Когда он проснулся утром, ему пришлось расстаться со своими розовыми сновидениями и сразу погрузиться в иную атмосферу — атмосферу трудовой жизни измученных людей. Воздух квартиры был весь пропитан запахом мыла и грязного белья, слышалась суета и брань. Не успел он выйти из комнаты, как услыхал плеск пролитой воды, вслед за которым раздался громкий возглас и резкий шлепок, которым его сестра вымещала свое раздражение на одном из своих многочисленных отпрысков. Визг ребенка точно резанул его по сердцу; он остро почувствовал всю низменность обстановки, в которой жил; самый воздух, которым он дышал, казался ему отвратительным. «Какое различие, — подумал он, — с домом Рут, где все дышит красотой и спокойствием!» Там чувствовалась жизнь духовная; здесь же господствовали лишь грубые материальные заботы.

— Поди-ка сюда, Альфред, — позвал он плачущего мальчугана и опустил руку в карман брюк: у него всегда имелся запас мелочи, который он даже не клал в кошелек, — одно из проявлений его широкой натуры. Он положил монету мальчишке на ладонь и подержал его на руках, чтобы утешить.

— Ну, а теперь беги, купи леденцов да не забудь угостить братьев и сестер. Смотри, купи таких, которые подольше не тают!

Гертруда подняла на брата наклоненное над корытом раскрасневшееся лицо.

— Довольно было бы и пяти центов, — сказала она. — Это так похоже на тебя! Ты ведь понятия не имеешь о цене денег! Ребенок объестся.

— Ладно, ладно, сестричка! — добродушно ответил он. — Не пропадут мои денежки! Жаль, что ты так занята, а то я бы тебя поцеловал.

Ему хотелось приласкать сестру, добрую женщину, которая, он знал, по-своему любила его. Но с годами она изменилась, стала как-то не похожа на себя, очевидно, думал он, из-за тяжелой работы, кучи детей и постоянных придирок мужа. У него вдруг, по какой-то странной ассоциации, мелькнула мысль, что с годами Гертруда пропиталась запахом всего, что ее окружает: гнилых овощей, соды для стирки и грязных денег, которые она считает за прилавком.

— Иди-ка лучше завтракать, — грубовато сказала она, хотя ее обрадовали слова брата. Из всех ее многочисленных, рассеянных по белу свету братьев Мартин всегда был самым любимым. — А знаешь, я, пожалуй, поцелую тебя! — неожиданно добавила она, почувствовав, что у нее как-то дрогнуло сердце. Она начала стирать пальцами мыльную пену, сначала с одной руки, а потом с другой.

Мартин обнял ее за массивную талию и поцеловал в мокрые, пахнувшие паром губы. Глаза ее наполнились слезами, не столько от обуревавших ее чувств, сколько от слабости из-за постоянной непосильной работы. Она тотчас же оттолкнула его от себя, но он успел заметить ее влажные глаза.

— Завтрак в духовке, — поспешно сказала она. — Джим тоже, наверное, встал. Мне пришлось подняться пораньше, чтобы выстирать белье. Ну, а теперь проваливай, да смотри, уходи поскорее из дому. Сегодня будет нелегко: ведь Том-то ушел, и некому, кроме Бернарда, разъезжать с фургоном.

Мартин отправился на кухню. У него было тяжело на душе. Он не мог забыть красное лицо сестры и весь ее неряшливый вид. Да, она любила бы его, если бы у нее нашлось на это время, решил он. Но она работала до полного изнеможения. Какая скотина этот Бернард Хиггинботам, что так загоняет ее! Впрочем, Мартин невольно признался себе, что в поцелуе сестры не было ничего прекрасного. Правда, это был не обычный поцелуй. Уже много лет, как она целовала его лишь тогда, когда он отправлялся в плавание или возвращался домой. Сегодняшний ее поцелуй отдавал мылом, а губы у нее были уже дряблые, она и дотронулась лишь до него губами, не так, как обычно при поцелуе. Это был поцелуй усталой женщины, успевшей от утомления забыть, как целуются. Он вспомнил ее девушкой, до свадьбы: тогда она, проработав целый день в прачечной, готова была танцевать всю ночь напролет и прямо с вечеринки опять отправляться на работу. Потом он вспомнил Рут и подумал, что и губы у нее должны быть такими же свежими и нежными, как она сама. Поцелуй ее, наверное, похож на ее рукопожатие или на ее взгляд — такой же искренний и решительный. Мысленно он даже осмеливался представить себе прикосновение ее губ — и так ярко было это представление, что у него закружилась голова. Ему показалось, что он куда-то несется в облаке благоухающих розовых лепестков.

