Рассказ об аль-Амджаде и аль-Асаде
И Аллах великий наделил Камар аз-Замана от обеих его жен двумя детьми мужского пола, подобными двум светящим лунам. Старший из них был от царицы Будур, и звали его царь аль-Амджад, и младший – от царицы Хаят ан-Нуфус, и звали его царь аль-Асад, и аль-Асад был красивей своего брата аль-Амджада.
И они воспитывались в величии и изнеженности и, будучи образованны, научились чистописанию, наукам, искусству управления и верховой езде, так что дошли до высшего совершенства и до пределов красоты и прелести, и женщины и мужчины прельщались ими.
И стало им около семнадцати лет, и они не покидали друг друга: вместе ели и вместе спали, не расставаясь ни в какой час и ни в какое время, и все люди из-за этого им завидовали. И, когда достигли они возраста мужей и украсились совершенством, их отец, уезжая, стал сажать их поочередно в помещении суда, и каждый из них судил людей один день.
И случилось, по неизбежному велению и заранее назначенному приговору, что любовь к аль-Асаду, сыну Хаят ан-Нуфус, запала в сердце царицы Будур, жены его отца, а любовь к аль-Амджаду, сыну царицы Будур, запала в сердце Хаят ан-Нуфус, жены его отца. И каждая из женщин стала заигрывать с сыном другой жены и целовать его и прижимать к груди, и когда мать мальчика видела это, она думала, что это происходит от нежности и любви к детям. И страсть овладела сердцами женщин, и они прельстились мальчиками, и каждая, когда к ней входил сын другой жены, прижимала его к груди, и ей хотелось, чтобы он с ней не расставался.
И когда эта страсть продлилась над ними и они не находили пути к сближению, обе женщины отказались от питья и пищи и расстались со сладостью сна.
Вот однажды царь отправился на охоту и ловлю и приказал своим детям сесть на его место, чтобы судить, каждому по дню, как обычно. И в первый день сел, чтобы судить, аль-Амджад, сын царицы Будур, и стал приказывать, запрещать и назначать, и отставлять, и давать, и не давать.
И царица Хаят ан-Нуфус, мать аль-Асада, написала ему письмо, в котором старалась смягчить и показать ему, что она привязана и влюблена в него, и поднимала завесу и осведомляла, что хочет его близости.
И взяв бумагу, она написала такие созвучия: «От несчастной влюбленной, печальной, разлученной, чья юность из-за тебя скрылась и чье мученье продлилось. Если бы я горе свое описала и ту печаль, что я испытала, и некую страсть переживала, и как плачу я и стенаю, себе сердце печальное разрывая, и как заботы мои сменяются и горести не прерываются, и как я от разлуки страдаю, с тоски и горя сгорая, – право, было бы долго в письме все это писать, и бессильны счетчики это сосчитать. Земля с небом для меня тесна стала, и на других я надеяться и рассчитывать перестала, и к смерти близка теперь я стала, и ужасы кончины испытала, и велико во мне пыланье и боль от разлуки и расставанья, и если б тоску свою я описала, на это бумаги бы недостало, и от великих бед и изнуренья я скажу такое стихотворенье:
Коль стану описывать, какой я терплю огонь,
Недуг и любовь мою, тревогу, бессонницу,
Не хватит на всей земле ни свитков, ни перьев мне,
Чернил не останется, бумага исчезнет вся».
Потом царица Хаят ан-Нуфус завернула эту бумагу в кусок дорогого шелка, пропитанного мускусом и шафраном, и положила с нею ленты из своих волос, которые ценностью были выше денег, а затем она завернула все это в платок и отдала это евнуху и велела ему доставить платок царю аль-Амджаду. И этот евнух вошел, не зная, что скрыто для него в неведомом, а знающий скрытое управляет делами, как хочет.
И евнух, войдя к царю аль-Амджаду, поцеловал перед ним землю и подал ему письмо, передав ему поручение, и царь аль-Амджад взял платок и развернул его и увидел бумажку, которую раскрыл и прочитал, а поняв ее смысл, он узнал, что у жены его отца перед глазами измена и она обманула его отца, царя Камар аз-Замана.
И царевич разгневался великим гневом и стал порицать женщин за их дела и воскликнул: «Да проклянет Аллах женщин-обманщиц, которым недостает ума и веры!» – а затем он обнажил меч и сказал евнуху: «О злой раб, и ты носишь письма, заключающие измену жены твоего господина! Клянусь Аллахом, нет в тебе добра, о черный по цвету и по странице твоих грехов, о гадкий по внешности и по гнусной природе!»
И он ударил его мечом по шее и отделил ему голову от тела. И платок с тем, что в нем было, он положил за пазуху. А потом он вошел к своей матери и сообщил ей о том, что произошло. И стал ругать и бранить ее, и сказал: «Все вы одна сквернее другой! Клянусь великим Аллахом, если бы я не боялся нарушить пристойность по отношению к моему отцу, Камар аз-Заману, и брату, царю аль-Асаду, я бы наверное вошел к ней и отрубил ей голову, как я отрубил голову ее евнуху». И он вышел от своей матери, царицы Будур, в крайнем гневе.
А когда до царицы Хаят ан-Нуфус дошел слух о том, что сделал царевич с ее евнухом, она стала ругать его и проклинать и задумала против него козни. А царевич аль-Амджад провел эту ночь больной от гнева, огорченья и раздумья, и не были ему сладки ни еда, ни питье, ни сон.
Когда же настало утро, его брат, царь аль-Асад, вышел и сел на престол своего отца, царя Камар аз-Замана, чтобы судить людей (а его мать, Хаят ан-Нуфус, сделалась больна, услышав, что царь аль-Амджад убил евнуха). И царь аль-Асад, воссев в этот день для суда, судил и был справедлив, и назначал, и отставлял, и приказывал, и запрещал, и жаловал, и оделял, и просидел он в помещении суда почти до захода солнца.
А царица Будур, мать царя аль-Амджада, послала за одной старухой из злокозненных старух и высказала ей то, что таилось в ее сердце. И она взяла листочек, чтобы написать послание царю аль-Асаду, сыну ее мужа, и посетовать на силу своей любви к нему и страсти, и написала такие созвучия: «От той, кто любовью и страстью убит, тому, чей лучше всех нрав и вид, в красоте своей превозносящемуся, изнеженностью кичащемуся, отвернувшемуся от ищущих сближения, не желающему близости тех, кто покорен в унижении, тому, кто суров и кому наскучил влюбленный, которого он измучил, – царю аль-Асаду, чья превосходная красота и прелесть безукоризненно чиста, чье лицо как луна сияет, чей лоб ярко блестит и чей свет сверкает. Вот письмо мое к тому, кто от страсти мое тело размягчил и кожу с костями разлучил. Знай, что терпенье мое ослабело, и не знаю я, что мне делать; страсть и бессонница меня волнуют и терпенье и покой со мной враждуют. Печаль и бессонница меня не покидают, и страсть и любовь меня терзают, а изнурение и хворь не оставляют. Пусть душа моя тебя избавит, если убить влюбленного тебя позабавит, и пусть Аллах тебя навек сохранит и от всякого зла оградит».
И после этих строк она написала такие стихи:
О Асад, тебе, в любви сгорая, я сетую,
О, сжалься над любящей, тоскою сжигаемой.
Доколе рука любви так будет играть со мной?
Доколе бессонница и думы, и страсть и хворь?
То в море я, то стону от пламени жгучего
В душе, о мечта моя, – вот диво поистине!
Хулитель, оставь укоры! В бегстве ищи себе
От страсти спасения, из глаз проливай слезу.
Как часто в разлуке я кричал от любви: «О смерть!»
Но вопли и выкрики меня не избавили.
Хвораю в разлуке я – ее мне не вынести —
Ты врач, помоги же мне в болезни чем следует.
Упреки, хулители, оставьте и бойтесь вы,
Что может любви болезнь и вам принести конец.
Потом царица Будур пропитала листок с посланием благоухающим мускусом и завернула его в ленты из своих волос – ленты из иракского шелка с кисточками из зерен зеленого изумруда, вышитые жемчугом и драгоценными камнями. И она вручила бумажку старухе и приказала ей отдать ее царю аль-Асаду, сыну ее мужа, царя Камар аз-Замана, и старуха отправилась, чтобы ей угодить, и вошла к царю аль-Асаду в тот же час и минуту.
А когда старуха вошла, он был в одиночестве и взял от нее бумажку с тем, что в ней было, а старуха простояла некоторое время, ожидая ответа. И тогда царь аль-Асад прочитал бумажку и понял, что в ней заключается, а после того он завернул бумажку в ленты и положил ее за пазуху. И он разгневался сильным гневом, больше которого не бывает, и стал проклинать обманщиц женщин. А потом он поднялся и, вынув меч из ножен, ударил старуху по шее и отделил ей голову от тела.
И затем он встал и пошел и, войдя к своей матери, Хаят ан-Нуфус, увидел, что она лежит на постели, больная после того, что с ней случилось, из-за царя аль-Амджада. И царь аль-Асад выбранил ее и проклял, и вышел и встретился со своим братом, царем аль-Амджадом, и рассказал ему обо всем, что у него было с его матерью, царицей Будур. Он сказал, что убил старуху, которая принесла ему послание, и воскликнул: «Клянусь Аллахом, о брат мой, если бы я не стыдился тебя, я бы обязательно сию же минуту вошел к ней и срубил бы ей голову с плеч».
