После этого короткого сообщения воцарилась удивленная тишина, потом все захохотали. Можно было спорить о том, кто чемпион в том или ином весе, но не было никаких сомнений, что все чемпионы любого веса сидят сейчас в этой комнате. Дерзкий вызов, обращенный ко всем, без различия веса и возраста, трудно было воспринять иначе, как шутку, но шутка эта могла дорого обойтись шутнику.

– Это всерьез? – спросил дядя.

– Да, сэр Чарльз, – отвечал хозяин. – Он ждет внизу.

– Да это мальчишка! – послышались голоса. – Какой-то малый нас разыгрывает.

– Ну нет! – возразил хозяин. – По одеже он настоящий господин, и сразу видать, что не шутит, или я уж вовсе ничего не смыслю в людях.

Дядя пошептался с принцем Уэльским.

– Что ж, джентльмены, – сказал он наконец, – время еще раннее, и, если кто-нибудь из вас не прочь показать свое искусство, случай самый подходящий.

– Сколько в нем весу, Билл? – спросил Джем Белчер.

– Росту футов шесть, и нагишом он должен весить фунтов сто восемьдесят.

– Крепкий орешек! – воскликнул Джексон. – Кто хочет сразиться?

Сразиться хотели все, вплоть до самого легкого – всего сто двадцать девять фунтов – Голландца Сэма. Раздались хриплые выкрики, каждый доказывал, почему надо остановить выбор именно на нем. Что может быть желаннее драки, когда вино уже ударило в голову и чешутся кулаки? А тут к тому же предстояло драться перед столь избранным обществом, перед самим принцем – такой случай не каждый день представится. Только Джексон, Белчер, Мендоса да еще два-три из самых старших и самых знаменитых боксеров сохраняли спокойствие, они не хотели ронять свое достоинство, вступая в столь странное состязание с никому не ведомым пришельцем.

– Не можете же вы все принять его вызов, – заметил Джексон, когда гомон стих. – Пусть председатель скажет, кому с ним драться.

– Может быть, это предпочтете сделать вы, ваше королевское высочество? – спросил дядя.

– Да я бы и сам с ним сразился, но, увы, мой титул не позволяет, – сказал принц. Он тоже раскраснелся, а в глазах появился тусклый блеск. – Вы-то видели меня в боксерских перчатках, Джексон! Знаете, что я кое на что гожусь.

– Я вас видел, ваше королевское высочество, и испытал ваши удары, – отвечал учтивый Джексон.

– Может быть, нам устроит представление Джем Белчер?

Белчер с улыбкой покачал своей красивой головой.

– Тут мой брат Том, в Лондоне ему еще ни разу не пускали кровь, сэр. Он больше подходит для такого случая.

– Дайте его мне! – заорал Джо Беркс. – Я весь вечер ждал случая и буду биться со всяким, кто попытается занять мое место. Это моя добыча, хозяева. Коли желаете поглядеть, как разделывают голову телка, дайте его мне. А коли пустите вперед Тома Белчера, я буду драться с Томом Белчером, или с Джемом Белчером, или с Биллом Белчером, или с любым другим Белчером, который пожаловал сюда из Бристоля.

Было ясно, что Беркс допился до того состояния, когда уже просто необходимо с кем-нибудь подраться. Ярость исказила его грубые черты, на низком лбу вздулись вены, и свирепые серые глазки шарили по лицам – ему не терпелось затеять ссору. Подняв красные, шишковатые ручищи, он потряс над головой огромными кулаками и обвел пьяным взглядом сидящих за столами собутыльников.

– Я думаю, вы все со мной согласитесь, джентльмены, что Джо Берксу полезно глотнуть свежего воздуха и поразмяться, – сказал дядя. – Если его королевское высочество и все прочее общество не возражают, будем считать Беркса нашим представителем в этом бою.

