VIII. Кошка и скелет
Рассказ Ледрю произвел ужасное впечатление; никто из нас, даже доктор, не решился нарушить молчание.
Бледная дама, приподнявшись было на минуту на своей кушетке, опять упала на подушки, и одно лишь дыхание обнаруживало, что она жива. Полицейский комиссар молчал, так как не находил в этом материала для протокола. Я же старался запомнить все подробности трагедии, чтобы воспроизвести их, если когда-либо вздумается воспользоваться ими для рассказа. Что касается Аллиета и аббата Мулля, то описанное приключение слишком отвечало их взглядам, а потому они и не пытались что-либо опровергать.
Напротив, аббат Мулль первый прервал молчание и, резюмируя до некоторой степени общее мнение, сказал:
– Я верю всему, что вы рассказали нам, мой милый Ледрю, но как вы объясните этот факт, как выражаются, на материальном языке?
– Я не объясняю его, – ответил Ледрю, – я его только рассказываю, вот и все.
– И все-таки как вы это объясняете? – настаивал доктор. – Потому что, какова бы ни была продолжительность жизнедеятельности, вы же не допускаете, что отсеченная голова через два часа могла говорить, смотреть, действовать?
– Если бы я мог это объяснить, мой милый доктор, – сказал Ледрю, – то не заболел бы после этого события страшной болезнью.
– А вы, доктор, – заинтересовался Ленуар, – как это объясняете себе? Вы не допускаете, конечно, что господин Ледрю рассказал нам вымышленную историю; его болезнь также материальный факт.
– Вот еще! Ничего тут удивительного нет. Это не больше чем галлюцинация! Господину Ледрю казалось, что он видит; господину Ледрю казалось, что он слышит. Для него это равносильно тому, что он действительно видел и действительно слышал. Органы, которые передают перцепцию чувства центру ощущений, то есть мозгу, могут расстроиться вследствие влияющих на них условий. Когда эти органы расстроены, они неправильно передают перцепцию: кажется, что слышат, – и слышат; кажется, что видят, – и видят.
Холод, дождь, мрак расстроили органы чувств господина Ледрю, вот и все. Сумасшедший также видит и слышит то, что ему кажется, что он видит и слышит. Галлюцинация – это мгновенное умопомешательство; о ней остается воспоминание уже тогда, когда она исчезла.
– А если галлюцинация не исчезает? – спросил аббат Мулль.
– Ну! Тогда болезнь становится неизлечимой и от нее умирают.
– Вам приходилось, доктор, лечить такие болезни?
– Нет, но я знаю некоторых врачей, которые лечили такие болезни, например английского доктора, сопровождавшего Вальтера Скотта во Францию.
– И он вам рассказал?..
– Кое-что в том же роде, что рассказал нам наш хозяин, и, быть может, даже еще более необыкновенное происшествие.
– И вы объясняете это с материалистической точки зрения? – спросил аббат Мулль.
– Конечно.
– А вы можете припомнить тот факт, о котором вам рассказал английский доктор?
– Без сомнения.
– Доктор, расскажите, расскажите!
– Рассказать?
– Ну, конечно! – закричали все.
– Хорошо.
Доктора, сопровождавшего Вальтера Скотта во Францию, помнится, звали Симпсоном. Это был один из самых выдающихся членов Эдинбургского факультета, поддерживавший связи с наиболее известными людьми в Эдинбурге.
В числе этих лиц был судья уголовного суда, имени которого он мне не назвал. Во всей этой истории он счел нужным сохранить в тайне одно лишь это имя.
Этот судья, которого он лечил, на вид совершенно здоровый, таял день ото дня: он стал добычей мрачной меланхолии. Семья несколько раз обращалась с расспросами к доктору, тот, со своей стороны, расспрашивал своего друга, который отделывался общими фразами, усиливавшими его тревогу, так как ясно было, что тут скрывается тайна, которой больной не хочет выдать.
Наконец, однажды доктор Симпсон так настойчиво стал просить своего друга сознаться в своей болезни, что тот, взяв его за руку, с печальной улыбкой сказал:
– Ну, хорошо, я действительно болен, и болезнь моя, дорогой доктор, тем более неизлечима, что она коренится всецело в моем воображении.