И брат его, царь аль-Амджад, сказал ему: «Клянусь Аллахом, о брат мой, со мной случилось вчера, когда я сел на престол царства, то же, что случилось с тобой сегодня: твоя мать послала мне письмо, содержавшее такие же речи». И он рассказал ему обо всем, что у него случилось с матерью царя аль-Асада, царицей Хаят ан-Нуфус, и сказал: «Клянусь Аллахом, о брат мой, если бы я не стыдился тебя, я бы обязательно вошел к ней и поступил бы с ней так же, как поступил с евнухом».
И они провели остаток этой ночи, разговаривая и проклиная женщин-обманщиц, и посоветовали друг другу скрывать это дело, чтобы о нем не услышал их отец, Камар аз-Заман, и не убил бы обеих женщин. И всю эту ночь, до утра, они были озабочены.
И когда настало утро, со своим войском прибыл царь с охоты и посидел немного на престоле царства, а потом он отправился в свой дворец и отпустил эмиров идти своей дорогой. И он вошел в свои покои и увидел, что обе его жены лежат на постели, крайне ослабевшие (а они учинили против своих сыновей хитрость и сговорились погубить их души, так как они опозорились и боялись оказаться во власти своей оплошности). И когда царь увидал их в таком положении, он спросил: «Что с вами?» – и женщины поднялись и поцеловали ему руку и рассказали ему все дело наоборот, сказавши: «Знай, о царь, что твои сыновья, которые воспитались в твоей милости, обманули тебя с твоими женами и заставили тебя испытать унижение».
И когда Камар аз-Заман услышал от своих женщин эти слова, свет стал мраком перед лицом его, и он очень разгневался, и от сильного гнева ум его улетел, и он сказал женам: «Разъясните мне, как это было!»
И царица Будур сказала: «Знай, о царь времени, что твой сын аль-Асад, сын Хаят ан-Нуфус, уже несколько дней посылал ко мне и писал мне и соблазнял меня на разврат, и я удерживала его от этого, но он не переставал. И когда ты уехал, он налетел на меня, пьяный, с обнаженным мечом в руках, и ударил моего слугу и убил его, и сел мне на грудь, держа меч в руках, и я побоялась, что он убьет меня, если я стану ему противиться, как убил моего слугу, и он удовлетворил со мною свое желание насильно. И если ты не воздашь ему за меня должное, о царь, я убью себя своей рукой: нет мне нужды жить в этом мире после такого мерзкого дела!»
А Хаят ан-Нуфус, плача и рыдая, также рассказала царю подобное тому, что рассказала его другая жена, царица Будур, и сказала: «У меня тоже случилось с твоим сыном аль-Асадом такое же, – а потом она принялась плакать и рыдать и воскликнула: – Если ты не воздашь ему за меня должное, я осведомлю об этом моего отца, царя Армануса!»
И обе женщины заплакали перед своим мужем, царем Камар аз-Заманом, сильным плачем, и когда царь увидел, что его жены обе плачут, и услышал их речи, он уверился, что это правда, и разгневался сильным гневом, больше которого не бывает. И, поднявшись, хотел броситься на своих сыновей, чтобы убить их.
И ему повстречался его тесть, царь Арманус, который в эту минуту входил, чтобы приветствовать его, узнав, что он вернулся с охоты. И, увидев, что у Камар аз-Замана в руке обнаженный меч и кровь капает из его ноздрей от сильного гнева, он спросил, что с ним. И Камар аз-Заман рассказал ему все, что случилось из-за его сыновей, аль-Амджада и аль-Асада, и воскликнул: «Вот я иду к ним, чтобы их убить наихудшим образом и изуродовать их самым худшим способом!»
И царь Арманус, его тесть, сказал, тоже разгневавшись на юношей: «Прекрасно будет то, что ты сделаешь, о дитя мое! Да не благословит Аллах их и всех детей, которые совершают такие поступки со своими отцами. Но только, дитя мое, говорит сказавший поговорку: «Кто не думает о последствиях, тому судьба не друг». Они при всех обстоятельствах твои дети, и не должно тебе убивать их своей рукой и выпить горечь убийства и раскаиваться в их смерти, когда бесполезно будет раскаяние. Пошли одного из невольников: пусть он их убьет в пустыне, когда их не будет у тебя перед глазами. Ведь говорится в поговорке: «Быть вдали от любимого лучше мне и прекраснее – не видит глаз, не печалится сердце».
И, услышав от своего тестя, царя Армануса, такие речи, царь Камар аз-Заман счел их правильными. Он вложил меч в ножны и, вернувшись, сел на престол царства, и позвал своего казначея (а это был дряхлый старец, сведущий в делах и превратностях судеб) и сказал ему: «Пойди к моим сыновьям, аль-Амджаду и аль-Асаду, скрути их хорошенько, положи их в сундук и взвали на мула, а сам садись верхом, выезжай с ними на середину пустыни и зарежь их, и наполни мне два кувшина их кровью и скорее принеси мне». И казначей отвечал: «Слушаю и повинуюсь!»
В тот же час и минуту казначей поднялся и отправился к аль-Амджаду и аль-Асаду. И он встретил их по дороге, когда они выходили через дворцовый проход, одетые в лучшие платья и одежду, чтобы отправиться к своему отцу, царю Камар аз-Заману, и приветствовать его и поздравить с благополучным возвращением после поездки на охоту. И, увидав юношей, казначей схватил их и воскликнул: «О дети мои, знайте, что я подневольный раб и что ваш отец отдал мне приказание. Послушны ли вы приказанию его?» И они ответили: «Да!» – и тогда казначей подошел к ним и скрутил их и положил в сундуки и, взвалив их на спину мула, выехал с ними из города.
И он до тех пор ехал с ними в пустыне, пока не приблизился полдень, и тогда он остановился в глухом пустынном месте. Сойдя с коня, он снял сундуки со спины мула и открыл их и вынул оттуда аль-Амджада и аль-Асада. И, увидав их, казначей горько заплакал из-за их красоты и прелести, а потом он обнажил меч и сказал им: «Клянусь Аллахом, о господа мои, тяжело мне совершить с вами скверный поступок, но эти дела мне простительны, так как я подневольный раб, и ваш отец, царь Камар аз-Заман, велел мне отрубить вам головы». И юноши сказали ему: «О эмир, делай так, как приказал тебе царь: мы вытерпим то, что судил нам Аллах, великий, славный, и ты не ответствен за нашу кровь».
Затем братья обнялись и простились друг с другом, и аль-Асад сказал казначею: «Ради Аллаха, о дядюшка, не заставляй меня проглотить горесть по моем брате и испить печаль о нем, но убей меня раньше его, и будет мне легче». И аль-Амджад сказал казначею то же, что сказал его брат, и стал его упрашивать, чтобы он убил его раньше брата: «Он моложе меня, не заставляй же меня вкусить печаль о нем».
И потом они оба заплакали сильным плачем, сильнее которого не бывает. И казначей тоже заплакал, глядя на их слезы.
А потом братья обнялись и простились друг с другом, и один из них сказал другому: «Все это козни обманщиц – твоей матери и моей матери, – и вот воздаяние за то, как я поступил с твоей матерью и как ты поступил с моей матерью. Но нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся!»
Аль-Асад обнял своего брата и произнес, испуская вздохи, такие стихи:
О ты, к кому я, в страхе сетуя, стремлюсь,
Лишь ты для всех случайностей прибежище.
Одна мне хитрость – постучаться в дверь к тебе,
А отвергнут буду – в какую дверь стучаться мне?
О ты, чьих благ сокровища в словечке «будь»,
Пошли – ведь благо у тебя все собрано.
И когда аль-Амджад услышал плач своего брата, он заплакал и прижал его к груди и произнес такое двустишие:
О ты, чья рука со мной всегда не одна была,
О ты, чьих подарков ряд превыше счисления,
Всегда, коль постигнут был я рока превратностью,
Я видел, что за руку ты тотчас меня берешь.
А после этого аль-Амджад сказал казначею: «Прошу тебя ради единого покоряющего, царя покрывающего, убей меня раньше моего брата аль-Асада: может быть, мой огонь погаснет, не дай же ему разгореться». Но аль-Асад заплакал и воскликнул: «Раньше убит буду только я!» – и аль-Амджад сказал: «Лучше всего будет, если ты обнимешь меня, а я обниму тебя, чтобы меч, опустившись на нас, убил нас разом».
А когда они обнялись, повернувшись лицом к лицу, и прижались друг к другу, казначей связал их и привязал веревками, плача, а затем он обнажил меч и воскликнул: «Клянусь Аллахом, о господа мои, мне тяжело убивать вас! Нет ли у вас пожелания, которое бы я исполнил, или завещания, которое я бы выполнил, или же послания, которое я бы доставил?» – «Нет у нас ничего, – сказал аль-Амджад, – а что касается завещания, – я завещаю тебе положить моего брата аль-Асада снизу, а меня сверху, чтобы удар пал на меня сначала. А когда ты кончишь нас и прибудешь к царю и он тебя спросит: «Что ты слышал от них перед смертью?» – скажи ему: «Твои сыновья передают тебе привет и говорят, что ты не знаешь, невинны они или грешны. Ты убил их, не удостоверившись в их проступке и не рассмотрев их дела». А потом скажи ему такие два стиха:
Знай, женщины – дьяволы, для нас сотворенные, —
Аллах, защити меня от козней шайтанов! —
Причина всех бед они, возникших среди людей,
И в жизни людей земной и в области веры.