– Вы делаете мне честь, – сказал Беркс, с трудом поднимаясь на ноги и пытаясь стянуть с себя сюртук. – Да не видать мне Шропшира, если я не разделаю его под орех за пять минут.

– Не торопись, Беркс! – раздались голоса кое-кого из любителей. – Где будете драться?

– Где угодно, хозяева. Если желаете, могу хоть в яме, хоть на крыше дилижанса. Поставьте нас нос к носу, а уж дальше мое дело.

– Здесь не годится, здесь слишком тесно, – сказал дядя. – Где они будут драться?

– Да полно, Треджеллис! – закричал принц. – У нашего неизвестного друга могут быть на этот счет свои соображения. Нельзя же обойтись с ним так бесцеремонно, пусть хоть предложит свои условия.

– Вы правы, сэр. Надо его позвать.

– Чего проще, – сказал хозяин, – вон он сам идет.

Я оглянулся и увидел обращенный к нам профиль высокого, хорошо одетого молодого человека, в длинном коричневом дорожном сюртуке и черной фетровой шляпе. Молодой человек повернулся, и я обеими руками вцепился в плечо Чемпиона Гаррисона.

– Гаррисон! – ахнул я. – Это наш Джим!

И, однако, его появление не было для меня неожиданностью, скорее, я с самого начала почему-то этого ждал, и Чемпион Гаррисон, наверно, тоже, ибо едва только начался разговор о незнакомце, дожидающемся внизу, он помрачнел, и на лице его отразилась тревога. И сейчас, едва утих ропот удивления и восторга, вызванный лицом и фигурой Джима, Гаррисон вскочил на ноги.

– Это мой племянник Джим, джентльмены, – сказал он, взволнованно размахивая руками. – Ему еще нет двадцати, и не моя вина, что он сюда пришел.

– Оставь его в покое, Гаррисон, – сказал Джексон. – Он уже не маленький, у него у самого голова на плечах.

– Дело зашло слишком далеко, – сказал мой дядя. – Мне думается, вы, как старый спортсмен, Гаррисон, не станете мешать вашему племяннику, пусть покажет, достоин ли он своего дяди.

– Он совсем не в меня! – в отчаянии воскликнул Гаррисон. – И вот что я вам скажу, джентльмены: я думал больше никогда не выходить на ринг, но, чтобы поразвлечь общество, я с радостью померяюсь сейчас с Берксом.

Джим подошел к Гаррисону и положил руку ему на плечо.

– Я сделаю, как задумал, дядя, – долетел до меня его шепот. – Прости, что поступаю против твоей воли, но я решился и должен довести дело до конца.

Гаррисон пожал своими широкими плечами.

– Джим, Джим, ты не ведаешь, что творишь! Но я уже не в первый раз слышу от тебя такое и знаю, что в конце концов ты все равно сделаешь по-своему.

– Итак, вы больше не противитесь, Гаррисон? – спросил сэр Чарльз.

– Может, я все-таки могу его заменить?

– Неужто ты позволишь, чтобы люди говорили, что я вызвался драться, а потом уступил это право другому? – прошептал Джим. – Это мой единственный случай. Бога ради, не становись мне поперек дороги!

На широком, всегда таком невозмутимом лице Гаррисона было написано смятение. Наконец он грохнул кулаком по столу.

– Не моя вина! – крикнул он. – Чему быть, того не миновать. Джим, мой мальчик, ради всего святого не подпускай его слишком близко, не позволяй вести ближний бой, ведь он тяжелее тебя на целых четырнадцать фунтов.

– Я был уверен, что спортсмен возьмет в Гаррисоне верх, – сказал мой дядя. – Мы рады, что вы пришли, – обратился он к Джиму. – Давайте же обсудим условия боя, чтобы ваш чрезвычайно смелый вызов не остался без должного ответа.

– С кем я буду драться? – спросил Джим и огляделся по сторонам.

Все общество было уже на ногах.