В кухне он нашел Джима, второго жильца. Тот сидел и меланхолично ел овсянку, взгляд его был какой-то отсутствующий, полный тоски. Джим служил подмастерьем у водопроводчика. Слабохарактерный, он был склонен к порочности. Вдобавок он еще отличался умственной отсталостью. Все эти свойства отнюдь не способствовали его успеху в борьбе за существование.

— Отчего вы не едите? — спросил он, увидев, что Мартин уныло ковыряет ложкой остывшую, плохо проваренную кашу. — Напились вчера, что ли?

Мартин отрицательно покачал головой. Его угнетала полнейшая убогость окружающей обстановки. Рут Морз казалась еще дальше от него, чем раньше.

— А я напился, — продолжал Джим, горделиво ухмыляясь. — Так назюзюкался, что больше некуда. А она — просто прелесть была… Билли привел меня домой.

Мартин кивнул головой, показывая, что слушает его. У него от природы была привычка всегда внимательно прислушиваться к собеседнику. Затем он налил себе чашку тепловатого кофе.

— Пойдем сегодня поплясать в клуб «Лотоса»? — спросил Джим. — Там пиво будет, а если придет эта компания из Темескаля, то уж без драки не обойдется. Мне-то наплевать! Я все равно поведу туда свою девчонку. Черт, ну и вкус у меня во рту!

Он скорчил гримасу и попробовал запить скверный вкус глотком кофе.

— Джулию знаете?

Мартин покачал головой.

— Она-то и есть моя девчонка, — объяснил Джим. — Персик налитой — вот она что. Я бы познакомил вас с ней, да ведь вы, небось, отобьете. Не понимаю, что это девчонки находят в вас — честное слово, не знаю, — но прямо тошно глядеть, как из-за вас они все бросают своих кавалеров.

— Ну, уж у вас-то я никого не отбивал, — ответил Мартин.

Из его ответа видно было, что разговор этот ничуть его не интересует. Просто надо было о чем-то говорить за завтраком.

— Нет, отбили, — с горячностью возразил тот. — А Мэгги забыли?

— Да ведь между нами ничего не было. Я и танцевал-то с ней только на одном вечере.

— Ну да, этим-то вы и завоевали ее, — воскликнул Джим. — Вы просто потанцевали с ней да поглядели на нее — и готово дело. Понятно, вы-то это сделали не намеренно, но моя песенка после этого уже была спета. И смотреть на меня больше не стала. Все про вас расспрашивала. Она бы сразу назначила вам свидание, если бы вы только захотели.

— Да я вовсе и не хотел этого.

— Все равно. Я так и остался ни при чем. — Джим почтительно поглядел на Мартина. — Как вы этого добиваетесь, Март?

— Да тем, что остаюсь равнодушным к ним, — последовал ответ.

— То есть притворяетесь, будто они вас вовсе не интересуют? — с любопытством спросил Джим.

Мартин задумался на секунду:

— Да, пожалуй, можно и так сказать, но у меня другое: мне они и вправду безразличны… или почти. Ну, а если вы сумеете притвориться, это, я думаю, подействует.

— Жаль, что вы вчера не были у Райли, — вдруг, без всякой связи с предыдущим разговором произнес Джим. — Многие там даже в перчатках для бокса были. Был один тип из Западного Окленда. Его Крысой зовут — скользкий, как угорь. Никто не мог победить его. Мы все жалели, что вас нет. Где вы пропадали?

— В Окленд ездил, — ответил Мартин.

— В театр?

Мартин отставил тарелку и встал.

— Придете сегодня на вечеринку? — крикнул ему Джим вслед.

— Не думаю, — отозвался он.

Он спустился и вышел на улицу, глубоко вдыхая воздух. В атмосфере сестриной квартиры он буквально задыхался, а болтовня подмастерья чуть не свела его с ума. Минутами он с трудом удерживался, чтобы не схватить Джима за голову и окунуть ее в миску с кашей. Чем больше болтал Джим, тем больше отдалялась от него Рут. Как ему надеяться подняться до нее, когда ему приходится жить с такими скотами? Его ужаснула трудность предстоящей ему задачи: он чувствовал, как его подавляет вся обстановка жизни — жизни рабочего класса, когда все и вся тянет его вниз, — и сестра, и ее семья, и дом, и подмастерье Джим, — все люди, которые его окружают. Все его существование вдруг показалось ему противным. До этого времени он принимал жизнь как она есть и считал, что она в общем недурна. Он задумывался над ней лишь под влиянием прочитанных книг, но ведь то были волшебные сказки, в которых описывался лучший, но не реальный мир. Теперь же он воочию увидел этот мир, узнал, что он существует, и центром его была женщина-цветок, по имени Рут. И потому ему отныне придется узнать горечь неудовлетворенного желания, томительную жажду, острую, как боль, и безнадежное отчаяние, еще более мучительное оттого, что оно порой сменялось надеждой.

