому же по смерти отца ему предстояло унаследовать обширные поместья. В глазах многих он казался бы завидным женихом, но мадам фон Баумгартен хмурилась, когда он бывал у них в доме, и порой выговаривала супругу за то, что он разрешает такому волку рыскать вокруг их овечки. Правду сказать, Фриц фон Хартманн приобрел в Кайнплатце довольно скверную репутацию. Случись где шумная ссора, или дуэль, или какое другое бесчинство, молодой выходец с рейнских берегов оказывался главным зачинщиком. Не было никого, кто бы так сквернословил, так много пил, так часто играл в карты и так предавался лени во всем, кроме одного — занятий с профессором. Не удивительно поэтому, что почтенная фрау профессорша прятала свою дочку под крылышко от такого mauvais sujet. Что касается достойного профессора, он был слишком поглощен своими таинственными научными изысканиями и не составил себе об этом никакого мнения.

Вот уже много лет один и тот же неотвязный вопрос занимал мысли фон Баумгартена. Все его эксперименты и теоретические построения были направлены к решению все той же проблемы: по сотне раз на дню профессор спрашивал себя, может ли душа человека в течение некоторого времени существовать отдельно от тела и затем снова в него вернуться? Когда он впервые представил себе такую возможность, его ум ученого решительно восстал против подобной несуразности. Это оказывалось в слишком резком противоречии с предвзятыми мнениями и предрассудками, внушенными ему еще в юности. Однако постепенно, продвигаясь все дальше путем новых, оригинальных методов исследования, мысль его стряхнула с себя старые оковы и приготовилась принять любые выводы, продиктованные фактами. У него было достаточно оснований верить, что духовное начало способно существовать независимо от материи. И вот он надумал окончательно решить этот вопрос путем смелого, небывалого эксперимента.

«Совершенно очевидно, — писал он в своей знаменитой статье о невидимых существах, приблизительно в это самое время опубликованной в „Медицинском еженедельнике Кайнплатца“ и удивившей весь научный мир, — совершенно очевидно, что при наличии определенных условий душа, или дух человека, освобождается от телесной оболочки. Тело загипнотизированного пребывает в состоянии каталепсии, но душа его где-то витает. Возможно, мне возразят, что душа остается в теле, но также находится в процессе сна. Я отвечу, что это не так — иначе чем объяснить ясновидение, феномен, к которому перестали относиться с должной серьезностью по милости шарлатанов с их мошенническими трюками, но который, как то может быть легко доказано, представляет собой несомненный факт? Я сам, работая с особо восприимчивым медиумом, добивался от него точного описания происходящего в соседней комнате или в соседнем доме. Какой другой гипотезой можно объяснить эту осведомленность медиума, как не тем, что дух его покинул тело и блуждает в пространстве? На мгновение она возвращается по призыву гипнотизера и сообщает о виденном, затем снова отлетает прочь. Так как дух по самой своей природе невидим, мы не можем наблюдать эти появления и исчезновения, но замечаем их воздействие на тело медиума, — то застывшее, инертное, то делающее усилия передать восприятия, которые никоим образом не могли быть им получены естественным путем. Имеется, я полагаю, только один способ доказать это. Плотскими глазами мы не в состоянии узреть дух, покинувший тело, но наш собственный дух, если бы его удалось отделить от тела, будет ощущать присутствие других освобожденных душ. Посему я имею намерение, загипнотизировав одного из моих учеников, усыпить затем и самого себя способом, вполне мне доступным. И тогда, если предлагаемая мною теория справедлива, моя душа не встретит затруднений для общения с душой моего ученика, так как обе они окажутся отделенными от тела. Надеюсь в следующем номере „Медицинского еженедельника Кайнплатца“ опубликовать результаты этого интересного эксперимента».