– Не бойся, малец, ты меня еще узнаешь, я тебя разделаю под орех! – крикнул Беркс, неуклюже протискиваясь сквозь толпу. – Когда я с тобой покончу, придется позвать твоих дружков, чтоб опознали тебя.

Джим взглянул на Беркса с нескрываемым отвращением.

– Надеюсь, вы не собираетесь выставлять против меня пьяного? – сказал он. – Где Джем Белчер?

– Я самый, молодой человек.

– Если можно, я хотел бы сразиться с вами.

– Ты еще не дорос до меня, мой милый. На лестницу не вспрыгивают, а поднимаются по ступенькам. Докажи, что ты мне достойный противник, тогда я выйду против тебя.

– Я вам очень признателен, – сказал Джим.

– Ты мне нравишься, желаю тебе удачи, – сказал Белчер и протянул ему руку.

Они стояли рядом, высокие, гибкие, чисто выбритые, и, хотя бристолец был несколькими годами старше, все заметили в них какое-то сходство: оба были так хороши, что по толпе прокатился гул восхищения.

– Где бы вы хотели драться? – спросил мой дядя.

– Где вам угодно, сэр, – ответил Джим.

– Почему бы не отправиться на Файвз-корт? – предложил сэр Джон Лейд.

– Верно, пойдемте на Файвз-корт.

Но это совсем не устраивало хозяина заведения: ведь он надеялся, что ему подвернулся хороший случай собрать новую жатву со своих расточительных посетителей.

– Зачем ходить в такую даль? – вмешался он. – У меня за домом каретник, он совсем пустой, лучшего места для боя не найти в целом свете, было бы только ваше желание.

Все радостно завопили, и те, кто стоял ближе к двери, стали выходить, надеясь захватить места получше. Мой дородный сосед, Билл Уорр, поманил Гаррисона в сторонку.

– На твоем месте я бы его удержал, – прошептал он.

– Я бы рад. Не хочу, чтобы он дрался. Но уж если он что решил, его не отговоришь.

Никогда еще Гаррисон так не волновался, даже когда сам выходил на ринг.

– Тогда не отходи от него ни на шаг и, чуть что не так – кидай губку. Ты же знаешь Беркса.

– Да, он начинал при мне.

– Ну вот, он зверь зверем, иначе про него не скажешь. С ним один Белчер справляется, больше никто. Сам видишь, какой он – шесть футов росту, сто восемьдесят фунтов весу и злобный, как черт. Белчер два раза его побил, но во второй раз ему пришлось здорово поработать.

– Чего ж теперь говорить, дело уже сделано. Видал бы ты, как Джим орудует кулаками, ты бы так за него не боялся. Ему еще и шестнадцати не было, когда он отдубасил Коновода Южного Даунса, а с той поры он много чему научился.

Все уже протискивались к двери и с шумом и грохотом спускались вниз по лестнице. Мы тоже пошли. Лил дождь, и на мокром булыжнике двора лежали желтоватые отблески света, падавшего из окон.

После зловонной духоты комнаты, где мы ужинали, особенно приятно было вдохнуть свежего сырого воздуха. В глубине двора резким пятном выделялась стоявшая настежь дверь каретного сарая, освещенного фонарями, и, отталкивая друг друга, стремясь занять места получше, к этой двери устремились все: и любители и боксеры. Я был невысок ростом, и если бы мне не посчастливилось найти в углу перевернутую кадушку, я бы так ничего и не увидел; я взгромоздился на нее и стал, прислонясь к стене. Каретник был просторный, с деревянным полом; из большого отверстия в потолке свешивались головы конюхов, которые расположились наверху, в помещении, где хранилась сбруя. Во всех углах подвесили и зажгли каретные фонари, к балке на самой середине потолка прицепили огромный фонарь из конюшни. Принесли бухту каната, Джексон подозвал четверых боксеров и велел им его держать.

– Какую площадь вы отгораживаете? – спросил мой дядя.