Мы хотим от тебя лишь того, чтобы ты передал отцу эти два стиха, которые ты услышал, – сказал аль-Амджад, и прошу тебя, ради Аллаха, потерпи с нами, пока я скажу брату еще вот эти два стиха».
И потом он горько заплакал и стал говорить:
Цари, ушедшие от нас
В минувшем, служат назиданьем, —
Ведь сколько этою стезей
Больших и малых проходило!
Услышав от аль-Амджада эти слова, казначей так сильно заплакал, что увлажнил себе бороду, а что до аль-Асада, то его глаза залились слезами, и он произнес такие стихи:
Судьба после самых дел следами их нас сразит —
Чего же оплакивать тела нам и образы?
Чем ночь отличается – оплошность, Аллах, прости! —
От ночи, обманутой рукою превратностей?
Зажгла против Ибн Зубейра козни свои судьба,
Хоть в храме у камня он защиты искал себе.
О, если бы, Амра жизнь избавив за Хариджу,
Алия избавила судьба за чью хочет жизнь!
А затем он окрасил щеку ливнем слез и произнес такие стихи:
Поистине, ночь и день природой так созданы,
Обманы присущи им, и козни, и хитрости.
Обманное марево – для них только блеск зубов,
И мрак устрашающий для них лишь сурьма для глаз,
Проступок пред ночью мой (противен мне нрав ее!) —
Проступок меча, когда храбрец отступает вдруг.
А потом он стал испускать вздохи и произнес такие стихи:
О стремящийся к жизни низменной, поистине
Она смерти сеть и вместилище смущений.
Вот дом – когда смешит тебя сегодня он,
Ты плачешь завтра, – гибель тому дому!
Набегам рока нет конца; плененных им
Не выкупить отвагой благородной.
Сколь многие, обманчивость презрев судьбы,
Враждебны стали ей, превысив силы,
Но, щит к ним тылом повернув, она
В отместку нож их кровью напоила.
И знай, судьбы удары нас разят,
Хоть долог срок и лёт судьбы не спешен.
Смотри ж, чтоб жизнь твоя напрасно не прошла
Неосторожно, по пренебреженью.
Порви ж любви и желаний узы – найдешь тогда
Ты верный путь и блаженство тайн высоких.
И когда аль-Асад окончил эти стихи, он обнял своего брата аль-Амджада так, что они сделались как бы одним существом, а казначей обнажил меч и хотел ударить, но вдруг его конь умчался в пустыню (а он стоил тысячу динаров, и на нем было великолепное седло, стоящее больших денег). И казначей выронил из рук меч и побежал вслед за конем (а душа его пылала) и до тех пор бежал за ним, чтобы схватить его, пока конь не вошел в заросль, и казначей вошел в эту заросль вслед за ним. И конь прошел на середину заросли и ударил ногою об землю, и поднялась пыль, и взвилась, и взлетела вверх, а конь стал храпеть, сопеть и ржать и распаляться.
А в этой заросли был лев, очень страшный, безобразный видом, и у него глаза метали искры, а морда была мрачная, и вид его ужасал души. И казначей обернулся и увидел, что этот лев направляется к нему. И не знал казначей, куда бежать из его лап, и не было у него меча. И казначей воскликнул: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Эта беда случилась со мной лишь из-за аль-Амджада и аль-Асада, и эта поездка была злосчастной с самого начала!»
А аль-Амджада и аль-Асада палил зной, и они чувствовали сильную жажду, так что даже высунули языки. И они стали звать на помощь, но никто не помог им. И тогда они воскликнули: «О, если бы нас убили, мы избавились бы от этого! Но мы не знаем, куда умчался конь, и казначей побежал за ним и оставил нас связанными. Если бы он пришел и убил нас, это было бы легче, чем выносить такую муку!»
«О брат мой, – сказал аль-Асад, – потерпи: скоро придет к нам облегченье от Аллаха, великого, славного, ведь конь умчался не иначе как по милости Аллаха, а мучит нас только жажда».
И он встряхнулся и задвигался направо и налево, и его узы развязались, и тогда он поднялся и развязал узы своего брата, а затем взял меч эмира и сказал своему брату: «Клянусь Аллахом, мы не уйдем отсюда, пока не выясним и не узнаем, что с ним случилось!» И они пошли по следам везиря, а следы привели их к заросли, и братья сказали один другому: «Поистине, конь и казначей не прошли дальше этой заросли». – «Постой здесь, – сказал аль-Асад своему брату, – а я пойду в заросль и посмотрю эмира». Но аль-Амджад воскликнул: «Я не дам тебе войти в нее одному, и мы войдем только оба! Если мы спасемся, то спасемся вместе, а если погибнем, то погибнем вместе».
И оба вошли и увидели, что лев уже бросился на казначея, и тот был под ним словно воробей, но только он молил Аллаха и показывал рукою на небо. И, когда аль-Амджад увидел это, он схватил меч и, бросившись на льва, ударил его мечом между глаз, и лев упал и растянулся на земле.
Эмир поднялся, дивясь этому делу, и увидел аль-Амджада и аль-Асада, сыновей своего господина, которые стояли перед ним. И он кинулся им в ноги и воскликнул: «Клянусь Аллахом, о господа мои, не годится, чтобы я допустил с вами крайность, убивши вас! Да не будет того, кто вас убьет! Я выкуплю вас своей душой!» – а затем он поднялся в тот же час и минуту и обнял их и спросил, каким образом они развязали на себе узы и явились. И братья рассказали ему, что они почувствовали жажду и узы развязались на одном из них, и тот развязал другого благодаря чистоте их намерений, а потом они пошли по следу и пришли к нему.
И казначей, услышав эти слова, поблагодарил братьев за их поступок и вышел с ними из заросли, и, оказавшись вне заросли, они сказали ему: «О дядюшка, сделай так, как тебе велел наш отец», но казначей воскликнул: «Не допустит Аллах, чтобы я приблизился к вам со злом! Знайте, что я хочу снять с вас одежду и одеть вас в свою одежду, а потом я наполню две бутылки кровью льва и пойду к царю и скажу ему: «Я убил их». А вы идите странствовать по городам: земли Аллаха просторны, и знайте, о господа мои, что разлука с вами мне тяжела».
И потом все заплакали, – и казначей и оба юноши, – и они сняли с себя одежды, и казначей одел их в свое платье. И он отправился к царю, захватив с собою их платье, и завязал платье каждого в узел, и наполнил бутылки львиной кровью, и узлы он положил перед собою, на спину коня.
И казначей, простившись с братьями, поехал, направляясь в город, и ехал до тех пор, пока не вошел к царю. Он поцеловал перед ним землю, и царь увидал, что лицо у него изменилось (а было это из-за того, что случилось у него со львом), и подумал, что это потому, что он убил его сыновей. И царь обрадовался и спросил его: «Сделал ли ты то дело?» И казначей ответил: «Да, о владыка наш!» – и протянул ему узлы, в которых были одежда и бутылки, наполненные кровью.
«Как они себя показали и поручили ли они тебе что-нибудь?» – спросил царь. И казначей ответил: «Я нашел их терпеливыми, отдавшимися тому, что их постигло, и они сказали мне: «Нашему отцу простительно. Передай ему от нас привет и скажи ему: «Ты не ответствен за то, что убил нас, и за нашу кровь». И мы поручаем тебе передать ему такие два стиха». Вот они:
Знай, женщины – дьяволы, для нас сотворенные, —
Спаси же, Аллах, меня от козней шайтанов!
Причина всех бед они, возникших среди людей,
И в жизни людей земной и в области веры».
И, услыхав от казначея эти слова, царь надолго опустил голову к земле, и понял он, что эти слова его детей указывают, что они были убиты несправедливо. И он подумал о кознях женщин и их хитростях и, взяв узлы, развязал их и принялся рассматривать одежду своих сыновей и плакать. И он развернул одежду своего сына аль-Асада и нашел у него в кармане бумажку, написанную почерком своей жены Будур, и в ней были ленты из ее волос. И царь развернул бумажку и прочитал ее и, поняв ее смысл, узнал, что с сыном аль-Асадом поступлено несправедливо. Потом он обыскал сверток одежды аль-Амджада и нашел у него в кармане бумажку, написанную рукою своей жены Хаят ан-Нуфус, и в бумажке были ленты из ее волос. И он развернул бумажку и, прочитав ее, понял, что с его сыном поступили несправедливо.
Тогда он ударил рукою об руку и воскликнул: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Я убил обоих своих детей безвинно». И он принялся бить себя по щекам, восклицая: «Увы, мои дети! Увы, долгая печаль моя!» – и велел построить две гробницы в одной комнате и назвал ее Домом печалей. И он написал на гробницах имена своих детей и, бросившись на могилу аль-Амджада, заплакал и застонал и зажаловался и произнес такие стихи:
О месяц мой! Под прахом сокрылся он,
О нем рыдают звезды блестящие.
О ветвь моя! Не может, как нет ее,
Изгиб коснуться взора смотрящего.
Очам не дам ревниво я зреть тебя,
Пока миров не стану других жильцом.
И утонул в слезах я бессонницы,
И потому в аду себя чувствую.
Потом он бросился на могилу аль-Асада и стал плакать и стонать и жаловаться и пролил слезы и произнес такие стихи:
Хотел бы я разделить с тобою смерть твою,
Но Аллах хотел не того, чего хотел я.
Зачернил я все меж просторным миром и взглядом глаз,
А все черное, что в глазах моих, – то стерлось.
До конца излить не могу я слезы, коль плачу я, —
Ведь душа моя пошлет им подкрепленье.