Когда почтенный профессор исполнил наконец обещание и напечатал отчет о происшедшем, сообщение это было до такой степени поразительным, что к нему отнеслись с недоверием. Тон некоторых газет, комментировавших статью, носил столь оскорбительный характер, что разгневанный ученый поклялся никогда более не раскрывать рта и не печатать никаких сообщений на данную тему — угрозу эту он привел в исполнение. Тем не менее предлагаемый здесь рассказ опирается на сведения, почерпнутые из достоверных источников, и приводимые факты в основе своей изложены совершенно точно.

Однажды, вскоре после того как у него зародилась мысль проделать вышеупомянутый эксперимент, профессор фон Баумгартен задумчиво шел к дому после долгого дня, проведенного в лаборатории. Навстречу ему двигалась шумная ватага студентов, только что покинувших кабачок. Во главе их, сильно навеселе и держась весьма развязно, шагал молодой Фриц фон Хартманн. Профессор прошел было мимо, но его ученик кинулся ему наперерез и загородил дорогу.

— Послушайте, достойный мой наставник, — начал он, ухватив старика за рукав и увлекая его за собой, — мне надо с вами кое о чем поговорить, и мне легче сделать это сейчас, пока в голове шумит добрый хмель.

— В чем дело, Фриц? — спросил физиолог, глядя на него с некоторым удивлением.

— Я слышал, господин профессор, что вы задумали какой-то удивительный эксперимент — хотите извлечь из тела душу и потом загнать ее обратно? Это правда?

— Правда, Фриц.

— А вы не подумали, дорогой профессор, что не всякий захочет, чтобы над ним проделывали такие штуки? Potztausend! А что, если душа выйдет и обратно не вернется? Тогда дело дрянь. Кто станет рисковать, а?

— Но, Фриц, я рассчитывал на вашу помощь! — воскликнул профессор, пораженный такой точкой зрения на его серьезный научный опыт. — Неужели вы меня покинете? Подумайте о чести, о славе.

— Дудки! — воскликнул студент сердито. — И всегда вы со мной будете так расплачиваться? Разве не стоял я по два часа под стеклянным колпаком, пока вы пропускали через меня электричество? Разве вы не раздражали мне тем же электричеством нервы грудобрюшной преграды и не мне ли испортили пищеварение, пропуская через мой желудок гальванический ток? Вы усыпляли меня тридцать четыре раза, и что я за все это получил? Ровно ничего! А теперь еще собираетесь вытащить из меня душу, словно механизм из часов. Хватит с меня, всякому терпению приходит конец.

— Ах, боже мой, боже мой! — восклицал профессор в величайшей растерянности. — Верно, Фриц, верно! Я как-то никогда об этом не думал. Если вы подскажете мне, каким образом я могу отблагодарить вас за ваши услуги, я охотно исполню ваше желание.

— Тогда слушайте, — проговорил Фриц торжественно. — Если вы даете слово, что после эксперимента я получу руку вашей дочери, я согласен вам помочь. Если же нет — отказываюсь наотрез. Таковы мои условия.

— А что скажет на это моя дочь? — воскликнул профессор, на мгновение потерявший было дар речи.

— Элиза будет в восторге, — ответил молодой человек. — Мы давно любим друг друга.

— В таком случае она будет ваша, — сказал физиолог решительно. — У вас доброе сердце, и вы мой лучший медиум — разумеется, когда не находитесь под воздействием алкоголя. Эксперимент состоится четвертого числа следующего месяца. В двенадцать часов ждите меня в лаборатории. Это будет незабываемый день, Фриц. Приедет фон Грубер из Йены и Хинтерштейн из Базеля. Соберутся все столпы науки Южной Германии.

— Я явлюсь вовремя, — коротко ответил студент, и они разошлись. Профессор побрел к дому, размышляя о великих грядущих событиях, а молодой человек, спотыкаясь, побежал догонять своих шумных товарищей, занятый мыслями только о голубоглазой Элизе и о сделке, заключенной с ее отцом.