– Двадцать четыре фута: они ведь оба крупные, сэр.

– Хорошо, и между раундами, я думаю, дадим полминуты. Если сэр Лотиан Хьюм не возражает, мы с ним будем боковыми судьями, а вы, Джексон, – судьей на ринге.

Народ был опытный, и все приготовления прошли быстро и умело. Мендосу и Голландца Сэма поставили секундантами к Берксу, а Чемпиона Гаррисона – к Джиму. Губки, полотенца, коньяк – все через головы толпы передали секундантам.

– А вот и ваш молодец! – воскликнул Белчер. – Эй, Беркс, выходи и ты, не то мы тебя выволочем!

Джим появился на ринге, обнаженный по пояс и подпоясанный пестрым платком. Когда зрители увидели, как он прекрасно сложен, гул восхищения прокатился по толпе, и я поймал себя на том, что кричу вместе со всеми. Плечи у него были не слишком прямые, скорее покатые, грудь тоже не такая уж широкая, но что касается мускулатуры, он был что надо – длинные, крепкие мускулы перекатывались под кожей от шеи до плеч и от плеч до локтей. Работа в кузнице развила мышцы его рук до предела, а здоровая сельская жизнь сделала чуть смуглую кожу гладкой и блестящей, и сейчас, в свете фонарей, она так и лоснилась. Лицо Джима выражало решимость и уверенность, а на губах застыла та ничего доброго не сулившая улыбка, которую я знал со времен нашего детства и которая означала, что в нем взыграла гордость и что ему скорее изменят силы, нежели мужество.

Тем временем на ринг нетвердой походкой прошествовал Джо Беркс и, сложив руки на груди, встал в противоположном углу между своими секундантами. На лице его не было и следа нетерпеливой настороженности, не то что у его противника, а мертвенно бледная кожа, висящая тяжелыми складками на груди и на ребрах, ясно говорила даже моему неопытному глазу, что он не из тех, кто может драться без тренировки. Беззаботная, праздная жизнь чемпиона сделала его тучным и обрюзгшим. Но вместе с тем он славился ретивостью и могучим, точным ударом, так что, несмотря на преимущество Джима – юность и натренированность, можно было ставить три против одного, что победит Беркс. Чисто выбритое лицо его с тяжелой челюстью выражало свирепость и отвагу; он стоял, устремив на Джима злобные, налитые кровью глазки, слегка ссутулив бугристые плечи, точно гончая на сворке, готовая ринуться вперед.

В сарае стоял гул голосов: все заключали пари, перекликались из одного конца сарая в другой, условливались о ставках, махали руками, стараясь привлечь чье-то внимание или в знак того, что согласны заключить пари на тех или иных условиях, и скоро эти выкрики заглушили все. Сэр Джон Лейд, стоявший как раз передо мной, громко предлагал любые пари против Джима тем, кого покорила внешность этого новичка.

– Я видел Беркса в деле, – сказал он достопочтенному Беркли Крейвену. – Ни одному провинциальному мужлану не победить боксера, прошедшего такую школу.

– Пусть он провинциальный мужлан, – возразил сэр Крейвен, – но я знаю толк не только в четвероногих, но и в двуногих и говорю вам, сэр Джон: я в жизни не встречал человека, который, если судить по виду этого малого, был бы так щедро одарен природой. Вы все еще хотите ставить против него?

– Три против одного.

– Триста против ста!

– Принимаю, Крейвен! Вон они идут!.. Беркс! Беркс! Браво, Беркс! Браво! Боюсь, вам придется распрощаться со своей сотней, Крейвен.

