ГЛАВА 13

Уодли едва добрался до причала, как его начало выворачивать прямо в воду. Гейл стояла рядом, готовая подхватить его, если он начнет падать в темные волны. В нескольких ярдах от нее переминалась Энн, старательно отводя взгляд. Но Крейг был уверен, что, как бы ни был пьян Уодли, рвет его вовсе не из-за количества выпитого.

Наблюдая, как конвульсивно сотрясаются плечи приятеля, Крейг чувствовал, как остывает его гнев. Он обнял Энн за плечи, чтобы утешить хотя бы ее, и ощутил, что она дрожит.

– Прости, Энн, – прошептал он, – за то, что втравил тебя во все это. Не стоило приходить. Думаю, это последний ужин в обществе мистера Уодли.

– Бедный, бедный, отчаявшийся человек, – вздохнула Энн. – Все так несправедливы к нему.

– Он сам напросился, – возразил Крейг.

– Знаю. Но все равно.

Уодли выпрямился и обернулся, вытирая губы платком.

– Пропал мой стофранковый ужин, – пробормотал он, пытаясь улыбнуться. – Что ж, вечер прошел неплохо. Стоил каждого потраченного франка. Ладно, Джесс, выкладывай, что у тебя на уме.

– Ничего у меня нет, – покачал головой Крейг.

Гейл махнула рукой шоферу такси, делавшему разворот у ресторана.

– Я отвезу вас в отель, Йан, – мягко сказала она.

Уодли послушно позволил увести себя к такси. Дверца захлопнулась, и машина рванулась прочь. Ни намеков, ни тайных знаков.

– Ну, – заключил Крейг, – вот и все.

И тут Энн расплакалась; сухие, тяжелые рыдания словно раздирали ее.

– Полно, полно, – беспомощно повторял он. – Постарайся не думать об этом. Сам он к утру наверняка забудет все, что случилось.

– Не забудет, – выдавила Энн между всхлипами. – Ни за что не забудет. Как могут люди быть так жестоки друг с другом?!

– Еще как могут, – спокойно уверил Крейг. Он не хотел выказывать излишнего сочувствия, боясь вызвать новый приступ слез. – Не принимай близко к сердцу, дорогая. Уодли бывал и не в таких переплетах.

– Никогда бы не подумала, что человек может так себя вести, – удивленно произнесла. Энн, перестав всхлипывать. – Человек, который способен так чудесно писать, который кажется таким уверенным в себе, если судить по книгам…

– Книга – это одно, – возразил Крейг, – а человек, который ее пишет, – совсем другое. Чаще всего книга – маска, а не портрет автора.

– «Когда звонит телефон и вы знаете, что это я, вас никогда нет дома», – повторила Энн. Слезы иссякли, и она вытерла глаза тыльной стороной ладони, как маленькая одинокая девчушка. – Что за ужасная вещь – знать такое о себе. Ненавижу кино, папа! – яростно выкрикнула она. – Ненавижу!

Крейг опустил руки.

– Бизнес как бизнес, никакой разницы. Просто немного более специфичен.

– Неужели никто ничего для него не сделает? Мистер Мерфи? Ты?

Крейг от удивления рассмеялся.

– После сегодняшнего… – начал он.

– Именно из-за сегодняшнего, – настаивала Энн. – Сегодня на пляже он рассказывал, какими хорошими друзьями вы были, как весело проводили время, каким прекрасным человеком он тебя считал…

– Это было сто лет назад. С тех пор много воды утекло. Люди иногда надоедают друг другу. И расходятся. И я впервые слышу, что он считал меня прекрасным человеком. По правде говоря, боюсь, это не совсем точное определение твоего отца.

– Уж хоть ты себя не изводи, – попросила Энн. – Почему только такие люди, как мистер Мерфи, вечно уверены в себе?

– Ладно, – вздохнул он, подхватил ее под руку, и они медленно побрели по набережной.

– Знаешь, ты тоже слишком много пьешь, – заметила она, приноравливаясь к его походке.

– Кажется, да, – признал он.

– Почему люди, которым за тридцать, намеренно стараются себя уничтожить?

– Потому что им за тридцать.

– Не смешно, – резко сказала она.

– Когда не знаешь, что ответить, поневоле приходится шутить.

– В таком случае нечего шутить при мне.

Некоторое время оба молчали; упрек Энн, словно грозовое облако, повис между ними.