Фон Баумгартен не преувеличивал, говоря о необыкновенно широком интересе, какой вызвал его новый психофизиологический опыт. Задолго до назначенного часа зал наполнился целым созвездием талантов. Помимо упомянутых им знаменитостей, прибыл крупнейший лондонский ученый, профессор Лерчер, только что прославившийся своим замечательным трудом о мозговых центрах. На небывалый эксперимент собрались с дальних концов несколько звезд из плеяды спиритуалистов, приехал последователь Сведенборга, полагавший, что эксперимент прольет свет на доктрину розенкрейцеров.

Высокая аудитория продолжительными аплодисментами встретила появление профессора фон Баумгартена и его медиума. В нескольких продуманных словах профессор пояснил суть своих теоретических положений и предстоящие методы их проверки.

— Я утверждаю, — сказал он, — что у лица, находящегося под действием гипноза, дух на некоторое время высвобождается из тела. И пусть кто-нибудь попробует выдвинуть другую гипотезу, которая истолковала бы природу ясновидения. Надеюсь, что, усыпив моего юного друга и затем также себя, я дам возможность нашим освобожденным от телесной оболочки душам общаться между собой, пока тела наши будут инертны и неподвижны. Через некоторое время души вернутся в свои тела, и все станет по-прежнему. С вашего любезного позволения мы приступим к эксперименту.

Речь фон Баумгартена вызвала новую бурю аплодисментов, и все замерли в ожидании. Несколькими быстрыми пассами профессор усыпил молодого человека, и тот откинулся в кресле, бледный и неподвижный. Вынув из кармана яркий хрустальный шарик, профессор стал смотреть на него, не отрываясь, явно делая какие-то мощные внутренние усилия, и вскоре действительно погрузился в сон. То было невиданное, незабываемое зрелище: старик и юноша, сидящие друг против друга в одинаковом состоянии каталепсии. Куда же устремились их души? Вот вопрос, который задавал себе каждый из присутствующих.

Прошло пять минут, десять, пятнадцать. Еще пятнадцать, а профессор и его ученик продолжали сидеть в тех же застывших позах. За все это время ни один из собравшихся ученых мужей не проронил ни слова, все взгляды были устремлены на два бледных лица — все ждали первых признаков возвращения сознания. Прошел почти целый час, и наконец терпение зрителей было вознаграждено. Слабый румянец начал покрывать щеки профессора фон Баумгартена — душа вновь возвращалась в свою земную обитель. Вдруг он вытянул свои длинные, тощие руки, как бы потягиваясь после сна, протер глаза, поднялся с кресла и начал оглядываться по сторонам, словно не понимая, где он находится. И вдруг, к величайшему изумлению всей аудитории и возмущению последователя Сведенборга, профессор воскликнул: «Tausend Teufel!» — и разразился страшным южнонемецким ругательством.

— Где я, черт побери, и что за дьявольщина тут происходит? Ага, вспомнил! Этот дурацкий гипнотический сеанс. Ну ни черта не вышло. Как заснул, больше ничего не помню. Так что вы, мои почтенные ученые коллеги, притащились сюда попусту. Вот потеха-то!

И профессор, глава кафедры физиологии, покатился со смеху, хлопая себя по ляжкам самым неприличным образом. Аудитория пришла в такое негодование от непристойного поведения профессора фон Баумгартена, что мог бы разразиться настоящий скандал, если бы не тактичное вмешательство Фрица фон Хартманна, к этому времени также очнувшегося от гипнотического сна. Подойдя к краю эстрады, молодой человек извинился за поведение гипнотизера.

— К сожалению, вынужден признаться, что этот человек действительно несколько необуздан, хотя вначале он отнесся с подобающей серьезностью к эксперименту. Он еще находится в состоянии реакции после гипноза и не вполне ответствен за свои слова и поступки. Что касается нашего опыта, я не считаю, что он потерпел неудачу. Возможно, что в течение этого часа наши души общались между собой, но, к несчастью, грубая телесная память не соответствует субстанции духа, и мы не смогли вспомнить случившегося. Отныне моя деятельность будет направлена на изыскание средств заставить души помнить то, что происходит с ними в период их высвобождения, и я надеюсь, что по разрешении данной задачи буду иметь удовольствие снова встретить вас в этом зале и продемонстрировать результаты.