Противники заняли позицию друг против друга; Джим держался на ногах легко, точно горный козел; он стал вполоборота к противнику и выставил вперед левую руку, а правой прикрывал нижнюю часть грудной клетки; Беркс же стал прямо, расставив ноги, слегка согнув обе руки в локтях, чтобы можно было нанести удар любой рукой. Они окинули друг друга взглядом, и Беркс, убрав голову в плечи, ринулся на Джима и, обрушив на него серию ударов, поочередно левой и правой, оттеснил его в угол. Это не был нокдаун, он просто загнал Джима в угол, но изо рта у Джима потекла тоненькая струйка крови. Секунданты мгновенно растащили противников в разные стороны.

– Не желаете ли удвоить ставки? – спросил Беркли Крейвен; он изо всех сил вытягивал шею, чтобы взглянуть на Джима.

– Четыре против одного за Беркса! Четыре против одного за Беркса! – кричали окружавшие ринг зрители.

– Ставки возросли, как видите. Согласны четыре против одного в сотнях?

– Хорошо, сэр Джон.

– Кажется, после нокдауна он стал вам нравиться еще больше.

– Это не был нокдаун, он просто пихнул его на канат, и вообще ни один удар Беркса по-настоящему не достиг цели; к тому же мне понравилось выражение лица этого юноши, когда он поднялся.

– Ну, а я больше верю в опыт. Бой продолжается! Он дерется красиво и недурно прикрывается, но для победы одной красоты мало.

Они снова дрались, и я, не помня себя, подпрыгивал на своей кадушке. Беркс явно надеялся справиться с молокососом играючи, но Джим, которому подавали советы два самых опытных боксера в Англии, старался измотать грубияна: пусть думает, что выигрывает, и ослабит внимание.

Беркс свирепо наносил удар за ударом и всякий раз удовлетворенно рычал; все это было очень страшно, и после каждого удара я взглядывал на Джима с таким же волнением, как некогда на выброшенное на суссекский берег судно: на него обрушивалась волна за волной, и я с ужасом ждал, что вот сейчас его уж непременно разнесет в щепы. Но при свете фонарей я видел настороженное лицо юноши, его широко раскрытые глаза и твердо сжатый рот и замечал, что удары приходятся то в его подставленное плечо, то свистят мимо, когда он быстро наклоняет голову. Однако Беркс был не только неистов, но и искусен. Он постепенно загнал Джима в угол, прижал к канатам – отсюда не ускользнешь – и, убедившись, что пригвоздил противника к месту, ринулся на него, как тигр. Дальше все произошло так быстро, что я не могу рассказать об этом ясно и последовательно. Джим как бы нырнул под рассекавшие воздух ручищи Беркса, раздался гулкий удар – и вот уже Джим приплясывает посреди ринга, а Беркс лежит на боку, прижав руки к глазу.

Ну и крик поднялся! Боксеры, любители, принц, конюхи, хозяин – все орали как сумасшедшие. Старик Бакхорс, подпрыгивая на ящике рядом со мной, визгливо подавал советы противникам на диковинном, давно устаревшем боксерском жаргоне, которого уже никто не понимал. Тусклые глаза его блестели, желтое, точно пергамент, лицо кривилось от возбуждения, и странные выкрики перекрывали невообразимый гам, поднявшийся в сарае. Противников растащили по углам, секунданты обтирали их губками и обмахивали полотенцами, а они, расслабив и свесив руки и вытянув ноги, старались в это короткое мгновение передышки набрать в легкие как можно больше воздуха.

– Ну, что вы скажете о мужлане? – с торжеством воскликнул Крейвен. – Видели вы когда-нибудь такую мастерскую работу?

– Да, он, конечно, не новичок, – покачивая головой, сказал сэр Джон. – Как вы ставили на Джо Беркса, лорд Сил?

– Два против одного.

– Ставлю против него вдвое – в сотнях.

– Ого, сэр Джон Лейд страхуется!! – крикнул мой дядя и улыбнулся мне через плечо.

– Бой! – объявил Джексон, и противники тотчас вскочили и вышли на середину ринга.