О, смилуйся и дай увидеть ты там себя,
Где сходны все – и господа и слуги.
И после этого царь принялся еще сильнее стонать и плакать, а окончив плакать и говорить стихи, он оставил любимых и друзей и уединился в доме, который назвал Домом печалей, и стал там оплакивать своих детей, расставшись с женами, друзьями и приятелями.
Вот что было с ним.
Что же касается аль-Амджада и аль-Асада, то они, не переставая, шли в пустыне и питались злаками земли, а пили остатки дождей в течение целого месяца, пока их путь не привел их к горе из черного кремня, неведомо где кончавшейся. А дорога у этой горы разветвлялась: одна дорога рассекала гору посредине, а другая шла на вершину ее. И братья пошли по дороге, которая вела наверх, и шли по ней пять дней, но не видели ей конца, и их охватила слабость от утомления, так как они не были приучены ходить по горам или в другом месте.
И когда они потеряли надежду достичь конца этой горы, братья вернулись с дороги, шедшей по горе вверх, на ту дорогу, что проходила посреди горы, они шли по ней весь этот день, до ночи. И аль-Асад устал от долгой ходьбы и сказал своему брату: «О брат мой, я не могу больше идти, так как очень слаб», – и аль-Амджад ответил: «О брат мой, укрепи свою душу: быть может, Аллах нам облегчит».
И они прошли некоторое время ночью, и мрак сгустился над ними, и аль-Асад почувствовал сильную усталость, сильнее которой не бывает, и сказал: «О брат мой, я устал и утомился от ходьбы», – и он бросился на землю и заплакал. И брат его аль-Амджад понес его и то шел, неся своего брата, то садился отдыхать, пока не наступило утро.
И тогда он поднялся с ним на гору, и они увидели там ручей текущей воды, а подле него гранатовое дерево и михраб, и не верилось им, что они это видят. А потом они сели у этого ручья, напились из него воды и поели гранатов с того дерева и спали в этом месте, пока не взошло солнце.
Тогда они сели и умылись в ручье и поели тех гранатов, что росли на дереве, и проспали до вечера, и хотели идти, но аль-Асад не мог идти, и у него распухли ноги. И братья пробыли в этом месте три дня, пока не отдохнули, а затем они шли по горе в течение дней и ночей, идя по вершине горы, и погибали, томясь жаждой.
Но наконец показался вдали город, и они обрадовались и продолжали идти, пока не достигли города, а приблизившись к нему, они возблагодарили Аллаха великого, и аль-Амджад сказал аль-Асаду: «О брат мой, сядь здесь, а я пойду и отправлюсь в город и посмотрю, что это за город и кому он принадлежит и где мы находимся на обширной земле Аллаха. Мы узнаем, через какие мы прошли страны, пересекая эту гору: ведь если бы мы шли вокруг ее подножия, мы бы не достигли этого города в целый год. Хвала же Аллаху за благополучие». – «О брат мой, – сказал аль-Асад, – никто не спустится и не войдет в этот город, кроме меня. Я выкуп за тебя, и, если ты меня оставишь и сейчас спустишься и скроешься от меня, я буду делать тысячу предположений и меня затопят мысли о тебе. Я не могу вынести, чтобы ты от меня удалился». И аль-Амджад сказал ему: «Иди и не задерживайся!»
И аль-Асад спустился с горы, взяв с собой денег, и оставил брата ожидать его. И он пошел и шел под горой, не переставая, пока не вошел в город и не прошел по его переулкам. И по дороге его встретил один человек – глубокий старец, далеко зашедший в годах, и борода спускалась ему на грудь и была разделена на две части, а в руках у старика был посох, и одет был старик в роскошную одежду, а на голове у него был большой красный тюрбан. И, увидев этого старика, аль-Асад подивился его одеянию и облику и, подойдя к нему, приветствовал его и спросил: «Где дорога на рынок, о господин мой?» – и когда старик услыхал его слова, он улыбнулся ему в лицо и сказал: «О дитя мое, ты как будто чужеземец?» – «Да, я чужеземец», – ответил ему аль-Асад. «О дитя мое, – сказал старик, – ты возвеселил наши земли и заставил тосковать земли твоих родных. Чего же ты хочешь на рынке?» – «О дядюшка, – ответил аль-Асад, – у меня есть брат, которого я оставил на горе. Мы идем из далеких стран, и путешествию нашему уже три месяца, и когда мы подошли к этому городу, я оставил моего старшего брата на горе и пришел сюда купить еды и еще кой-чего и вернуться к брату, чтобы мы могли этим питаться».
И старик сказал ему: «О дитя мое, радуйся полному благополучию и узнай, что я устроил пир и у меня много гостей и я собрал для пира самые лучшие и прекрасные кушанья, которых желают души. Не хочешь ли ты отправиться со мною в мое жилище? Я дам тебе то, что ты хочешь, и не возьму от тебя ничего и никакой платы и расскажу тебе о положении в этом городе. Хвала Аллаху, о дитя мое, что я нашел тебя и никто тебя не нашел, кроме меня». – «Совершай то, чего ты достоин, и поспеши, так как мой брат меня ожидает и его ум целиком со мной», – ответил аль-Асад.
И старик взял его за руку и повернул с ним в узкий переулок. И он стал улыбаться в лицо аль-Асаду и говорил ему: «Слава Аллаху, который спас тебя от жителей этого города!» – и до тех пор шел с ним, пока не вошел в просторный дом, где был зал.
И вдруг посреди него оказалось сорок стариков, далеко зашедших в годах, которые сидели все вместе, усевшись кружком, и посреди горел огонь, и старики сидели вокруг огня и поклонялись ему, прославляя его.
И когда аль-Асад увидел это, он оторопел и волосы на его теле поднялись, и не знал он, каково их дело, а старик закричал этим людям: «О старцы огня, сколь благословен этот день!» Потом он крикнул: «Эй, Гадбан!» – и к нему вышел черный раб высокого роста, ужасный видом, с хмурым лицом и плоским носом. И старик сделал рабу знак, и тот повернул аль-Асада к себе спиною и крепко связал его, а после этого старик сказал рабу: «Спустись с ним в ту комнату, которая под землею, и оставь его там, и скажи такой-то невольнице, чтобы она его мучила и ночью и днем».
И раб взял аль-Асада и, отведя его в ту комнату, отдал его невольнице, и та стала его мучить и давала ему есть одну лепешку рано утром и одну лепешку вечером, а пить – кувшин соленой воды в обед и такой же вечером. А старики сказали друг другу: «Когда придет время праздника огня, мы зарежем его на горе и принесем его в жертву огню».
Однажды невольница спустилась к нему и стала его больно бить, пока кровь не потекла из его боков и он не потерял сознание, а потом она поставила у него в головах лепешку и кувшин соленой воды и ушла и оставила его. И аль-Асад очнулся в полночь и нашел себя связанным и побитым, и побои причиняли ему боль. И он вспомнил свое прежнее величие, и счастье, и славу, и господство и заплакал и произнес, испуская вздохи, такие стихи:
Постой у следов жилья и там расспроси о нас —
Не думай, что мы в жилье, как прежде, находимся.
Теперь разлучитель-рок заставил расстаться нас,
И души завистников о нас не злорадствуют.
Теперь меня мучает бичами презренная,
Что сердце свое ко мне враждою наполнила.
Но, может быть, нас Аллах с тобою сведет опять
И карой примерною врагов оттолкнет от нас.
И, окончив свои стихи, аль-Асад протянул руку и нашел у себя в головах лепешку и кувшин соленой воды. Он поел немного, чтобы заполнить пустоту и удержать в себе дух, и выпил немного воды и до самого утра бодрствовал из-за множества клопов и вшей.
А когда наступило утро, невольница спустилась к нему и переменила на нем одежду, которая была залита кровью и прилипла к его коже, так что кожа его слезла вместе с рубахой. И аль-Асад закричал и заохал и воскликнул: «О владыка, если это угодно тебе, то прибавь мне еще! О господи, ты не пренебрежешь тем, кто жесток со мной, – возьми же с него за меня должное». И затем невольница стала бить его, пока он не потерял сознания, и бросила ему лепешку, и оставила кувшин соленой воды, и ушла от него. И остался он одиноким, покинутым и печальным, и кровь текла из его боков, и он был закован в железо и далек от любимых. И, заплакав, он вспомнил своего брата и прежнее величие и, проливая слезы, произнес такие стихи:
Дай срок, судьба! Надолго ль зла и враждебна ты
И доколе близких приводишь ты и уводишь вновь?
Не пришла ль пора тебе сжалиться над разлученным
И смягчиться, рок, хоть душа, как камень, крепка твоя?
Огорчила ты мной любимого, тем обрадовав
Всех врагов моих, когда беды мне причинила ты,
И душа врагов исцелилася, как увидели,
Что в чужой стране я охвачен страстью, один совсем.
И мало им постигших меня горестей,
Отдаления от возлюбленных и очей больных,
Сверх того постигла тюрьма меня, где так тесно мне,
Где нет друга мне, кроме тех, кто в руки впивается,
И слез моих, что текут как дождь из облака,
И любовной жажды, огнем горящей негаснущим.
И тоски, и страсти, и мыслей вечных о прошлых днях,
И стенания и печальных вздохов и горестных.
Я борюсь с тоской и печалями изводящими
И терзаюсь страстью, сажающей, поднимающей.
Не встретил я милосердого и мягкого,
Кто бы сжалился и привел ко мне непослушного.