Сначала он колебался, в какую библиотеку ему пойти — в Берклейскую или в Оклендскую; наконец остановился на второй — ведь Рут жила в Окленде. Кто знает, возможно, она зайдет в библиотеку, и он встретит ее там. Он не был знаком с устройством библиотек и долго блуждал между полками беллетристики; наконец, хорошенькая, похожая на француженку девушка, по-видимому, заведовавшая этим отделом, объяснила ему, что справочный отдел находится наверху. Но он не знал, что нужную справку можно получить у сидевшего за конторкой служащего, и пошел странствовать по отделу философии. Он слыхал, что существуют философские сочинения, но никогда не думал, что их такое множество. Высокие полки, нагруженные тяжелыми томами, внушали ему сознание собственного ничтожества, но вместе с тем и подстегивали его: сколько здесь работы для его мозга! В отделе математики он нашел книги по тригонометрии и начал их перелистывать, с удивлением глядя на непонятные формулы и цифры. Ведь он, казалось, умеет читать по-английски, но здесь какой-то совершенно незнакомый ему язык. А Норман с Артуром знали этот язык. Он слышал, как они говорили на нем. А они — ее братья. В отчаянии он покинул отдел математики. Книги будто теснили его со всех сторон, точно хотели раздавить. Ему и не снилось, что человеческие знания так огромны. Это пугало его. Сумеет ли его мозг одолеть все это? Но вскоре он вспомнил, что ведь есть же люди, и немало таких, которые одолели всю науку, и губы его зашевелились, произнося торжественную клятву: он достигнет того, чего достигли они.

Так он блуждал по библиотеке, глядя на уставленные премудростью полки, переходя от уныния к уверенности в своих силах. В отделе «разных сочинений» он напал на «Конспективный курс» Норри и с благоговением перелистал его. Этот язык отчасти был ему родной. Затем он нашел Боудича, сочинения Лекки и Маршалла. Вот что он сделает — он изучит навигацию. Бросит пить, серьезно будет учиться и станет капитаном. В это мгновение Рут казалась ему близкой. Когда он будет капитаном, он сможет жениться на ней (если она этого захочет). Ну, а если она не захочет, тогда он все-таки бросит пить, будет жить ради нее как порядочный человек. Но вдруг он вспомнил о страховых обществах и о судовладельцах, которым приходится служить капитану и чьи интересы всегда диаметрально противоположны. Нет, морская карьера не для него. Он оглянулся вокруг, увидел десятки тысяч томов и закрыл на миг глаза. Ведь в этом множестве книг заключается огромная сила. Если он хочет совершить что-нибудь великое, он должен сделать это на суше. Да и к тому же капитанам не разрешается брать с собой в плавание жен.

Настал полдень, затем день начал клониться к вечеру. Мартин забыл о том, что с утра не ел, и продолжал искать книги о правилах хорошего тона. Кроме мысли о карьере, его мучил еще один, весьма простой, конкретный вопрос. «Если вы познакомились с молодой леди и она приглашает вас зайти, то через сколько времени вы можете отправиться к ней?» — так он мысленно формулировал его. Но, когда он наконец отыскал искомую полку, он не нашел там ответа. Он почувствовал себя буквально подавленным огромным количеством условностей и запутался в лабиринте правил относительно обмена визитными карточками в светском обществе. В конце концов он прекратил поиски. Он не нашел того, что искал, зато открыл новую для него истину, что для овладения наукой о хорошем тоне нужна целая жизнь и что ему понадобятся две земных жизни, чтобы изучить его.

— Вы нашли, что хотели? — спросил его сидевший за конторкой человек, когда он уходил.

— Да, — ответил он. — Хорошая у вас библиотека.

Библиотекарь кивнул головой.

— Заходите почаще. Вы кто — моряк?

— Да, — ответил он. — Я непременно зайду еще.

«Ну как это он мог угадать, что я моряк?» — спрашивал себя Мартин, спускаясь по лестнице.

Выйдя на улицу, он сначала шел ровным, но довольно неловким шагом, выпрямив стан; вскоре он весь погрузился в свои мысли и к нему опять вернулась его прежняя, естественная раскачивающаяся походка.