II. Переулок Сержан
Свои первые слова мэр Ледрю произнес одновременно с последним ударом часов.
– Жакмен, – сказал он, – надеюсь, тетка Антуан сошла с ума: она передала мне по твоему поручению, что твоя жена умерла и что это ты ее убил!
– Это чистая правда, господин мэр, – отвечал Жакмен. – Меня следует отвести в тюрьму и скорее судить.
Произнеся эти слова, он попытался встать, опираясь о ступеньку, но после сделанного усилия упал: у него подкосились ноги.
– Полно! Ты с ума сошел! – сказал мэр.
– Посмотрите на мои руки, – отвечал тот, поднимая окровавленные руки со скрюченными, похожими на когти пальцами.
Действительно, левая рука его была красна до кисти, правая – до локтя. Кроме того, на правой руке струйка крови текла вдоль большого пальца: вероятно, жертва в борьбе укусила своего убийцу.
В это время подъехали два жандарма. Они остановились в десяти шагах от главного действующего лица этой сцены и смотрели на него с высоты, восседая на своих лошадях.
Мэр подал им знак. Они сошли с лошадей, бросили вожжи мальчику в полицейской шапке, по-видимому, сыну кого-то из стоявших тут же. Затем подошли к Жакмену и подняли его под руки.
Он подчинился без сопротивления и с апатией человека, ум которого сосредоточен на одной мысли.
В это время явились полицейский комиссар и доктор.
– А! Пожалуйте сюда, господин Робер! А, пожалуйте сюда, господин Кузен! – сказал мэр.
Робер был доктор, Кузен – полицейский комиссар.
– Пожалуйте, я хотел уже послать за вами.
– Ну! В чем дело? – спросил доктор с самым веселым видом. – Кажется, убийство?
Жакмен ничего не отвечал.
– Ну что, Жакмен, – продолжал доктор, – правда, что вы убили вашу жену?
Жакмен молчал.
– Он, по крайней мере, сам сознался, – сказал мэр. – Однако, может быть, это галлюцинация, и он не совершил преступления.
– Жакмен, – сказал полицейский комиссар, – отвечайте. Правда, что вы убили свою жену?
То же молчание.
– Во всяком случае, мы увидим, – сказал доктор Робер. – Вы живете в переулке Сержан?
– Да, – ответили два жандарма.
– Я не пойду туда! Я не пойду туда, – закричал Жакмен, вырываясь из рук жандармов быстрым движением, как бы желая убежать, и убежал бы раньше, чем кто-либо вздумал его преследовать.
– Отчего вы не хотите туда идти? – спросил мэр.
– Зачем идти, я признаюсь во всем: я ее убил. Я убил ее большой шпагой с двумя лезвиями, которую взял в прошлом году в Артиллерийском музее. Мне нечего там делать, ведите меня в тюрьму!
Доктор и мэр переглянулись.
– Мой друг, – сказал полицейский комиссар, который, как и Ледрю, полагал, что Жакмен находится в состоянии временного помешательства, – вам необходимо пойти туда, чтобы направить правосудие в надлежащее русло.
– А зачем направлять правосудие? – отвечал Жакмен. – Вы найдете тело в погребе, а около тела, в мешке от гипса, голову, а меня отведите в тюрьму.
– Вы должны пойти, – настаивал полицейский комиссар.
– О боже мой! Боже мой! – воскликнул Жакмен в ужасе. – О боже мой! Боже мой! Если бы я знал…
– Ну, что бы ты сделал? – спросил полицейский комиссар.
– Я бы убил себя!
Ледрю покачал головой и, посмотрев на полицейского комиссара, хотел, казалось, сказать ему: тут что-то неладно.
– Друг мой, – сказал он убийце, – пожалуйста, объясни мне, в чем дело?
– Да, я скажу вам все, что вы хотите, господин Ледрю, спрашивайте.
– Как это случилось? Как это у тебя хватило духу совершить убийство, а теперь ты не можешь пойти взглянуть на свою жертву? Что-то случилось, о чем ты не сказал нам?