Найдется ль друг мне верный, меня любящий,
Чтоб недугами и бессонницей был бы тронут он?
Я бы сетовал на страдания и печаль ему,
А глаза мои вечно бодрствуют и не знают сна.
И продлилась ночь с ее пытками, и, поистине,
На огне заботы я жарюсь ведь пламенеющей.
Клопы и блохи кровь мою всю выпили,
Как пьют вино из рук гибкого, чьи ярки уста.
А плоть моя, что покрыта вшами, напомнит вам
Деньги сироты в руках судей неправедных.
И в могиле я, шириной в три локтя, живу теперь,
То мне кровь пускают, то цепью тяжкой закован я,
И вино мне – слезы, а цепь моя мне – музыка,
На закуску – мысли, а ложе мне – огорчения.
А окончив свое стихотворение, нанизанное и рассыпанное, он стал стонать и сетовать и вспомнил, каково было ему прежде и как постигла его разлука с братом. И вот то, что было с ним.
Что же касается его брата аль-Амджада, то он прождал своего брата аль-Асада до полудня, но тот не вернулся к нему, и тогда сердце аль-Амджада затрепетало, и усилилась у него боль от разлуки, и он пролил обильные слезы и стал плакать и кричать: «Увы, мой братец, увы, мой товарищ! О горе мне! Как я страшился разлуки!»
Потом он спустился с горы (а слезы текли у него по щекам) и вошел в город, и шел по городу, пока не достиг рынка. И он спросил людей, как называется этот город и кто его обитатели, и ему сказали: «Этот город называется Город магов, и жители его поклоняются огню вместо всесильного владыки». А потом аль-Амджад спросил про Эбеновый город, и ему сказали: «От него до нас расстояние по суше – год, а по морю – шесть месяцев, и царя его зовут Арманус, и теперь он сделался тестем одного султана и поставил его на свое место, а того царя зовут Камар аз-Заман, и он справедлив, милостив и щедр, и честен».
Когда аль-Амджад услышал упоминание о своем отце, то стал плакать, стонать и жаловаться и не знал, куда ему направиться. Он купил себе кое-чего поесть и зашел в одно место, чтобы там укрыться, а затем сел и хотел поесть, но, вспомнив своего брата, заплакал и поел через силу, лишь столько, чтобы удержать в теле дух.
Затем он пошел бродить по городу, чтобы узнать, что случилось с его братом, и увидал одного человека, мусульманина, портного в лавке. И он сел возле портного и рассказал ему свою историю; и портной сказал: «Если он попал в руки кому-нибудь из магов, ты его вряд ли увидишь. Может быть, Аллах сведет тебя с ним. Не хочешь ли, о брат мой, поселиться у меня?» – спросил он его потом. И аль-Амджад сказал: «Хорошо!» – и портной обрадовался этому. И аль-Амджад провел у портного несколько дней, и тот развлекал его и призывал к стойкости и учил его шить, пока юноша не сделался искусным.
Однажды аль-Амджад вышел на берег моря и вымыл свою одежду и, сходив в баню, надел чистое платье, а потом он вышел из бани и пошел гулять по городу. И он встретил по дороге женщину, красивую и прелестную, стройную и соразмерную, на редкость прекрасную, которой нет подобия по красоте. И, увидав аль-Амджада, женщина подняла с лица покрывало и сделала ему знак бровями и глазами, бросая на него влюбленные взоры, и произнесла такие стихи:
Потупила я взор, увидев, что ты подходишь,
Как будто бы ты глаз солнца с небес, о стройный!
Поистине, ты прекраснее всех представших,
Вчера был хорош, сегодня еще ты лучше.
И если б красу на пять разделить, то взял бы Юсуф себе лишь часть, да и ту не полной.
И когда аль-Амджад услышал речи женщины, его сердце возвеселилось из-за нее, и члены его устремились к ней, и руки страстей стали играть с ним, и он произнес, указывая на нее, такие стихи:
Перед розой щек, в защиту ей, терновый шип,
Так кто ж душе внушит своей сорвать его?
Не протягивай к ней руки своей, – надолго ведь
Разгорятся войны за то, что оком взглянули мы.
Скажи же той, кто, обидя нас, соблазнила нас:
«Будь ты праведной, ты б сильней еще соблазнила нас».
Закрывая лик, ты сбиваешь нас лишь сильней с пути,
И считаю я, что с красой такой лучше лик открыть.
Ее лик, как солнце, не даст тебе на себя взирать;
Лишь одетое тонким облаком, оно явится.
Исхудавшие охраняются худобой своей,
Так спросите же охранявших стан, чего ищем мы.
Коль хотят они истребить меня, перестанут пусть
Быть врагами нам и оставят нас с этой женщиной.
Не сразить им нас, если выступят против нас они,
Как разят глаза девы с родинкой, коль пойдут на нас.
Услышав от аль-Амджада это стихотворение, женщина испустила глубокие вздохи и произнесла, указывая на него, такие стихи:
Стезею расставанья ты пошел, а не я пошла;
Любовь подари ты мне – пришла пора верности.
О ты, что жемчужиной чела как заря блестишь
И ночь посылаешь нам с кудрей на висках твоих!
Ты образу идола заставил молиться нас,
Смутив им: уже давно ты смуту зажег во мне.
Не диво, что жар любви сжег сердце мое теперь —
Огня лишь достоин тот, кто идолам молится,
Без денег подобных мне и даром ты продаешь,
Уж если продашь меня, так цену мою возьми.
И когда аль-Амджад услышал от нее такие слова, он спросил ее: «Ты ли придешь ко мне или я приду к тебе?» – и женщина склонила от стыда голову к земле и прочитала слова его: «Велик он! Мужчины да содержат женщин на то, в чем Аллах дал им преимущество друг перед другом». И аль-Амджад понял намек женщины и узнал, что она хочет пойти с ним туда, куда он пойдет, и решил подыскать для женщины место, но ему было стыдно идти с ней к портному, своему хозяину.
И он пошел впереди, а она – сзади, и он ходил с нею из переулка в переулок и из одного места в другое, пока женщина не устала и не спросила: «О господин, где твой дом?» – «Впереди, – отвечал аль-Амджад, – до него осталось немного». И он свернул с нею в красивый переулок и прошел (а женщина позади него) до конца переулка, и оказалось, что он не сквозной. «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого!» – воскликнул аль-Амджад, а затем он повел глазами вокруг себя и увидел в конце переулка большие ворота с двумя скамьями, но только ворота были заперты.
И аль-Амджад сел на одну из скамей, и женщина села на другую и спросила: «О господин мой, чего ты дожидаешься?» – и аль-Амджад надолго склонил голову к земле, а затем поднял голову и сказал: «Я жду моего невольника: ключ у него, и я сказал ему: «Приготовь нам еду и питье и цветов к вину, когда я выйду из бани». И он подумал про себя: «Может быть, ей не захочется долго ждать, и она уйдет своей дорогой и оставит меня в этом месте, и я тоже уйду своей дорогой».
А когда время показалось женщине долгим, она сказала: «О господин, твой невольник заставил нас ждать, сидя в переулке», – и подошла к дверному засову с камнем. «Не торопись, подожди, пока придет невольник!» – сказал ей аль-Амджад, но она не стала слушать его слов и, ударив камнем по засову, разбила его пополам – и ворота распахнулись. «И как это тебе пришло в голову это сделать?» – спросил ее аль-Амджад, а она воскликнула: «Ой, ой, господин мой, а что же случилось? Не твой ли это дом и не твое ли жилище?» – «Да, – отвечал аль-Амджад, – но не нужно было ломать засов».
И потом женщина вошла в дом, а аль-Амджад остался, растерянный, так как он боялся хозяев дома, и не знал, что делать. «Почему ты не входишь, о свет моего глаза и последний вздох моего сердца?» – спросила его женщина, и аль-Амджад ответил: «Слушаю и повинуюсь, но только невольник задержался, и я не знаю, сделал ли он что-нибудь из того, что я ему приказал, или нет».
И он вошел с женщиной в дом, в величайшем страхе перед хозяевами жилища. А войдя в дом, он увидел прекрасную комнату с четырьмя портиками, расположенными друг против друга. И в комнате были чуланчики и скамейки, устланные коврами из шелка и парчи, а посреди нее был драгоценный водоем, по краям которого были расставлены подносы, украшенные камнями и драгоценностями и наполненные плодами и цветами, а рядом с подносами были сосуды для питья, и, кроме того, там был подсвечник со вставленной в него свечой. И все помещение было полно дорогими материями, и там были сундуки и кресла, и на каждом кресле был узел, а на узле мешок, полный дирхемов, золота и динаров, и дом свидетельствовал о благосостоянии его владельца, так как пол в нем был выстлан мрамором.
И когда аль-Амджад увидел это, он пришел в замешательство и воскликнул про себя: «Пропала моя душа! Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся!» А что до женщины, то, увидев это помещение, она обрадовалась сильной радостью, больше которой не бывает, и сказала: «Клянусь Аллахом, о господин мой, твой невольник ничего не упустил: он вымел комнату, сварил кушанье и приготовил плоды, и я пришла в самое лучшее время». Но аль-Амджад не обратил на нее внимания, так как его сердце было отвлечено страхом перед хозяевами дома. И женщина сказала ему: «Ой, господин мой, сердце мое, чего ты так стоишь?» – а затем она испустила крик и дала аль-Амджаду поцелуй, щелкнувший, как разбиваемый орех, и сказала: «О господин мой, если ты условился с другой, то я выпрямлю спину и буду ей служить».