Подобное заявление, исходящее от молодого студента, вызвало среди присутствующих в аудитории большое удивление. Некоторые почли себя оскорбленными, полагая, что он взял на себя слишком большую смелость. Большинство, однако, расценило его как обещающего молодого ученого, и, покидая зал, многие сравнивали его достойное поведение с неприличной развязностью профессора, который все это время продолжал хохотать в уголке, нимало не смутившись провалом эксперимента.

Но хотя все эти ученые мужи выходили из зала в полной уверенности, что они так ничего замечательного и не увидели, на самом деле на их глазах произошло величайшее чудо. Профессор фон Баумгартен был абсолютно прав в своей теории, его дух и дух студента действительно на некоторое время покинули телесную оболочку. Но затем получилось странное и непредвиденное осложнение. Дух Фрица фон Хартманна, возвратившись, вошел в тело Алексиса фон Баумгартена, а дух Алексиса фон Баумгартена — в телесную оболочку Фрица фон Хартманна. Этим и объяснялись сквернословие и шутовские выходки серьезного профессора и веские, солидные заявления, исходящие от беззаботного студента. Случай был беспрецедентный, но никто о том не подозревал, и меньше всего те, кого это непосредственно касалось.

Профессор, почувствовав вдруг необычайную сухость в горле, выбрался на улицу, все еще посмеиваясь про себя по поводу результатов эксперимента, ибо душа Фрица, заключенная в профессорском теле, преисполнилась веселья и бесшабашной удали при мысли о том, как легко ему досталась невеста. Первым его побуждением было пойти повидать ее, но, пораздумав, он решил временно держаться в тени, пока профессор фон Баумгартен не оповестит супругу о заключенном соглашении. Посему он отправился в кабачок «Зеленый молодчик», излюбленное место сборищ студентов-гуляк. Лихо размахивая тростью, он вбежал в маленький зал, где сидели Шпигель, Мюллер и еще человек шесть веселых собутыльников.

— Здорово, приятели! — заорал он. — Так и знал, что застану вас здесь. Пейте все, кому что охота, заказывайте что угодно, сегодня за все плачу я!

Если бы сам «Зеленый молодчик», изображенный на вывеске этого популярного кабачка, вошел вдруг в зал и потребовал бутылку вина, это изумило бы студентов не столь сильно, как неожиданное появление уважаемого профессора. С минуту они, совершенно ошеломленные, таращили глаза, будучи не в состоянии ответить на это сердечное приветствие.

— Donner und Blitzen! — сердито гаркнул профессор. — Да что это с вами, черт вас подери? Что это вы таращитесь на меня, как поросята на вертеле? Что тут стряслось?

— Такая неожиданная честь… — забормотал Шпигель, возглавлявший компанию.

— Честь? Ерунда и чушь, — заявил профессор раздраженно. — Думаете, если я показываю гипнотические фокусы кучке старых развалин, так я уж и возгордился, не желаю больше водить дружбу с закадычными приятелями? Ну-ка, Шпигель, дружище, слезай со стула, командовать буду я. Пиво, вино, шнапс — требуйте все, что душе угодно, все за мой счет!

Никогда еще не бывало столь буйного веселья в кабачке «Зеленый молодчик». Пенящиеся кружки с пивом и бутылки с зеленым горлышком, полные рейнвейна, бойко ходили по кругу. Постепенно студенты перестали робеть перед профессором. А он пел, вопил во все горло, балансировал длинной табачной трубкой, положив ее себе на нос, и предлагал каждому по очереди бежать с ним наперегонки на дистанцию в сто ярдов. За дверью удивленно шушукались кельнер и служанка, пораженные поведением высокоуважаемого профессора, возглавляющего кафедру в старинном университете Кайнплатца. У них стало еще больше поводов шушукаться, когда ученый муж стукнул кельнера по макушке, а служанку расцеловал, поймав ее возле двери в кухню.