– Как! В вашем воображении?
– Да, я схожу с ума.
– Вы сходите с ума? Но в чем дело, объясните, пожалуйста. Глаза у вас ясные, голос спокойный (он взял его руку), пульс прекрасный.
– И это-то ухудшает мое положение, милый доктор, то есть то, что я вижу его и обсуждаю его.
– Но в чем же состоит ваше сумасшествие?
– Заприте, доктор, дверь, чтобы нам не помешали, и я вам все расскажу.
Доктор запер дверь, вернулся и сел подле своего приятеля.
– Помните, – спросил судья, – последний уголовный процесс, по которому я должен был произнести приговор?
– Да, над шотландским разбойником, которого вы приговорили к повешению и который был повешен.
– Именно этот. И вот в тот момент, когда я произносил приговор, глаза его сверкнули и он погрозил мне кулаком. Я не обратил на это внимания… Такие угрозы часто практикуются среди осужденных. Но на другой день после казни палач явился ко мне и, извинившись за посещение, заявил, что он счел долгом довести до моего сведения следующее: умирая, разбойник произносил против меня заклятия и говорил, что на другой день, в шесть часов, в час его казни, я услышу о нем.
Я полагал, что мне устроят что-либо его товарищи, что они попытаются отомстить с помощью оружия, и я в шесть часов заперся у себя в кабинете, выложив пару пистолетов на мой письменный стол.
Наконец каминные часы пробили шесть раз. Весь день я думал о предостережении палача. Но вот прозвучал последний удар бронзовых часов, а я не услышал ничего, кроме неизвестно откуда взявшегося мурлыканья. Я обернулся и увидел большую черную кошку с огненными глазами. Невозможно было объяснить, как она вошла сюда: все двери и окна были заперты. Очевидно, ее заперли в комнате днем.
Я позвонил – слуга явился, но он не мог войти, так как я заперся изнутри. Пришлось пойти к двери и отпереть ее. Я стал говорить ему о черной кошке с огненными глазами, но мы напрасно искали ее всюду – она исчезла.
Больше я об этом не думал. Прошел вечер, ночь, наступил новый день, и вот опять пробило шесть часов. Сейчас же я услышал шорох за собою и увидел ту же кошку.
На этот раз она прыгнула мне на колени. Я не питаю никаких антипатий к кошкам, но все-таки эта фамильярность произвела на меня неприятное впечатление. Я согнал ее с колен. Но едва она оказалась на земле, как сейчас же снова прыгнула ко мне. Я оттолкнул ее – никакого эффекта, как и в первый раз. Тогда я встал и прошелся по комнате, а кошка шла за мною шаг в шаг; раздраженный этой навязчивостью, я позвонил, как накануне. Слуга вошел – кошка проскользнула под кровать и там исчезла, мы искали ее напрасно.
Я вышел вечером. Побывал у двух или трех друзей, а когда вернулся домой, стал тихонько подниматься по лестнице, чтобы не натолкнуться на что-либо: ведь у меня не было свечи. Дойдя до последней ступеньки, я услышал голос слуги, говорившего с горничной моей жены.
Услышав свое имя, я прислушался к тому, что он говорил. Он рассказал о том, что произошло накануне и в тот день, а потом прибавил:
– Вероятно, наш господин сходит с ума. Никакой черной кошки с огненными глазами не было в комнате – это так же верно, как то, что ее нет и у меня.
Слова эти меня испугали. Одно из двух: или кошка была реальностью, или это было обманчивое видение; если это реальность, то я нахожусь под давлением сверхъестественного; если это ложное, если я вижу то, что не существует, как говорит мой слуга, то я схожу с ума.
Вы можете угадать, мой милый друг, с каким нетерпением, смешанным со страхом, я ждал на другой день шести часов. Под предлогом уборки я удержал слугу, и, когда пробило шесть часов, он был в моем кабинете. С последним ударом часов я услышал шорох и увидел мою кошку. Она села рядом со мною.
Сначала я сидел молча, рассчитывая, что слуга увидит кошку и первый о ней заговорит. Но он ходил взад-вперед по комнате и, по-видимому, ничего не видел.