И аль-Амджад засмеялся, хотя сердце его было полно гнева, а затем он вошел и сел, отдуваясь и думая про себя: «О злое убийство, что ждет меня, когда придет хозяин дома!» И женщина села с ним рядом и стала играть и смеяться, и аль-Амджад был озабочен и нахмурен и строил насчет себя тысячу расчетов, думая: «Хозяин дома обязательно придет, и что я ему скажу? Он обязательно убьет меня, без сомнения, и моя душа пропадет».
А женщина поднялась и, засучив рукава, взяла столик и накрыла его скатертью и уставила кушаньями и стала есть и сказала аль-Амджаду: «Ешь, о господин мой!» И аль-Амджад подошел, чтобы поесть, но еда не была ему приятна, и он поглядывал в сторону двери, пока женщина не поела досыта. И она убрала столик и, подав блюдо с плодами, принялась закусывать, а затем подала напитки и, открыв кувшин, наполнила кубок и протянула его аль-Амджаду. И аль-Амджад взял кубок, говоря про себя: «Увы, увы мне, когда хозяин этого дома придет и увидит меня!»
И глаза его были устремлены в сторону входа, кубок был у него в руке, и когда он так сидел, вдруг пришел хозяин дома. А это был мамлюк, один из вельмож в городе, – он был конюшим у царя, – и эта комната была приготовлена им для удовольствия, чтобы его грудь там расправлялась и он мог бы уединяться в ней с кем хотел. А в этот день он послал к одному из своих возлюбленных, чтобы тот пришел к нему, и приготовил для него это помещение. И звали этого мамлюка Бахадур, и был он щедр на руку, раздавал милостыню и оказывал благодеяния. И когда он подошел к воротам дома и увидел, что ворота открыты, он стал входить понемногу-понемногу и, вытянув голову, посмотрел и увидел аль-Амджада и женщину, и перед ними блюдо с плодами и кувшины, и аль-Амджад в ту минуту держал кубок, а глаза его были направлены к двери. И когда глаза аль-Амджада встретились с глазами хозяина дома, его лицо пожелтело, и у него задрожали поджилки, а Бахадур, увидев, что он пожелтел и изменился в лице, сделал ему знак, приложив ко рту палец, что значило: «Молчи и подойди ко мне!»
И аль-Амджад выпустил из руки кубок и поднялся, а женщина спросила его: «Куда?» – и он покачал головой и сделал ей знак, что идет отлить воду, а потом он вышел в проход, босой, и, увидав Бахадура, понял, что это хозяин дома. И он поспешил к нему и поцеловал ему руки и воскликнул: «Ради Аллаха, господин мой, прежде чем причинить мне вред, выслушай, что я скажу». И затем он рассказал ему свою историю, с начала до конца, и сообщил, почему он покинул свою землю и царство, и сказал, что он вошел в дом не по своей воле, но что эта женщина сломала засов и открыла ворота и совершила все эти поступки.
И когда Бахадур услышал слова аль-Амджада и узнал о том, что с ним случилось и что он царский сын, он почувствовал к нему влечение и пожалел его и сказал: «Выслушай, о Амджад, мои слова и повинуйся мне, и тогда я ручаюсь за твою безопасность от того, чего ты боишься, а если ты меня не послушаешься, я убью тебя». – «Приказывай мне, что хочешь, я не ослушаюсь тебя никогда, так как я отпущенник твоего великодушия», – ответил ему аль-Амджад. И Бахадур сказал: «Войди сейчас в дом и садись на то место, где ты был, и успокойся, а я войду к тебе (а зовут меня Бахадур), и когда я войду к тебе, начни меня ругать и кричать на меня и скажи: «Почему ты задержался до этого времени?» – и не принимай от меня оправданий, но побей меня, а если ты меня пожалеешь, я лишу тебя жизни. Входи же и веселись, и все, что ты ни потребуешь, ты тотчас же найдешь перед собой готовым. Проведи эту ночь, как ты любишь, а завтра отправляйся своей дорогой; все это я делаю из уважения к тому, что ты на чужбине, ибо я люблю чужеземцев и обязан оказывать им почет».
И аль-Амджад поцеловал Бахадуру руки и вошел, и лицо его облачилось в румянец и белизну, и, едва войдя, он сказал женщине: «О госпожа моя, ты развеселила мое обиталище, и это благословенная ночь». А женщина ответила: «Поистине, удивительно, что ты теперь проявил ко мне дружбу!» – «Клянусь Аллахом, о госпожа, – сказал аль-Амджад, – я думал, что мой невольник Бахадур взял у меня драгоценные ожерелья, каждое ожерелье ценою в десять тысяч динаров, а сейчас я вышел, раздумывая об этом, и стал искать и нашел их на месте. Я не знаю, почему мой невольник задержался до сего времени, и обязательно нужно будет его наказать».
И женщина успокоилась после слов аль-Амджада, и они стали играть, пить и веселиться, и наслаждались, пока не приблизился закат солнца. И тогда к ним вошел Бахадур (а он переменил на себе одежду и подпоясался и надел на ноги туфли, как обычно для невольников) и, поздоровавшись, поцеловал землю и заложил руки за спину, понурив голову, как тот, кто признает свою вину. И аль-Амджад взглянул на него гневным взором и сказал: «О сквернейший из невольников, почему ты опоздал?» – а Бахадур ответил: «О господин мой, я был занят стиркой платья и не знал, что ты здесь, так как мы сговорились с тобою встретиться вечером, а не днем». И аль-Амджад закричал на него и сказал: «Ты лжешь, о сквернейший из невольников, клянусь Аллахом, я обязательно тебя побью!»
И он поднялся и, разложив Бахадура на полу, взял палку и стал осторожно бить его, но тут женщина встала, вырвала палку из его рук и принялась жестоко бить Бахадура, так что тому стало больно от побоев и у него потекли слезы. И он начал звать на помощь, скрипя зубами, а аль-Амджад кричал женщине: «Не надо!» – но та говорила: «Дай мне утолить мой гнев на него!» Потом аль-Амджад выхватил палку из рук женщины и оттолкнул ее, а Бахадур поднялся, утер с лица слезы и почтительно простоял некоторое время перед ними обоими, а затем он вытер в комнате пол и зажег свечи.
И всякий раз, как Бахадур входил или выходил, женщина принималась ругать и проклинать его, а аль-Амджад сердился на нее и говорил: «Заклинаю тебя Аллахом великим, оставь моего невольника – он к этому не приучен». И они все время пили и ели, а Бахадур им прислуживал до полуночи, пока не устал от службы и побоев.
И он заснул посреди комнаты и стал храпеть и хрипеть, а женщина напилась пьяная и сказала аль-Амджаду: «Встань, возьми этот меч, что висит там, и отруби голову твоему невольнику, а если ты этого не сделаешь, я устрою так, что погибнет твоя душа». – «И что это тебе вздумалось убивать моего невольника?» – спросил аль-Амджад, и женщина воскликнула: «Удовольствие не будет полным, если я не убью его, и если ты не встанешь, встану я и убью его». – «Заклинаю тебя Аллахом, не делай этого», – сказал аль-Амджад, но женщина воскликнула: «Этого не миновать!»
И, взяв меч, она обнажила его и собралась было убить Бахадура. И аль-Амджад сказал про себя: «Этот человек сделал нам добро и защитил нас и был с нами милостив и сделал себя моим невольником; как же мы воздадим ему убийством? Не бывать этому никогда!» – «Если ты считаешь, что смерть моего невольника неизбежна, то я имею больше права убить его, чем ты», – сказал он женщине, а затем он взял меч у нее из рук и, подняв меч, ударил женщину по шее и отмахнул ей голову от тела.
И голова ее упала на хозяина дома, и тот проснулся и сел и открыл глаза и увидел, что аль-Амджад стоит и меч в его руке окрашен кровью. Потом он взглянул на девушку и, увидев, что она убита, спросил про нее аль-Амджада, и тот повторил ему ее историю и сказал: «Она отвергла все, кроме твоего убийства, и вот воздаяние ей». И Бахадур поднялся и поцеловал аль-Амджада в голову и сказал: «О господин, что, если бы ты простил ее! Теперь остается только одно: сейчас же вынести ее, пока не пришло утро».
И Бахадур подпоясался и, взяв труп женщины, завернул в халат, положил в корзину и понес. «Ты чужеземец и никого не знаешь, – сказал он аль-Амджаду, – сиди же на месте и жди меня до зари. Если я вернусь, то непременно сделаю тебе много добра и постараюсь выяснить, что случилось с твоим братом, а если солнце взойдет и я не вернусь к тебе, то знай, что со мною кончено. Мир тебе, и этот дом тогда твой, и тебе принадлежит все, какое есть в нем имущество и материи».
Потом Бахадур понес корзину и вышел из дома. Он прошел с корзиной по рынкам и направился с нею по дороге к соленому морю, чтобы бросить ее туда, и, подойдя уже близко к морю, он обернулся и увидел, что вали и стражники окружили его. И, узнав Бахадура, они удивились, а открыв корзину, увидели в ней убитую, и тогда они схватили Бахадура и всю ночь продержали его в железных цепях, до утра.