Этот раунд был много короче предыдущего. Берксу, видно, было велено любой ценой кончать как можно скорее, воспользоваться преимуществами своего веса и силы, пока еще не сказалось полностью превосходство его противника. С другой стороны, Джиму после последнего раунда уже не хотелось тратить силы на то, чтобы не давать Берксу навязывать ему ближний бой. Он с ходу ринулся на Беркса и нацелил удар ему в голову, но промахнулся и получил взамен жестокий удар по корпусу, оставивший на его ребрах отпечаток яростного железного кулака. Противники сблизились, и на мгновение Джим зажал голову Беркса под мышкой и нанес ему несколько коротких ударов, но тут Беркс навалился на него всей тяжестью, и оба, прерывисто дыша, упали на землю. Джим тут же вскочил и быстрым шагом направился в свой угол, а Беркс, обессиленный попойкой, шел, тяжело опираясь одной рукой на Мендосу, другой – на Голландца Сэма.

– Пора чинить старые мехи! – крикнул Джем Белчер. – Ну, где теперь ваши четыре против одного?

– Погоди еще, дай срок, мы тебе всыплем по первое число, – отвечал Мендоса. – Мы еще вас позабавим!

– Похоже на то! – воскликнул Джек Гаррисон. – Вон у него уже и глаз закрылся. Один против одного за моего мальца!

– А сколько? – спросили сразу несколько человек.

– Два фунта четыре шиллинга и три пенса! – крикнул Гаррисон, подсчитав свой капитал.

– Бой! – снова раздался голос Джексона.

И в то же мгновение оба противника оказались в центре ринга: на лице Джима по-прежнему бодрая уверенность, на бульдожьей морде Беркса – неизменная усмешка, а в единственном открытом глазу – злобный огонек. За полминуты он не успел отдышаться, и его могучая волосатая грудь порывисто, тяжело вздымалась и опускалась, точно у забегавшейся собаки.

– Начинай, малец! Живее! – кричали Гаррисон и Белчер.

– Отдышись, Джо, отдышись! – орали сторонники Беркса.

Теперь на ринге все переменилось: нападал Джим, нападал со всем пылом молодой силы и неизрасходованной энергии, а свирепый Беркс расплачивался за пренебрежение, с которым он относился к своему естеству. Задыхаясь и с хрипом втягивая воздух, багровый от напряжения, он старался защититься от ударов своего молодого противника, вытянув левую руку и прикрываясь правой.

– Как ударит – падай! – кричал Мендоса. – Падай! Дай себе передышку.

Но Беркс никогда не робел и не ловчил в бою. Он был груб, но честен и, пока ноги его держали, считал ниже своего достоинства падать перед противником. Он не подпускал Джима близко, и Джим, хотя легко приплясывал вокруг него, выискивая незащищенное место, все же не мог подойти ближе, словно между ними был железный сорокадюймовый барьер. Теперь каждая секунда была в пользу Беркса, он дышал уже не с таким свистом, с лица постепенно сходила багровая синева. Джим понимал, что надежда на скорую победу от него ускользает, и снова и снова стремительно наскакивал на Беркса, но не мог пробиться сквозь защиту этого опытного боксера. Сейчас, именно сейчас ему нужно было знание приемов, и, к счастью для него, рядом были два настоящих знатока.

– Бей левой по поясу, малец! – закричали они. – А потом правой в голову.

Джим тотчас последовал их совету. Р-раз! Он угодил левой прямо в нижнее ребро противнику. Беркс локтем наполовину ослабил силу удара, но дело было сделано: его голова оказалась незащищенной. Бац! Это уже правой – четкий, жесткий звук, точно столкнулись два бильярдных шара; Беркс пошатнулся, взмахнул руками, перевернулся вокруг своей оси – и огромная мясистая туша рухнула на пол. К нему тут же подскочили секунданты, приподняли и посадили, но голова у него беспомощно моталась из стороны в сторону и наконец запрокинулась, а подбородок задрался к потолку. Сэм протолкнул горлышко коньячной бутылки между его зубами, а Мендоса тем временем безжалостно тряс его и выкрикивал оскорбления ему в самое ухо, но ни спиртное, ни обида не могли нарушить безмятежное спокойствие Беркса. Отсчитали положенные десять секунд, и, видя, что надеяться больше не на что, секунданты отпустили голову Беркса, она со стуком упала на пол, и так он и остался лежать, неуклюже раскинув большие руки и ноги, а любители и боксеры обходили его и устремлялись к победителю, чтобы пожать ему руку.