Я воспользовался тем моментом, когда он находился в таком положении, что для исполнения моего приказания должен был почти наступить на кошку.
– Поставьте звонок на мой стол, Джон, – сказал я.
Чтобы взять звонок, который стоял на камине, Джону неминуемо пришлось бы наступить на кошку.
Он пошел, но в тот момент, когда занес ногу над кошкой, та прыгнула мне на колени.
Джон не видел ее или, по крайней мере, так казалось.
Признаюсь, что холодный пот выступил у меня на лбу, и услышанные мною накануне слова: «Вероятно, наш господин сходит с ума!» – пришли мне на память во всем их ужасном значении.
– Джон, – сказал я, – вы ничего не видите у меня на коленях?
Джон посмотрел на меня. Потом с видом человека, принявшего определенное решение, сказал:
– Да, сударь, я вижу кошку.
Я вздохнул, взял кошку и сказал ему:
– В таком случае возьмите ее и выбросите, пожалуйста.
Он протянул руки – я подал ему животное; затем он по моему знаку вышел.
В течение десяти минут я с некоторым беспокойством оглядывался кругом, но, не замечая ничего подозрительного, решил посмотреть, что же Джон сделал с кошкой.
Я вышел из комнаты, чтобы расспросить об этом, и, переступив порог гостиной, услышал хохот из уборной моей жены. Я подошел тихонько на цыпочках и услышал голос Джона:
– Милая моя, господин не сходит, а уже сошел с ума. Его сумасшествие состоит в том, что он видит черную кошку с огненными глазами, – говорил он горничной. – Сегодня вечером он спросил меня, вижу ли я кошку у него на коленях.
– А ты что ответил? – полюбопытствовала горничная.
– Черт побери! Я ответил, что вижу ее, – сказал Джон. – Я не хотел противоречить бедняге, и вот угадай, что он сделал?
– Как же я могу угадать?
– Ну вот! Он взял воображаемую кошку с колен, положил мне ее на руки, сказал: «Унеси, унеси!» – и я ловко унес кошку. Он остался доволен.
– Но раз ты унес кошку, значит, она была?
– Какая там кошка! Кошка существовала только в его воображении. Но зачем говорить ему правду? Он бы меня выгнал. Ну нет! Мне здесь хорошо, я остаюсь. Он мне платит двадцать пять фунтов, чтобы я видел кошку, и я ее вижу. Пусть даст тридцать фунтов, и я увижу двух!
У меня не хватило мужества слушать дальше. Я вздохнул и вошел в мою комнату. Она была пуста.
На другой день, в шесть часов, кошка, по обыкновению, оказалась около меня и исчезла только назавтра.
– Что же вам сказать, мой друг, – продолжал больной. – В течение месяца видение появлялось каждый вечер, и я привык к нему. Но на тридцатый день после казни, когда часы пробили шесть раз, кошка не явилась.
Я посчитал было, что избавился от нее, и от радости не спал. Весь день я волновался в ожидании рокового часа, а с пяти до шести глаз не сводил с часовой стрелки. Наконец стрелка дошла до двенадцати – раздался один удар, два, три, четыре, пять, шесть…
На шестом ударе дверь отворилась, – сказал несчастный, – и вошел курьер в ливрее, как будто он находился на службе у лорда-лейтенанта Шотландии.
Первая мысль, пришедшая мне в голову, была, что лорд-лейтенант прислал мне письмо, и я протянул руку к незнакомцу. Но он не обратил никакого внимания на мой жест и стал за моим зеркалом.
Мне не надо было оборачиваться, чтобы видеть его: против меня было зеркало.
Я встал и прошелся; он шел позади, в нескольких шагах от меня. Я подошел к столу и позвонил. Вошел слуга, он не видел курьера, как, впрочем, и кошки.
Я отослал его, остался со странным визитером наедине и смог внимательнее рассмотреть его. Он был в придворном платье, со шпагой, жилет с шитьем, волосы в сетке, шляпа под мышкой.
В десять часов я лег спать; он, в свою очередь, чтобы лучше провести ночь, уселся в кресло напротив моей кровати. Я отвернулся к стене, но уснуть не смог. Курьер также не спал.