А потом они отвели его к царю, вместе с корзиной, которая была все в том же виде, и осведомили его, в чем дело, и, увидав это, царь очень рассердился и воскликнул: «Горе тебе, ты постоянно так делаешь, – убиваешь людей и кидаешь их в море и забираешь все их имущество! Сколько ты уже совершил убийств раньше этого!» И Бахадур опустил голову перед царем, и царь закричал на него и спросил: «Горе тебе, кто убил эту женщину?» – «О господин мой, – отвечал Бахадур, – я убил ее, и нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого!» И царь рассердился на него и велел его повесить, и палач увел его, так как царь приказал ему это, и вали пошел вместе с глашатаем, который кричал в переулках города, чтобы выходили смотреть на Бахадура, царского конюшего, и его водили по переулкам и рынкам.
Вот что было с Бахадуром. Что же касается аль-Амджада, то, когда наступил день и поднялось солнце, а Бахадур не вернулся к нему, он воскликнул: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Посмотреть бы, что с ним сделалось и что случилось!» И когда он так размышлял, вдруг закричал глашатай, чтобы выходили смотреть на Бахадура (а его вешали среди дня), и, услышав это, аль-Амджад заплакал и воскликнул: «Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся! Он захотел погубить себя без вины, из-за меня, а ведь это я убил ее. Клянусь Аллахом, не бывать этому никогда!»
И он вышел из дома и запер его и шел по городу, пока не пришел к Бахадуру. И тогда он остановился перед вали и сказал ему: «О господин, не убивай Бахадура, – он невинен. Клянусь Аллахом, никто не убивал ее, кроме меня!» И, услышав его слова, вали взял его вместе с Бахадуром и отвел обоих к царю и осведомил его о том, что он услышал от аль-Амджада. Царь посмотрел на аль-Амджада и спросил его: «Это ты убил женщину?» И аль-Амджад ответил: «Да!» – а царь сказал ему: «Расскажи мне, по какой причине ты убил ее, и говори правду». – «О царь, – сказал аль-Амджад, – со мной случилась удивительная история и диковинное дело, и будь оно написано иглами в уголках глаз, оно было бы назиданием для поучающихся».
А затем он рассказал царю свою историю и поведал ему, что случилось с ним и с его братом, от начала до конца. И царь пришел от этого в крайнее изумление и сказал ему: «Знай, я понял, что тебя можно простить. Не хочешь ли ты, о юноша, быть у меня везирем?» И аль-Амджад отвечал: «Слушаю и повинуюсь!» – и царь наградил его дорогими одеждами и подарил ему красивый дом и слуг и челядь и пожаловал ему все, в чем он нуждался, и назначил ему выдачи и жалованье, и велел ему расследовать, что с его братом аль-Асадом.
И аль-Амджад сел на место везиря и творил справедливый суд, и назначал, и отставлял, и давал, и отбирал, и он послал по улицам города глашатая, чтобы тот кричал о его брате аль-Асаде, и глашатай несколько дней кричал на площадях и рынках, но не услышал вести об аль-Асаде и не напал на его след.
Вот что было с аль-Амджадом.
Что же касается аль-Асада, то маги все время пытали его, ночью и днем, вечером и утром, в течение целого года, пока не приблизился праздник магов. И тогда маг Бахрам собрался в путешествие и снарядил корабль для путешествия, он взял аль-Асада, положил его в сундук и запер его в нем и понес его на корабль. А в ту минуту, когда Бахрам переносил сундук, в котором был аль-Асад, аль-Амджад, по предопределенной судьбе, стоял и смотрел на море. И он увидел вещи, которые переносили на корабль, и душа его затрепетала, и он велел своим слугам подать ему коня и выехал с толпою своих людей и отправился к морю.
И он остановился перед кораблем мага и велел тем, кто был с ним, взойти на корабль и обыскать его, и его люди взошли на корабль и обыскали его целиком, но ничего не нашли на нем. И они пришли и осведомили об этом аль-Амджада, и тот сел на коня и повернул назад, направляясь домой, и когда он прибыл в свое жилище и вошел во дворец, его сердце сжалось. И он окинул дом глазами и увидал там две строки, написанные на стене, и это было такое двустишие:
Любимые, коль скрылись вы из глаз моих,
То из сердца вы и души моей не скроетесь.
Но оставили за собой меня вы измученным,
И, у глаз моих отнявши сон, заснули вы.
И, прочитав эти стихи, аль-Амджад вспомнил своего брата и заплакал, и вот что было с ним.
Что же касается Бахрама-мага, то, взойдя на корабль, он заорал и закричал на матросов, чтобы поскорее распускали паруса. И они распустили паруса и поехали и ехали непрерывно в течение дней и ночей. А через каждые два дня Бахрам вынимал из сундука аль-Асада и давал ему поесть немного пищи и выпить немного воды. И они приблизились к Горе огня, и тут на них подул ветер, и море взволновалось, и корабль сбился с пути, и они пошли не по своей дороге и переехали в другое море.
Так они достигли города, построенного на берегу моря, и там была крепость с окнами, выходившими на море, а управляла этим городом женщина, которую звали царица Марджана. И капитан сказал Бахраму: «О господин, мы сбились с дороги, и нам обязательно нужно пристать к этому городу, чтобы отдохнуть, а после этого Аллах сделает, что хочет». И Бахрам отвечал: «Прекрасно то, что ты решил, и как ты решишь, так и сделай». – «Когда царица пришлет спросить о нас, каков будет наш ответ?» – спросил капитан, и Бахрам ответил: «У меня этот мусульманин, который с нами; мы оденем его в одежду невольников и выведем его вместе с нами, и когда царица увидит его, она подумает и спросит: «Это невольник?» – и я скажу ей: «Я продавец невольников и торгую ими. У меня было много невольников, и я продал их, и остался только этот невольник». – «Это прекрасные речи», – отвечал капитан.
И потом они подплыли к городу, спустили паруса и укрепили якоря, и корабль остановился, и вдруг царица Марджана выехала к ним со своим войском и остановилась подле корабля и крикнула капитана. И капитан поднялся к ней и поцеловал землю меж ее руками, а царица спросила его: «Что у тебя на этом корабле и кто есть с тобою?» – «О царица времени, – отвечал капитан, – со мною один торговец, который продает невольников», – и царица крикнула: «Ко мне его!»
И вот Бахрам вышел к ней, а аль-Асад был с ним и шел сзади, в обличье невольника, и, подойдя к царице, Бахрам поцеловал землю и остановился перед ней. «Каково твое дело?» – спросила его царица, и он ответил: «Я торговец рабами». И царица взглянула на аль-Асада и подумала, что это невольник. «Как твое имя?» – спросила она его. И аль-Асада задушил плач, и он ответил: «Мое имя аль-Асад».
И сердце царицы устремилось к юноше, и она спросила: «Умеешь ли ты писать?» – и аль-Асад ответил: «Да!» И тогда царица подала ему чернильницу, калам и бумагу и сказала: «Напиши что-нибудь, а я посмотрю», – и аль-Асад написал такие два стиха:
Что может придумать муж, раз вечно течет судьба
Враждебно к нему во всем? – скажи, о смотрящий.
Бросает она его в пучину, связав его,
И молвит: «Смотри, смотри, в воде не промокни».
И когда царица прочитала бумажку, она пожалела аль-Асада и сказала Бахраму: «Продай мне этого невольника», но тот отвечал: «О госпожа, мне невозможно его продать, так как я продал всех моих невольников и у меня остался только этот». Тогда царица Марджана воскликнула: «Его непременно надо у тебя взять, либо купить, либо отобрать как подарок!» – «Я его не продам и не подарю!» – сказал Бахрам. Но царица взяла аль-Асада за руку и увела его и поднялась с ним в крепость и послала сказать Бахраму: «Если ты не отчалишь сегодня ночью от нашего города, я возьму все твое достояние и разобью твой корабль».
И когда это послание прибыло к Бахраму, он очень огорчился и воскликнул: «Поистине, это нехорошее путешествие!» Потом он поднялся и снарядился и взял всего, что ему было нужно, и стал ожидать, когда придет ночь, чтобы уехать, и сказал матросам: «Приготовьтесь и наполните бурдюки водой, и в конце ночи мы двинемся». И матросы стали делать свои дела, ожидая ночи, и ночь пришла, и вот что было с матросами.
Что же касается царицы Марджаны, то она взяла аль-Асада и, приведя его в крепость, отворила окна, выходившие на море, и велела невольницам принести кушаний. И они принесли им кушаний, и оба поели, а затем царица Марджана велела невольницам подать вино, и они его подали, и царица стала пить вместе с аль-Асадом. И Аллах – велик он и славен! – закинул ей в сердце любовь к аль-Асаду, и она принялась наполнять кубки и поить его, пока не исчез его разум. И аль-Асад поднялся, желая исполнить нужду, и вышел из комнаты и, увидав открытую дверь, прошел в нее и пошел дальше, и путь привел его к большому саду, где были всякие плоды и цветы. И аль-Асад сел под дерево и исполнил свою нужду, а потом он подошел к водоему, бывшему в саду, и опрокинулся навзничь (а одежда на нем была развязана), и его ударило воздухом, и он заснул, и пришла к нему ночь.
Вот что было с аль-Асадом. Что же касается Бахрама, то, когда наступила ночь, он крикнул матросам на корабле: «Распускайте паруса, и поедем!» – а матросы ответили: «Слушаем и повинуемся, но только подожди, пока мы наполним наши бурдюки, и тогда мы отчалим».