Я тоже хотел пробиться к Джиму, но это было нелегко, ибо все были там сильнее и крупнее меня. Вокруг любители и боксеры горячо обсуждали бой и перспективы Джима.

– Отличный боец, я такого не видал с того самого раза, когда четыре года назад в апреле Джем Белчер впервые выступил в Уормвуд Скрабс против Джона Паддинтона, – сказал Беркли Крейвен. – Если до того, как ему исполнится двадцать пять, он не наденет пояс победителя, значит, я ничего не смыслю в боксе.

– Я потерял на этом красавчике ровным счетом пятьсот фунтов стерлингов, – проворчал сэр Джон Лейд. – Кто бы мог подумать, что у него такой сокрушительный удар!

– И все-таки, – сказал кто-то еще, – я уверен: если бы Джо Беркс не был пьян, он бы показал ему, где раки зимуют. К тому же парень был натренирован, а Джо – точно разваренная картофелина: стукни по ней, и она лопнет. В жизни не видел у боксера такого дряблого тела и такого дыхания. Дайте им потренироваться, и ставлю лошадь против петуха за Беркса.

Одни с ним соглашались, другие нет, вокруг меня кипели страсти. В самый разгар споров уехал принц; это послужило сигналом, и большинство стало продвигаться к дверям. Теперь мне удалось наконец пробиться в угол, где Джим кончал одеваться, а Чемпион Гаррисон, все еще со слезами радости на щеках, помогал ему натянуть сюртук.

– За четыре раунда! – все повторял и повторял он, точно в забытьи. – Джо Беркса – в четыре раунда! А Джему Белчеру понадобилось для этого четырнадцать.

– Ну как, Родди? – воскликнул Джим, протягивая мне руку. – Я же тебе говорил, что приеду в Лондон и добьюсь известности.

– Это было великолепно, Джим!

– Родди, дорогой! Я видел, ты не сводил с меня глаз, и лицо у тебя было совсем белое. Ты ничуть не изменился, хоть у тебя теперь богатое платье и полно друзей в Лондоне.

– А вот ты изменился, Джим, – сказал я. – Когда ты вошел, я тебя едва узнал.

– И я! – воскликнул кузнец. – Откуда у тебя это роскошное оперение, Джим? Ручаюсь, что это не тетушка помогла тебе сделать первый шаг к рингу.

– Мне помогла мисс Хинтон, она мой самый лучший друг.

– Хм! Я так и думал! – проворчал кузнец. – Но я-то тут, во всяком случае, ни при чем, и когда мы вернемся домой, ты это подтвердишь, Джим. Хотя… Да что тут говорить, дело сделано, вспять не повернешь. В конце концов она… А, черт, двух слов связать не могу!

Не знаю, было ли тому причиной вино, выпитое за ужином, или радость, вызванная победой Джима, но всегда безмятежно спокойное лицо Чемпиона Гаррисона выражало сейчас совершенно необычное волнение, и по всем его словам, по всей повадке чувствовалось, что он и счастлив и смущен. Джим смотрел на него удивленно, видно, пытаясь понять, что за этим кроется, почему он все чего-то недоговаривает, все замолкает на полуслове. Тем временем каретный сарай опустел, Беркс с проклятиями кое-как поднялся наконец на ноги и нетвердой походкой, сопровождаемый двумя дружками-боксерами, поплелся к выходу; только Джем Белчер остался и о чем-то серьезно беседовал с моим дядей.