— Господа! — крикнул профессор, поднявшись cо своего места в конце стола. Он стоял, пошатываясь, и вертел в костлявой руке старомодный винный бокал. — Сейчас я объясню причину сегодняшнего торжества.

— Слушайте! Слушайте! — заорали студенты, стуча о стол пивными кружками. — Речь, речь! Тише вы!

— Дело в том, друзья мои, — сказал профессор, сияя глазами сквозь стекла очков, — что я надеюсь в недалеком будущем сыграть свою свадьбу.

— Как? Сыграть свадьбу? — воскликнул один из студентов побойчее. — А мадам? Разве мадам умерла?

— Какая мадам?

— То есть как это какая? Мадам фон Баумгартен!

— Ха-ха-ха! — засмеялся профессор. — Я вижу, вы в курсе моих прежних маленьких затруднений. Нет, она жива, но, надеюсь, браку моему больше противиться не будет.

— Очень мило с ее стороны, — заметил кто-то из компании.

— Мало того, — продолжал профессор, — я даже рассчитываю, что она посодействует мне заполучить мою невесту. Мы с мадам никогда особенно не ладили, но теперь, я думаю, со всем этим будет покончено. Когда я женюсь, она может остаться с нами, я не возражаю.

— Счастливое семейство! — выкрикнул какой-то шутник.

— Ну да! И, надеюсь, все вы придете ко мне на свадьбу. Имени молодой особы называть не буду, но… Да здравствует моя невеста!

И профессор помахал бокалом.

— Ура! За его невесту! — надрывались буяны, покатываясь со смеху. — За ее здоровье! Soll sie leben — hoch!

Пирушка становилась шумнее и беспорядочнее по мере того, как студенты один за другим, следуя примеру профессора, пили каждый за даму своего сердца.

Пока в «Зеленом молодчике» шло это веселье, неподалеку разыгрывалась совсем иная сцена. После эксперимента Фриц фон Хартманн все в той же сдержанной манере и храня на лице торжественное выражение, сделал и записал кое-какие вычисления и, дав несколько указаний, вышел на улицу. Медленно двигаясь к дому фон Баумгартена, он увидел идущего впереди фон Альтхауса, профессора анатомии. Ускорив шаг, Фриц догнал его.

— Послушайте, фон Альтхаус, — проговорил он, тронув профессора за рукав. — На днях вы справлялись у меня относительно среднего покрова артерий мозга. Так вот…

— Donnerwetter! — заорал фон Альтхаус, очень вспыльчивый старик. — Что значит эта дерзость? Я подам на вас жалобу, сударь!

После этой угрозы он круто повернулся и пошел прочь.

Фон Хартманн опешил. «Это из-за провала моего эксперимента», — подумал он и уныло продолжал свой путь.

Однако его ждали новые сюрпризы. Его нагнали два студента, и эти юнцы вместо того, чтобы снять свои шапочки или выказать какие-либо другие знаки уважения, завидев его, издали восторженные крики и, кинувшись к нему, подхватили его под руки и потащили с собой.

— Gott im Himmel! — закричал фон Хартманн. — Что означает эта бесподобная наглость? Куда вы меня тащите?

— Распить с нами бутылочку, — сказал один из студентов. — Ну идем же! От такого приглашения ты никогда не отказывался.

— В жизни не слышал большего бесстыдства! — восклицал фон Хартманн, Отпустите меня немедленно! Я потребую, чтобы вы получили строгое взыскание! Отпустите, я говорю!

Он яростно отбивался от своих мучителей.

— Ну, если ты вздумал упрямиться, сделай милость, отправляйся куда хочешь, — сказали студенты, отпуская его. — И без тебя отлично обойдемся.

