Не успела Роза произнести эти слова, как с лестницы послышался голос. Кто-то спрашивал у Грифуса, что случилось.

– Вы слышите, отец? – сказала Роза.

– Что?

– Господин Якоб зовет вас. Он волнуется.

– Вот сколько шума наделали! – заметил Грифус. – Можно было подумать, что этот ученый убивает меня. О, сколько всегда хлопот с учеными!

Потом, указывая Розе на лестницу, он сказал:

– Ну-ка, иди вперед, сударыня. – И, заперев дверь, он крикнул: – Я иду к вам, друг Якоб!

И Грифус удалился, уводя с собой Розу и оставив в глубоком горе и одиночестве бедного Корнелиуса.

– О, ты убил меня, старый палач! Я этого не переживу.

И действительно, бедный ученый захворал бы, если бы Провидение не послало ему того, что еще придавало смысл его жизни и что именовалось Розой.

Девушка пришла в тот же вечер.

Первыми ее словами было сообщение о том, что отец впредь не будет ему мешать сажать цветы.

– Откуда вы это знаете? – спросил заключенный жалобным голосом девушку.

– Я это знаю потому, что он это сам сказал.

– Быть может, чтобы меня обмануть?

– Нет, он раскаивается.

– О да, да, но слишком поздно.

– Он раскаялся не по своей инициативе.

– Как же это случилось?

– Если бы вы знали, как его друг ругает его за это!

– А, господин Якоб. Как видно, этот господин Якоб вас совсем не покидает.

– Во всяком случае, он покидает нас по возможности реже.

И она улыбнулась той улыбкой, которая сейчас же рассеяла тень ревности, омрачившую на мгновение лицо Корнелиуса.

– Как это произошло? – спросил заключенный.

– А вот как. За ужином отец, по просьбе своего друга, рассказал ему историю с тюльпаном или, вернее, с луковичкой и похвастался подвигом, который он совершил, когда уничтожил ее.

Корнелиус испустил вздох, похожий на стон.

– Если бы вы только видели в этот момент нашего Якоба, – продолжала Роза. – Поистине я подумала, что он подожжет крепость: его глаза пылали, как два факела, его волосы встали дыбом; он судорожно сжимал кулаки; был момент, когда мне казалось, что он хочет задушить моего отца. «Вы это сделали! – закричал он. – Вы раздавили луковичку?» – «Конечно», – ответил мой отец. «Это бесчестно! – продолжал он кричать. – Это гнусно! Вы совершили преступление!»

Отец мой был ошеломлен. «Что, вы тоже с ума сошли?» – спросил он своего друга.

– О, какой благородный человек этот Якоб! – пробормотал Корнелиус. – У него великодушное сердце и честная душа.

– Во всяком случае, пробирать человека более сурово, чем он пробрал моего отца, – нельзя, – добавила Роза. – Он был буквально вне себя. Он бесконечно повторял: «Раздавить луковичку, раздавить! О, боже мой, боже мой! Раздавить!» Потом, обратившись ко мне: «Но ведь у него была не одна луковичка?» – спросил он.

– Он это спросил? – заметил, насторожившись, Корнелиус.

– «Вы думаете, что у него была не одна? – спросил отец. – Ладно, поищем и остальные».

«Вы будете искать остальные?» – воскликнул Якоб, взяв за шиворот моего отца, но тотчас же отпустил его.

Затем он обратился ко мне: «А что же сказал на это бедный молодой человек?»

Я не знала, что ответить. Вы просили меня никому не говорить, какое большое значение придаете этим луковичкам. К счастью, отец вывел меня из затруднения.

«Что он сказал? Да у него от бешенства на губах выступила пена».

Я прервала его. «Как же ему было не обозлиться? – сказала я. – С ним поступили так жестоко, так грубо».

«Вот как, да ты с ума сошла! – закричал, в свою очередь, отец. – Скажите, какое несчастье – раздавить луковицу тюльпана! За один флорин их можно получить целую сотню на базаре в Горкуме».

«Но, может быть, менее ценные, чем эта луковица», – ответила я, на свое несчастье.

– И как же реагировал на эти слова Якоб? – спросил Корнелиус.

– При этих словах, должна заметить, мне показалось, что в его глазах засверкали молнии.

– Да, – заметил Корнелиус, – но это было не все, он еще что-нибудь сказал при этом?

«Так вы, прекрасная Роза, – сказал он вкрадчивым тоном, – думаете, что это была ценная луковица?»

Я почувствовала, что сделала ошибку.

«Мне-то откуда знать? – ответила я небрежно. – Разве я понимаю толк в тюльпанах? Я знаю только, раз мы обречены – увы! – жить вместе с заключенными, что для них всякое времяпрепровождение имеет свою ценность. Этот бедный ван Берле забавлялся луковицами. И вот я говорю, что было жестоко лишать его забавы».

«Но прежде всего, – заметил отец, – каким образом он добыл эту луковицу? Вот, мне кажется, что было бы недурно узнать».

Я отвела глаза, чтобы избегнуть взгляда отца, но я встретилась с глазами Якоба. Казалось, что он старается проникнуть в самую глубину моих мыслей.

Часто раздражение избавляет нас от ответа. Я пожала плечами, повернулась и направилась к двери.

Но меня остановило одно слово, которое я услышала, хотя оно было произнесено очень тихо.

Якоб сказал моему отцу: «Это не так трудно узнать, черт побери». – «Да, обыскать его, и, если у него есть еще и другие луковички, мы их найдем», – ответил отец. «Да, обычно их должно быть три…»

– Их должно быть три! – воскликнул Корнелиус. – Он сказал, что у меня три луковички?