– Хорошо, Белчер, – услышал я ответ дяди.

– Для меня это будет истинным удовольствием, сэр, – сказал прославленный боксер, когда они подходили к нам.

– Я хотел спросить вас, Джим Гаррисон, не хотите ли вы быть моим бойцом и выступить против Краба Уилсона из Глостера? – спросил дядя.

– Я только об этом и мечтаю, сэр Чарльз, это для меня случай выйти в настоящие боксеры.

– Ставки на этот раз очень высокие, чрезвычайно высокие, – сказал дядя. – Если победите, получите двести фунтов. Вас это устраивает?

– Я буду драться ради чести и ради того, чтобы меня сочли достойным сразиться с Джемом Белчером.

Белчер добродушно рассмеялся.

– Правильно, парень, – сказал он. – Но помни: сегодня у тебя была легкая добыча – пьяный, да еще не в форме.

– Я и не хотел с ним драться, – вспыхнув, возразил Джим.

– Знаю, знаю, ты готов был сразиться с кем угодно, храбрости тебе не занимать стать, я, как поглядел на тебя, сразу это понял. Но запомни: бороться с Крабом Уилсоном – значит бороться с самым многообещающим боксером из западных графств, а лучший боксер с Запада чаще всего – лучший боксер Англии. Он такой же быстрый и такой же высокий, как ты, и руки у него такие же длинные, и уж он будет тренироваться до тех пор, пока всякая капля жира не превратится у него в мускулы. Я говорю это тебе сейчас, потому что, если я за тебя возьмусь…

– Возьметесь за меня?

– Да, – сказал мой дядя. – Если ты готов выступить, Белчер согласен быть твоим тренером.

– Я бесконечно признателен вам! – с жаром воскликнул Джим. – Если дядя не захочет быть моим тренером, я ни о ком другом и не мечтаю.

– Нет, Джим. Я побуду с тобой денек-другой, но в этом деле мне с Белчером не тягаться.

– Где вы будете жить?

– Я думаю, тебе будет удобно, если мы расположимся в Подворье короля Георга в Кроли. А если нам можно будет выбирать место боя, лучше всего Кролийские холмы, ведь, кроме Холма Мосли и, может, еще Смитемской ложбины, это самое подходящее место для бокса во всей Англии. Согласен?

– Конечно, согласен, – отвечал Джим.

– Значит, с этой минуты ты мой, понимаешь? – спросил Белчер. – Еда, питье, сон – все по моему слову, и вообще ты теперь во всем должен меня слушаться. Нам нельзя терять ни часу, Уилсон уже месяц назад был почти в форме. Видал сегодня – он ни капли в рот не взял.

– Джим может хоть сейчас драться до последнего, – сказал Гаррисон. – Но все равно завтра мы оба поедем с тобой в Кроли. Доброй ночи, сэр Чарльз.

– Доброй ночи, Родди, – сказал Джим. – Приезжай ко мне в Кроли, ладно?

И я горячо пообещал, что навещу его непременно.

– Тебе следует быть осмотрительнее, племянник, – сказал дядя, когда мы с грохотом неслись домой в его нарядной коляске. – В premiere jeunesse человек склонен руководствоваться доводами сердца, а не рассудка. Джим Гаррисон производит впечатление весьма достойного молодого человека, но он как-никак всего лишь подручный кузнеца и кандидат в профессиональные боксеры. Между его положением и положением моего кровного родича – пропасть, и ты должен дать ему почувствовать свое превосходство.

– Он мой самый старый и самый любимый друг, сэр, – отвечал я. – Мы вместе росли, и между нами никогда не было секретов. И как же я могу дать ему почувствовать мое превосходство, когда я прекрасно знаю, что это он меня во всем превосходит!

Дядя весьма сухо хмыкнул и в этот вечер уже больше не сказал со мной ни слова.