— Я вас обоих знаю! Вы мне за это поплатитесь! — кричал фон Хартманн вне себя от гнева. Он вновь направился к своему, как он полагал, дому, очень рассерженный происшедшими с ним по пути эпизодами.

Мадам фон Баумгартен поглядывала в окно, недоумевая, почему муж запаздывает к обеду, и была весьма поражена, завидев шествующего по дороге студента. Как было замечено выше, она питала к нему сильную антипатию, и если молодой человек осмеливался заходить к ним в дом, то лишь с молчаливого согласия и под эгидой профессора. Она удивилась еще больше, когда Фриц вошел в садовую калитку и зашагал дальше с видом хозяина дома. С трудом веря своим глазам, она поспешила к двери — материнский инстинкт заставил ее насторожиться. Из окна комнаты наверху прелестная Элиза также наблюдала отважное шествие своего возлюбленного, и сердце ее билось учащенно от гордости и страха.

— Добрый день, сударь, — приветствовала мадам фон Баумгартен незваного гостя у входа, приняв величественную позу.

— День и в самом деле неплохой, — ответил ей Фриц. — Ну что же ты стоишь в позе статуи Юноны? Пошевеливайся, Марта, скорее подавай обед. Я буквально умираю с голоду.

— Марта?! Обед?! — воскликнула пораженная мадам фон Баумгартен, отшатнувшись.

— Ну да, обед, именно обед! — завопил фон Хартманн, раздражаясь все больше. — Что такого особенного в этом требовании, если человек целый день не был дома? Я буду ждать в столовой. Подавай, что есть — все сойдет. Ветчину, сосиски, компот — все, что найдется в доме. Ну вот! А ты все стоишь и смотришь на меня. Послушай, Марта, ты сдвинешься с места или нет?

Это последнее обращение, сопровождаемое настоящим воплем ярости, возымело на почтенную профессоршу столь сильное действие, что она стремглав промчалась через весь коридор, затем через кухню и, бросившись в кладовку, заперлась там и закатила бурную истерику. Фон Хартманн тем временем вошел в столовую и растянулся на диване, пребывая в том же отменно дурном настроении.

— Элиза! — закричал он сердито. — Элиза! Куда девалась эта девчонка? Элиза!

Призванная таким нелюбезным образом, юная фрейлейн робко спустилась в столовую и предстала перед, своим возлюбленным.

— Дорогой! — воскликнула она, обвивая его шею руками. — Я знаю, ты все это сделал ради меня! Это уловка, чтобы меня увидеть!

Вне себя от этой новой напасти фон Хартманн на минуту онемел и только сверкал глазами и сжимал кулаки, барахтаясь в объятиях Элизы. Когда он наконец снова обрел дар речи, Элиза услышала такой взрыв возмущения, что отступила назад и, оцепенев от страха, упала в кресло.

— Сегодня самый ужасный день в моей жизни! — кричал фон Хартманн, топая ногами. — Опыт мой провалился. Фон Альтхаус нанес мне оскорбление. Два студента силой волокли меня по дороге. Жена чуть не падает в обморок, когда я прошу ее подать обед, а дочь бросается на меня и душит, словно медведь.

— Ты болен, дорогой мой! — воскликнула фрейлейн. — У тебя помутился разум. Ты даже ни разу не поцеловал меня…

— Да? И не собираюсь! — ответствовал фон Хартманн решительно. — Стыдись! Лучше пойди и принеси мне мои шлепанцы да помоги матери накрыть на стол.

— Ради чего я так страстно любила тебя целых десять месяцев? — плакала Элиза, уткнувшись лицом в носовой платок. — Ради чего терпела маменькин гнев? О, ты разбил мне сердце — да, да!

И она истерически зарыдала.

— Нет, больше терпеть это я не желаю! — заорал фон Хартманн, окончательно рассвирепев. — Что это значит, девчонка, черт тебя подери? Что такое я сделал десять месяцев назад, что внушил тебе столь необыкновенную любовь? Если ты действительно так меня любишь, пойди скорее и разыщи ветчину и хлеб, вместо того чтобы болтать тут всякий вздор.