– Вы представляете себе, что эти слова поразили меня не меньше. Я обернулась. Они были оба так поглощены, что не заметили моего движения. «Но, может быть, – заметил отец, – он не прячет на себе эти луковички». – «Тогда выведите его под каким-нибудь предлогом из камеры, а тем временем я обыщу ее».

– О, о, – сказал Корнелиус, – да ваш Якоб негодяй.

– Да, я опасаюсь этого.

– Скажите мне, Роза… – продолжал задумчиво Корнелиус.

– Что?

– Не рассказывали ли вы мне, что в тот день, когда вы готовили свою грядку, этот человек следил за вами?

– Да.

– Что он как тень проскользнул позади бузины?

– Верно.

– Что он не пропустил ни одного взмаха вашей лопаты?

– Ни одного.

– Роза, – произнес, бледнея, Корнелиус.

– Что?

– Он выслеживал не вас.

– Кого же он выслеживал?

– Он влюблен не в вас.

– В кого же тогда?

– Он выслеживал мою луковичку. Он влюблен в мой тюльпан.

– А, это вполне возможно! – согласилась Роза.

– Хотите в этом убедиться?

– А каким образом?

– Это очень легко.

– Как?

– Пойдите завтра в сад; постарайтесь сделать так, чтобы Якоб знал, как и в первый раз, что вы туда идете; постарайтесь, чтобы, как и в первый раз, он последовал за вами; притворитесь, что вы сажаете луковичку, выйдите из сада, но посмотрите сквозь калитку, и вы увидите, что он будет делать.

– Хорошо. Ну а потом?

– Ну а потом мы поступим в зависимости от того, что он сделает.

– Ах, – вздохнула Роза, – вы, господин Корнелиус, очень любите ваши луковички.

– Да, – ответил заключенный, – с тех пор как ваш отец раздавил эту несчастную луковичку, мне кажется, что у меня отнята часть моей жизни.

– Послушайте, хотите испробовать еще один способ?

– Какой?

– Хотите принять предложение моего отца?

– Какое предложение?

– Он же предложил вам целую сотню луковиц тюльпанов.

– Да, это правда.

– Возьмите две или три, а среди этих двух-трех вы сможете вырастить и свою луковичку.

– Да, это было бы неплохо, – ответил Корнелиус, нахмурив брови, – если бы ваш отец был один, но тот, другой… этот Якоб, который за нами следит…

– Ах, да, это правда. Но все же подумайте. Вы этим лишаете себя, как я вижу, большого удовольствия.

Она произнесла эти слова с улыбкой, не вполне лишенной иронии. Корнелиус на мгновение задумался. Было видно, что он борется с очень сильным желанием.

– И все-таки нет! – воскликнул он, как древний стоик. – Нет! Это было бы слабостью, это было бы безумием. Это было бы подлостью отдавать на долю прихоти, гнева и зависти нашу последнюю надежду. Я был бы человеком, не достойным прощения. Нет, Роза, нет! Завтра мы примем решение относительно вашей луковички. Вы будете выращивать ее, следуя моим указаниям. А что касается третьей, – Корнелиус глубоко вздохнул, – что касается третьей, храните ее в своем шкафу. Берегите ее, как скупой бережет свою первую или последнюю золотую монету, как мать бережет своего сына, как раненый бережет последнюю каплю крови в своих венах. Берегите ее, Роза. У меня предчувствие, что в этом наше спасение, что в этом наше богатство. Берегите ее, и если бы огонь небесный пал на Левештейн, то поклянитесь мне, Роза, что вместо ваших колец, вместо ваших драгоценностей, вместо этого прекрасного золотого чепца, так хорошо обрамляющего ваше личико, – поклянитесь мне, Роза, что вместо всего этого вы спасете ту последнюю луковичку, которая содержит в себе мой черный тюльпан.

– Будьте спокойны, господин Корнелиус, – сказала мягким, торжественно-грустным голосом Роза. – Будьте спокойны, ваши желания для меня священны.

– И даже, – продолжал молодой человек, все более и более возбуждаясь, – если бы вы заметили, что за вами следят, что все ваши поступки выслеживают, что ваши разговоры вызывают подозрения у вашего отца или у этого ужасного Якоба, которого я ненавижу, – тогда, Роза, пожертвуйте тотчас же мною, мною, который живет только вами, у кого, кроме вас, нет ни единого человека на свете, пожертвуйте мною, не посещайте меня больше.

Роза почувствовала, как сердце сжимается у нее в груди; слезы выступили на ее глазах.

– Увы! – сказала она.

– Что? – спросил Корнелиус.

– Я вижу…

– Что вы видите?

– Я вижу, – сказала, рыдая, девушка, – вы любите ваши тюльпаны так сильно, что для другого чувства у вас в сердце не остается места.

И она убежала.

После ухода девушки Корнелиус провел одну из самых тяжелых ночей в своей жизни.

Роза рассердилась на него, и она была права. Она, быть может, не придет больше к заключенному, и он больше ничего не узнает ни о Розе, ни о своих тюльпанах.

Но мы должны сознаться, к стыду нашего героя и садовода, что из двух привязанностей Корнелиуса перевес был на стороне Розы. И когда, около трех часов ночи, измученный, преследуемый страхом, истерзанный угрызениями совести, он уснул, в его сновидениях черный тюльпан уступил первое место прекрасным голубым глазам белокурой фрисландки.