И затем матросы вышли с бурдюками, чтобы их наполнить, и обошли вокруг крепости, но увидели только стены, окружающие сад. И они взобрались на стены и спустились в сад и пошли по следам чьих-то ног, ведшим к водоему, и, придя сюда, они увидали аль-Асада, опрокинувшегося навзничь. И матросы узнали его и обрадовались, и взяли юношу, наполнив сначала свои бурдюки, и соскочили со стены, поспешно принесли его к Бахраму и сказали: «Радуйся достижению желаемого и исцелению души. Твой барабан застучал, и твоя флейта засвистела: пленника, которого царица Марджана насильно отняла у тебя, мы нашли и принесли с собой».
И потом они бросили аль-Асада перед Бахрамом, и, когда Бахрам увидал юношу, его сердце улетело от радости, и его грудь расширилась и расправилась. И он наградил матросов и велел им поскорее распускать паруса, и они распустили паруса и поехали, направляясь к Горе огня, и ехали непрерывно до утра.
Вот что было с ними. Что же касается царицы Марджаны, то, когда аль-Асад ушел от нее, она прождала его некоторое время, но он не возвращался. И она стала его искать, но не нашла и следа его. И тогда царица зажгла свечи и велела невольницам искать юношу, а потом она сама вышла и, увидав, что сад открыт, поняла, что аль-Асад вошел туда. И она пошла в сад и нашла возле водоема сандалию аль-Асада. После этого она обошла весь сад, разыскивая юношу, но ничего о нем не узнала. И царица искала его во всех углах сада до утра, а потом она спросила про корабль, и ей сказали, что он ушел в первую треть ночи. И царица поняла, что моряки взяли аль-Асада с собою, и разгневалась, и ей стало тяжело.
И она велела тотчас же снарядить десять больших кораблей и приготовилась к войне и взошла на один из десяти кораблей, и с нею вместе сели на корабли невольники и невольницы, и воины были снаряжены и надели прекрасное оружие и военные доспехи. И распустили паруса, и царица сказала капитанам: «Если вы нагоните корабль того мага, у меня будут для вас почетные одежды и деньги, а если не нагоните, я перебью вас до последнего».
И моряков охватил страх и великая надежда. И они проплыли на кораблях этот день, и эту ночь, и второй день, и третий день, а на четвертый день они завидели корабль Бахрама-мага, и день еще не закончился, как корабли окружили и обступили корабль мага.
А Бахрам в это время вывел аль-Асада и принялся его бить и пытать, а аль-Асад призывал на помощь и в защиту, но не нашел среди людей ни помощника, ни защитника, и сильные побои причиняли ему боль. И когда маг пытал его, он вдруг бросил взгляд и увидел, что корабли обступили его корабль и окружили его, как белое в глазу окружает черное, и понял он, что несомненно погибнет. И Бахрам вздохнул и воскликнул: «Горе тебе, о Асад, – все это из-за твоей головы!» – а затем он взял его за руку и велел своим людям бросить его в море и воскликнул: «Клянусь Аллахом, я непременно убью тебя раньше, чем умру!»
И тогда аль-Асада подняли за ноги и за руки и бросили посреди моря. Но Аллах – велик он и славен! – пожелал его спасти и не дал окончиться его сроку, и допустил он, чтобы аль-Асад нырнул и вынырнул, и юноша до тех пор бил руками и ногами, пока Аллах не облегчил его участь и не пришел к нему на помощь. И аль-Асада ударила волна и унесла его далеко от корабля мага и прибила к берегу, и юноша вышел, не веря в свое спасение, а оказавшись на берегу, он снял с себя одежду и выжал ее и разостлал и сел голый, плача о том, что с ним сталось, и о случившихся с ним бедствиях: побоях, пленении и изгнании. И он произнес такое двустишие:
О боже, стойкость кончилась и хитрость:
Стеснилась стойкость, и порвалась веревка!
Кому же бедным жаловаться, кроме
Владыки, о властителей властитель?
А окончив стихи, он поднялся и надел свою одежду, не зная, куда идти и куда направиться. И стал он питаться злаками земли и плодами деревьев, а пил воду из ручьев, и он шел ночью и днем, пока не приблизился к какому-то городу. И аль-Асад обрадовался и ускорил шаг, и когда он подошел к городу, его застиг вечер и ворота города были уже заперты. И по воле судьбы и рока случилось так, что это был тот город, где аль-Асад был в плену, а брат его аль-Амджад был там везирем у царя этого города. И, увидав, что город заперт, аль-Асад пошел по направлению к кладбищу, в сторону гробниц. Дойдя до кладбища, он увидел гробницу без дверей и вошел в нее и лег там, закрыв лицо полой.
А Бахрам-маг, когда царица Марджана подплыла к нему на кораблях, разбил их своим коварством и колдовством и благополучно повернул к своему городу и в тот же час и минуту поплыл, радостный. И, плывя мимо кладбища, он сошел с корабля, по воле судьбы и рока, и прошелся среди могил, и увидел, что гробница, в которой лежал аль-Асад, открыта. И он удивился и воскликнул: «Обязательно загляну в эту гробницу!» – и заглянул туда и увидал рядом с гробницей аль-Асада, который спал, закрыв голову полой.
И Бахрам посмотрел ему в лицо и узнал его и воскликнул: «Разве ты до сих пор жив?» И затем он взял его и унес к себе домой, а у него в доме был под землей подвал, приготовленный для того, чтобы пытать мусульман. И была у него дочка по имени Бустан. И Бахрам наложил аль-Асаду на ноги тяжелые оковы и посадил его в этот подвал, поручив своей дочери пытать его ночью и днем, пока он не умрет, а затем он больно побил юношу и запер его в подвале и отдал ключи своей дочери.
И дочь его, Бустан, отперла подвал и спустилась туда, чтобы побить аль-Асада, и увидела она, что это юноша с изящными чертами, сладостный видом, с бровями, как лук, и черными зрачками, и любовь к нему запала ей в сердце, и она спросила юношу: «Как твое имя?» – «Мое имя аль-Асад», – ответил он, и Бустан воскликнула: «Да будешь ты счастлив, и да будут счастливы твои дни! Ты не заслуживаешь пыток и побоев, и я знаю, что ты обижен».
И она принялась развлекать его словами и расковала его цепи, а затем она стала расспрашивать его о вере ислама, и аль-Асад рассказал ей, что это вера истинная и прямая и что господин наш Мухаммед – творец блестящих чудес и явных знамений, а что огонь приносит вред, но не пользу. И он принялся рассказывать ей об исламе и его основах, и девушка подчинилась ему, и любовь к вере вошла ей в сердце, и Аллах великий пропитал ее душу любовью к аль-Асаду.
И девушка произнесла оба исповедания и была причислена к людям счастья, и стала она кормить аль-Асада и поить его и разговаривала с ним, и они молились вместе. И девушка готовила ему отвары из куриц, пока он не окреп и не прошли его болезни и он не стал снова таким же здоровым, как был, и вот что случилось у него с дочерью Бахрама-мага.
Однажды дочь Бахрама вышла от аль-Асада и встала у ворот и вдруг слышит, глашатай кричит: «Всякий, у кого находится красивый юноша такого-то и такого-то вида и кто объявит о нем, получит все деньги, какие потребует, а всякий, кто держит его у себя и отречется от этого, будет повешен на воротах своего дома и его имущество будет разграблено и кровь его прольется безнаказанно».
А раньше аль-Асад рассказал Бустан, дочери Бахрама, обо всем, что с ним случилось, и, услышав слова глашатая, Бустан поняла, что аль-Асад и есть тот, кого ищут. И она вошла к нему и рассказала ему, в чем дело, и аль-Асад вышел и направился к дому везиря, и, увидев везиря, он воскликнул: «Клянусь Аллахом, этот везирь – мой брат аль-Амджад!»
И затем он вошел, и женщина вошла за ним во дворец, и, увидев своего брата аль-Амджада, аль-Асад бросился к нему, и тут аль-Амджад узнал своего брата и тоже бросился к нему, и они обнялись, и мамлюки окружили их, сойдя со своих коней, и аль-Асад с аль-Амджадом обеспамятели на некоторое время. А когда они очнулись от обморока, аль-Амджад взял аль-Асада и поднялся с ним к султану и рассказал ему историю своего брата, и султан велел разграбить дом Бахрама и повесить его семью, и везирь послал для этого людей, которые отправились к дому Бахрама и разграбили его. И они привели его дочь к везирю, и тот проявил к ней уважение. И аль-Асад поведал своему брату обо всех пытках, которые ему пришлось вынести, и о том, какие милости оказала ему дочь Бахрама, и аль-Амджад проявил к ней еще большее уважение. Затем аль-Амджад рассказал аль-Асаду обо всем, что произошло у него с той женщиной и как он избавился от повешения и стал везирем, а после этого каждый из них принялся жаловаться другому на то, что испытал, расставшись с братом.
И затем султан велел привести мага и приказал отрубить ему голову, и Бахрам спросил: «О величайший царь, твердо ли ты решил убить меня?» – «Да», – отвечал царь. И Бахрам сказал: «Подожди со мною немного, о царь!» – и после этого он склонил голову к земле, а затем поднял ее и произнес исповедание веры и принял ислам при содействии султана, и все обрадовались, что он принял ислам.
Потом аль-Амджад и аль-Асад рассказали Бахраму обо всем, что с ними случилось, и тот изумился и воскликнул: «О господа мои, собирайтесь в путешествие, и я поеду с вами». И братья обрадовались этому и тому, что Бахрам принял ислам, и заплакали сильным плачем. «О господа мои, – сказал им Бахрам, – не плачьте: в конце концов вы нашли друг друга и соединились, как соединились Нима и Нум». – «А что случилось с Нимой и Нум?» – спросили Бахрама.