— О дорогой, дорогой мой! — рыдала несчастная девица, бросаясь к тому, кого почитала своим возлюбленным. — Ты просто шутишь, чтобы напугать свою маленькую Элизу!

Все это время фон Хартманн опирался о валик дивана, который, как большая часть немецкой мебели, был в несколько расшатанном состоянии. Именно у этого края дивана стоял аквариум, полный воды: профессор проделывал какие-то опыты с рыбьей икрой и держал аквариум в гостиной ради сохранения ровной температуры воды. От дополнительного веса девицы, слишком бурно кинувшейся на шею фон Хартманна, ненадежный диван рухнул, и несчастный студент упал прямо в аквариум: голова его и плечи застряли, а нижние конечности беспомощно болтались в воздухе. Терпению фон Хартманна пришел конец. Еле высвободившись, он испустил нечленораздельный вопль ярости и ринулся вон из комнаты, невзирая на мольбы Элизы. Схватив шляпу, промокший, растрепанный, он помчался прямо в город с намерением разыскать какой-нибудь трактир и обрести там покой и пищу, в которых ему было отказано дома.

Когда дух фон Баумгартена, заключенный в тело фон Хартманна, мрачно размышляя о многочисленных обидах, продвигался по извилистой дороге, ведущей в город, он заметил, что к нему приближается престарелый человек, находящийся, по-видимому, в крайней степени опьянения. Фон Хартманн остановился и наблюдал, как тот бредет, спотыкаясь, качаясь из стороны в сторону и распевая студенческую песню хриплым, пьяным голосом. Сперва интерес фон Хартманна был вызван лишь тем, что человек, с виду весьма почтенный, допустил себя до столь позорного состояния, но по мере того как тот подходил ближе, фон Хартманн ощутил уверенность, что где-то видел старика; однако не мог вспомнить, где и когда именно. Уверенность эта все более крепла, и когда незнакомец поравнялся с ним, фон Хартманн подошел к нему и стал внимательно всматриваться в его лицо.

— Эй, сынок, — заговорил пьяный, едва держась на ногах и оглядывая фон Хартманна. — Где, черт возьми, я тебя видел? Знаю тебя преотлично, прямо как самого себя. Кто ты такой, дьявол тебя забери?

— Я профессор фон Баумгартен, — ответствовал студент. — Могу я спросить, кто вы такой? Ваша внешность мне как-то странно знакома.

— Молодой человек, никогда не нужно врать, — последовал ответ. — Уж, конечно, сударь, вы не профессор, — того я знаю — старый, чванливый урод, а вы здоровенный, широкоплечий молодчик. А я, Фриц фон Хартманн, к вашим услугам.

— Это ложь! — воскликнул фон Хартманн. — Вы скорее могли бы быть его отцом. Но позвольте, сударь, известно ли вам, что на вас мои запонки и часовая цепочка?

— Donnerwetter, — икнул пьяный. — Пусть я вовек не возьму в рот ни капли пива, если брюки на вас не те самые, за которые портной собирается подать на меня в суд.

Тут фон Хартманн, совершенно сбитый с толку странными происшествиями дня, провел рукой по лбу и, опустив глаза, случайно заметил свое отражение в луже, оставшейся после дождя на дороге. К полному своему изумлению, он увидел молодое лицо, франтоватый студенческий костюм и понял, что внешне он являет собой полную противоположность той почтенной фигуре ученого, к которой привыкла его духовная сущность. В одно мгновение острый ум фон Баумгартена пробежал через всю цепь последних событий и сделал вывод. Это был удар, и несчастный профессор пошатнулся.

— Himmel! — воскликнул он. — Теперь я все понял! Наши души попали не в предназначенные им тела. Я — это вы, а вы — это я. Моя теория оправдалась. Но как дорого это обошлось! Может ли самый образованный ум во всей Европе помещаться в столь фривольной оболочке? О боже, погибли труды целой жизни! — И в отчаянии он стал бить себя кулаками в грудь.