– О да, нечто ужасное!
– Ну, пожалуйста, расскажи.
– О нет, вы не поверите, вы скажете, что я сумасшедший.
– Полно! Скажи мне: что случилось?
– Я скажу, но только вам.
Жакмен подошел к Ледрю.
Два жандарма хотели удержать его, но мэр сделал знак, и они оставили арестованного в покое.
К тому же если бы он и пожелал скрыться, то это было уже невозможно: половина населения Фонтенэ запрудила улицу Дианы и Большую.
Жакмен, как я уже сказал, приблизился к самому уху Ледрю.
– Поверите ли вы, – спросил он вполголоса, – поверите ли, чтобы голова, отделенная от туловища, могла говорить?
Ледрю испустил восклицание, похожее на крик ужаса, и заметно побледнел.
– Вы поверите, скажите? – повторил Жакмен.
Ледрю овладел собою.
– Да, – сказал он, – я верю.
– Да-да, она говорила…
– Кто?
– Голова… голова Жанны!
– Ты говоришь?..
– Я говорю, что ее глаза были открыты и она шевелила губами. Я говорю, что она смотрела на меня. Я говорю, что, глядя на меня, она сказала: «Негодяй…»
Произнося эти слова, которые он хотел сказать только Ледрю и которые прекрасно слышали все, Жакмен был ужасен.
– О, чудесно! – воскликнул, смеясь, доктор. – Она говорила! Отсеченная голова говорила! Ладно, ладно, ладно!
Жакмен повернулся к нему:
– Я же говорю вам!
– Ну, – сказал полицейский комиссар, – тем необходимее отправиться на место преступления. Жандармы, ведите арестованного!
Жакмен испустил крик и стал вырываться.
– Нет, нет, – кричал он, – можете изрубить меня на куски, а я туда не пойду!
– Пойдем, мой друг, – сказал Ледрю. – Если правда, что вы совершили страшное преступление, в котором вы себя обвиняете, то это будет искуплением. К тому же, – прибавил он тихо, – сопротивление бесполезно: если вы не пойдете добровольно, вас поведут силою.
– Ну, в таком случае, – сказал Жакмен, – я пойду, но пообещайте мне лишь одно, господин Ледрю…
– Что именно?
– Что все время, пока мы будем в погребе, вы не покинете меня.
– Хорошо.
– Вы позволите держать вас за руку?
– Да.
– Ну хорошо, – сказал он, – идемте! – И, вынув из кармана клетчатый платок, он вытер покрытый потом лоб.
Все отправились в переулок Сержан.
Впереди шли полицейский комиссар и доктор, за ними Жакмен и два жандарма. Следом шагали Ледрю и два человека, появившиеся у двери одновременно с ним. Затем двигалось, как бурный и шумный поток, все население, в том числе и я.
Через минуту ходьбы мы вступили в переулок Сержан. То был маленький переулок, отходивший налево от Большой улицы; вел он к полуразвалившимся воротам с калиткой, едва державшейся на скобе.
По первому впечатлению все было тихо в доме; у ворот цвел розовый куст, а на каменной скамье грелась на солнце толстая рыжая кошка.
Завидев людей и заслышав шум, кошка испугалась, бросилась бежать и скрылась в отдушине погреба.
Подойдя к упомянутой калитке, Жакмен остановился.
Жандармы хотели заставить его войти.
– Господин Ледрю, – сказал он, оборачиваясь, – господин Ледрю, вы обещали не покидать меня.
– Конечно! Я здесь, – ответил мэр.
– Вашу руку! Вашу руку! – И он зашатался.
Ледрю подошел, подал знак двум жандармам отпустить арестованного и протянул ему руку.
– Я ручаюсь за него, – сказал он.
В этот момент Ледрю был не мэром общины, карающим преступление, то был философ, исследующий область таинственного.
Только направлял его в этом странном исследовании убийца.