Наконец первые лучи солнца начали пробиваться в комнату через щели жалюзи. Я повернулся, чтобы в последний раз взглянуть на своего визитера, – кресло было пусто. Как оказалось, я освободился от него до вечера.
Вечером было назначено собрание у главного церковного комиссара. Под предлогом, что мне необходимо приготовить выходной костюм, в шесть часов без пяти минут я позвал слугу и попросил его запереть дверь на засов. Он исполнил мою просьбу.
При последнем, шестом ударе часов я устремил взор на дверь – она открылась, курьер вошел.
Я сейчас же направился к двери – она была заперта; засовы не были выдвинуты из скобки. Я обернулся: курьер стоял за моим креслом, а Джон ходил взад-вперед по комнате, ничего не замечая.
Я оделся.
И тогда произошло нечто странное: с необычайной предупредительностью мой новый служащий помогал Джону во всем, а тот опять ничего не замечал.
Так, например, Джон держал мое платье за воротник, а привидение держало его за полы; Джон подавал штаны за пояс, а привидение поддерживало их внизу. Никогда у меня не было более услужливого слуги.
Наступил час отъезда. И тогда, вместо того чтобы следовать за мною, курьер пошел вперед, проскользнул в дверь моей комнаты, спустился по лестнице, стал со шляпою под мышкой за Джоном, который отворял дверцу кареты, и, когда Джон ее запер и сел на запятки, он сел на козлы с кучером, и тот подвинулся направо, чтобы дать ему место.
Карета остановилась у дверей главного церковного комиссара.
Джон открыл дверцу, но призрак уже был на своем посту – за ним. Едва я вышел, призрак протиснулся вперед среди толпы слуг, теснившихся у главного входа, и оглянулся, иду ли я за ним.
Тогда мне захотелось проделать над кучером тот же опыт, который я проделал над Джоном.
– Патрик, – спросил я его, – что это за человек сидел около вас?
– Какой человек, ваша милость? – спросил кучер.
– Тот, что сидел на ваших козлах?
Патрик вытаращил глаза, оглядываясь вокруг себя.
– Ну хорошо, – сказал я, – я ошибся.
Курьер остановился на лестнице и поджидал меня. Как только он увидел, что я опять двинулся, он также двинулся и пошел впереди меня, как бы для того, чтобы доложить обо мне в приемной зале, а затем, когда я вышел, он занял в передней подобающее место.
Никто не видел его, это привидение, как не видели его ни Джон, ни Патрик. Вот когда мой страх перешел в ужас: я понял, что действительно схожу с ума.
С этого вечера стали замечать перемену во мне. Все спрашивали, чем я озабочен, – в числе других и вы.
Я опять нашел мое привидение в передней. Как и при моем приезде, так и теперь, при отъезде, он бросился вперед, сел на козлы, вернулся домой, прошел за мною в мою комнату, сел в кресло, в котором сидел накануне.
Тогда я захотел убедиться, есть ли что-либо осязаемое в этом привидении. Я сделал большое усилие над собой и, пятясь задом, сел в кресло. Я ничего не почувствовал, но увидел в зеркале, что привидение стоит за мною.
Как и накануне, я лег в час. Как только я оказался в постели, я увидел в моем кресле привидение.
Наутро оно исчезло. И так продолжалось месяц.
По истечении месяца оно вдруг изменило своим привычкам и перестало являться.
Однако на этот раз я уже не верил, как в первый раз, в окончательное его исчезновение, а ждал страшного превращения и, вместо того чтобы наслаждаться уединением, с трепетом думал о следующем дне.
На другой день, едва часы пробили шесть раз, я услышал легкий шелест у моей кровати и в том месте, где занавеси скрещивались, в проходе у стены увидел скелет.
На этот раз – вы поймете, мой друг, почему я так говорю, – я увидел оживший символ смерти.
Скелет стоял неподвижно и глядел на меня страшными впадинами глазниц.
Я встал, несколько раз обошел комнату – голова скелета следила за всеми моими движениями, ни на минуту не сводила с меня глаз, хотя туловище оставалось неподвижным.
В эту ночь я не решился лечь спать. Я не спал, а скорее, сидел с закрытыми глазами в кресле, где обычно сидело привидение, об отсутствии которого я теперь горько сожалел.