— Послушайте-ка, — сказал настоящий фон Хартманн. — Я вас понимаю, все это действительно очень серьезно. Но вы обращаетесь с моим телом слишком бесцеремонно. Вы получили его в превосходном состоянии. Но уже успели, как я вижу, и расцарапать его и где-то промокли. И засыпали пластрон моей рубашки нюхательным табаком.

— Ах, это не имеет большого значения, — сказал дух профессора угрюмо. — Каковы мы есть, такими нам и суждено остаться. Справедливость моей теории блистательно доказана, но какой ужасной ценой!

— Действительно, это было бы ужасно, если бы я разделял ваше мнение, — произнес дух студента. — Что бы я стал делать с этими старыми негнущимися руками и ногами, как бы я ухаживал за Элизой, как смог бы убедить ее, что я не ее отец? Нет, благодарение богу, хоть пиво и помутило мне голову так, как еще ни разу не случалось, когда я был самим собой, все же я не совсем потерял голову. Я вижу выход.

— Какой? — едва выговорил от волнения профессор.

— Надо повторить эксперимент, вот и все! Высвободите снова наши души, и, как знать, может, они на этот раз вернутся, каждая куда ей полагается.

Не так утопающий хватается за соломинку, как дух фон Баумгартена ухватился за эту идею. С лихорадочной поспешностью он повлек фон Хартманна к обочине дороги и тут же его усыпил и затем, вынув из кармана свой хрустальный шарик, проделал то же самое и с собой. Несколько студентов и окрестных крестьян, случайно проходивших мимо, были весьма озадачены, увидев достойного профессора физиологии и его любимого ученика, сидящих на обочине грязной дороги в бессознательном состоянии. Не прошло и часа, как собралась целая толпа, и уже начали поговаривать, не послать ли за санитарной повозкой и отвезти их в больницу; но тут ученый муж открыл вдруг глаза и обвел присутствующих мутным взглядом. В первое мгновение он, очевидно, не мог вспомнить, как сюда попал, но потом поразил собравшихся, воздев тощие руки над головой и закричав восторженно:

— Gott sei gedanket! Я опять стал самим собой! Я это ясно чувствую!

Изумление толпы возросло, когда студент, вскочив на ноги, разразился таким же бурным выражением восторга. Затем и тот и другой исполнили прямо на дороге нечто вроде pas de joie.

Некоторое время спустя после этого эпизода многие сомневались, в здравом ли рассудке оба его действующих лица. Когда профессор опубликовал все эти факты в «Медицинском еженедельнике Кайнплатца», как это было им обещано, даже его коллеги стали намекать, что ему не мешало бы немного подлечиться и что еще одна подобная статья, несомненно, приведет его прямо в сумасшедший дом. Студент, на собственном опыте убедившись, что благоразумнее помалкивать, не слишком распространялся обо всей этой истории.

Когда почтенный профессор вернулся в тот вечер домой, его ждал не слишком сердечный прием, на что он мог бы рассчитывать после стольких злоключений. Напротив, обе дамы как следует отчитали его за то, что от него пахнет вином и табаком, и за то, что он где-то разгуливал в то время, как молодой шалопай ворвался в дом и оскорбил хозяек. Прошло немало времени, пока домашняя атмосфера семьи фон Баумгартена обрела свое обычное спокойное состояние, и понадобилось еще больше времени, прежде чем веселая физиономия фон Хартманна вновь стала появляться в доме профессора. Настойчивость, однако, побеждает все препятствия, и студенту удалось в конце концов умилостивить обеих разгневанных дам и восстановить прежнее положение в доме. А теперь у него уже нет никаких причин опасаться недоброжелательства фрау фон Баумгартен, ибо он стал капитаном императорских уланов и его любящая жена Элиза успела подарить ему как вещественное доказательство своей любви двух маленьких уланчиков.