Первыми вошли доктор и полицейский комиссар, за ними Ледрю и Жакмен, затем два жандарма и некоторые привилегированные лица, в числе которых был и я благодаря моему знакомству с жандармами, для которых я уже не был чужим, потому что встретился с ними в долине и предъявил им разрешение на ношение оружия.
Перед остальными же, к крайнему их неудовольствию, дверь закрылась. Мы направились к двери маленького дома. Ничто не указывало на происшедшее здесь страшное событие, все было на месте: в алькове – постель, покрытая зеленой саржей; в изголовье – распятие из черного дерева, украшенное веткой вербы, засохшей с прошлой Пасхи, на камине – младенец Иисус из воска между двумя посеребренными подсвечниками в стиле Людовика XVI, на стене – четыре раскрашенные гравюры в рамках из черного дерева, на которых изображены четыре стороны света.
На столе стоял один прибор, на очаге кипел горшок с супом, била полчаса кукушка, открывая рот.
– Ну, – сказал развязным тоном доктор, – я пока ничего не вижу.
– Поверните в дверь направо, – прошептал глухо Жакмен.
Последовав указанию арестованного, все очутились в каком-то погребе. Огляделись – из отверстия в углу, откуда-то снизу, пробивался свет.
– Там, там, – прошептал Жакмен, вцепившись в руку Ледрю и указывая на отверстие.
– А-а, – шепнул доктор полицейскому комиссару со страшной улыбкой человека, на которого ничто не производит впечатления, потому что он ни во что не верит, – кажется, мадам Жакмен последовала заповеди Адама.
И он стал напевать:
Умру, меня похороните,
В погреб, где…
– Тише! – перебил Жакмен. Лицо его покрылось смертельной бледностью, волосы встали дыбом, лоб вспотел. – Не пойте здесь!
Пораженный его голосом, доктор замолчал. И сейчас же, спускаясь по первым ступенькам лестницы, спросил:
– Что это такое?
Он нагнулся и поднял шпагу с длинным, испачканным в крови клинком.
То была шпага, взятая, по словам Жакмена, в Артиллерийском музее 29 июля 1830 года.
Полицейский комиссар взял ее из рук доктора.
– Узнаете эту шпагу? – спросил он арестованного.
– Да, – ответил Жакмен. – Ну, ну, скорее же.
Это была первая улика, на которую наткнулись. Прошли в погреб в том же порядке, как я упомянул выше.
Доктор и полицейский комиссар шли впереди, за ними – Ледрю и Жакмен, потом еще двое лиц, за ними жандармы, потом привилегированные, среди которых находился и я.
Когда я сошел на седьмую ступеньку, мой взор погрузился в темноту погреба, которую постараюсь описать.
Первый предмет, приковавший наши взоры, был труп без головы, лежавший у бочки; кран бочки был наполовину открыт, и из него текла струйка вина и, образовав ручеек, подтекала под доски.
Труп был скрючен, как будто в момент агонии жертва пригнулась, а ноги ее не послушались. Платье с одной стороны приподнято было до подвязки. По-видимому, жертва застигнута была на коленях у бочки, когда она наполняла бутылку, которая выпала у нее из рук и валялась поблизости.
Верхняя часть туловища плавала в крови.
На мешке с гипсом, прислоненном к стене, как бюст на колонне, стояла, вернее, мы догадывались, что она там стояла, голова, утопавшая в волосах; полоса крови окрашивала мешок сверху донизу.
Доктор и полицейский комиссар обошли труп и остановились перед лестницей.
Среди погреба стояли два приятеля Ледрю и несколько любопытных, которые поторопились проникнуть сюда.
Внизу, у лестницы, стоял Жакмен, которого не могли заставить двинуться дальше последней ступеньки. Возле Жакмена топтались два жандарма. Рядом стояло пять или шесть лиц, в числе которых находился и я.
Мрачная внутренность погреба была освещена дрожащим светом свечки, которая была поставлена на ту бочку, откуда текло вино и напротив которой лежал труп жены Жакмена.
– Подайте стол и стул, – распорядился полицейский комиссар и принялся за составление протокола.