Днем скелет исчез.
Я велел Джону переставить кровать и опустить занавеси, а сам стал ждать.
Едва часы пробили шесть раз, я услышал шелест – занавеси заколебались; затем я увидел костлявые руки, раздвигавшие занавеси, и скелет занял место, на котором он стоял накануне.
На этот раз у меня хватило мужества лечь спать.
Голова, которая, как и накануне, следила за моими движениями, склонилась надо мною, глаза, которые накануне ни на минуту не теряли меня из виду, устремили взгляд на меня.
Можете себе представить, какую ночь я провел! А таких ночей, мой дорогой доктор, было уже не менее двадцати.
– Теперь вы знаете, что со мною. Что же, вы возьметесь меня лечить?
– По крайней мере, попытаюсь, – ответил доктор.
– Каким образом, позвольте узнать?
– Я уверен, что привидение существует только в вашем воображении.
– Что мне за дело, существует оно или нет, раз я его вижу.
– Вы хотите, чтобы и я его увидел, да?
– Конечно, хочу.
– Когда же?
– Как можно скорее. Завтра.
– Хорошо, завтра… Итак, мужайтесь!
Больной печально улыбнулся.
На другой день, в семь часов утра, доктор вошел в комнату своего друга.
– Ну как? – спросил он. – Как скелет?
– Скелет исчез, – ответил тот слабым голосом.
– Ну и прекрасно! Мы устроим так, чтобы он не являлся сегодня вечером.
– Устройте.
– Вы говорите, скелет появляется одновременно с шестым ударом часов?
– Непременно.
– Прежде всего остановим часы. – И доктор остановил маятник.
– Что вы хотите сделать?
– Я хочу лишить вас возможности определять время.
– Хорошо.
– Теперь опустим шторы и закроем занавеси.
– А это зачем?
– Все с той же целью: чтобы вы не могли контролировать ход времени.
– Хорошо.
Шторы были опущены, занавеси закрыты. Зажгли свечи.
– Пусть завтрак и обед для нас будут всегда готовы. Джон, – сказал доктор, – мы не хотим есть в определенные часы. Подадите, когда я вас позову.
– Слышите, Джон? – сказал больной.
– Да, сударь.
– Затем дайте нам карты, шашки, домино и уходите.
Джон принес все требуемое и ушел.
Доктор принялся, как мог, развлекать больного, болтал, играл с ним, а когда проголодался – позвонил.
Джон, который знал, зачем звонили, принес завтрак.
После завтрака начали партию, которая прервана была новым звонком доктора.
Джон принес обед.
Они ели, пили, выпили кофе и опять стали играть. Так, вдвоем провели они день, который тянулся необычайно долго. Доктор приблизительно определил время и решил, что роковой час уже миновал.
– Итак, – сказал он вставая, – победа!
– Как – победа? – спросил больной.
– Теперь, по крайней мере, восемь или девять часов, а скелет не явился.
– Посмотрите на ваши часы, доктор, они единственные в доме. Если час миновал, тогда и я, пожалуй, закричу: победа!
Доктор посмотрел на часы и промолчал.
– Вы ошиблись, не правда ли, доктор? – сказал больной. – Ровно шесть часов.
– Да, и что же?
– И что же? Вот входит скелет. – И больной с глубоким вздохом откинулся назад.
Доктор посмотрел во все стороны.
– Но где вы его видите? – спросил он.
– На его обычном месте, в проходе, между занавесями.
Доктор встал, подошел к кровати и занял то место, которое должен был занимать скелет.
– А теперь вы все еще его видите?
– Я не вижу нижней части туловища, вы закрываете его вашим телом, но я вижу череп.
– Где?
– Над вашим правым плечом. У вас как бы две головы – живая и мертвая.
Несмотря на все свое неверие, доктор вздрогнул. Он обернулся, но ничего не увидел.
– Мой друг, – сказал он с грустью больному, – если вам надо сделать распоряжение по части завещания, сделайте его.
И он вышел.
Девять дней спустя Джон, войдя в комнату своего хозяина, нашел его мертвым.
Прошло ровно три месяца со времени казни разбойника.