– Господи, – наконец пожаловалась Энн, – а я-то думала, что хоть отдохну здесь! Средиземное море, чудесный город, талантливые люди… И ты рядом. – Она печально качнула головой. – Никогда не стоит загадывать заранее.

– Подумаешь, всего один вечер, Энн. Все еще переменится.

– Но ты завтра уезжаешь! И даже не сказал мне! Можно, я поеду с тобой?

– Пожалуй, не стоит.

– Не стану спрашивать почему.

– Меня не будет всего день-другой, – смущенно пробормотал он.

Они снова замолчали, прислушиваясь к тихому плеску волн о борта лодок, пришвартованных к причалу.

– Вот было бы здорово, – заговорила Энн, – сесть в такую лодочку и поплыть не зная куда.

– Тебе-то от чего бежать?

– О, на это есть много причин, – тихо призналась она.

– Хочешь, поговорим?

– Позже. Когда вернешься.

«Женщины любого возраста, – подумал он, – обладают способностью дать мужчине понять, что он гнусно их бросил, даже если бедняге всего-навсего понадобилось выйти на угол за пачкой сигарет».

– Энн, – оживился Крейг, – у меня идея. Пока я буду в отъезде, почему бы тебе не перебраться на мыс Антиб? Пляж там куда лучше, и ты можешь пользоваться домиком Мерфи, и…

– Я не нуждаюсь в опекунах, – отчеканила Энн.

– Я вовсе не это имел в виду, – возразил он, хотя только теперь сообразил, что именно это и было у него на уме. – Просто думал, тебе там больше понравится и будет с кем поговорить…

– Я сама найду, с кем поговорить, – перебила дочь. – Кроме того, я хотела посмотреть как можно больше фильмов. Странно, что я люблю кино. И ненавижу то, что оно творит с людьми, которые его делают.

Автомобиль, проезжавший по набережной, сбавил скорость. В нем сидели две женщины. Одна, та, что была ближе, призывно улыбнулась. Крейг никак не отреагировал, и машина набрала ход.

– Это проститутки, верно? – заинтересовалась Энн.

– Да.

– В храмах Древней Греции, – пояснила она, – проститутки отдавались незнакомым мужчинам перед алтарями.

– С тех пор алтари сильно изменились, – пробурчал Крейг. Гейл предупреждала, что Энн не следует ходить по улицам ночью одной. Ей следовало бы добавить: «Не ходите и с отцом». В конце концов даже проститутки обязаны соблюдать какие-то правила!

– Ты когда-нибудь ходил к проститутке? – не отставала Энн.

– Нет, – солгал он.

– Будь я мужчиной, пожалуй, поддалась бы соблазну попробовать.

– Зачем?

– Только раз, чтобы узнать, каково это.

Крейг вспомнил книгу, прочитанную в молодости. «Юрген» Джеймса Бранча Кабелла. Прочел потому, что в обществе она считалась верхом неприличия. Герой любил повторять: «Меня зовут Юрген, и я пробую каждый напиток всего лишь раз». Бедняга Кабелл, он так уверен в собственной непреходящей славе!

«Скажите черни, я Кабелл бессмертный!» – провозглашал он с высоты, как ему казалось, вечного и надменного величия. Бедняга Кабелл, мертвый, забытый, сброшенный со счетов еще при жизни, теперь мог бы найти утешение в том, что много лет спустя целое поколение живет согласно губительному кредо его героя, пробует любой напиток лишь однажды, любой наркотик лишь однажды, любое политическое убеждение, любую женщину. Любого мужчину…

– Может, – кивнула Энн на удалявшиеся габаритные огни машины, – это помогло бы мне кое в чем разобраться.

– В чем именно?

– В любви, например.

– Ты считаешь, что любовь нуждается в определении?

– Разумеется. А ты так не считаешь?

– В общем, нет.

– Значит, повезло, – констатировала она, – если только ты действительно в это веришь. Как по-твоему, у них роман?

– У кого? – спросил Крейг, прекрасно понимая, кого она имеет в виду.

– У Гейл и Йана Уодли.

– Почему ты спрашиваешь?

– Сама не знаю, – пожала плечами Энн. – По тому, как они ведут себя друг с другом. Словно между ними что-то есть.

– Нет, не думаю.

По правде говоря, он просто отказывался так думать.

– Она современная девушка, эта Гейл, правда, папа?

– Уж и не знаю, что теперь подразумевается под словом «современный», – покачал головой Крейг.

– Сама выбрала себе дорогу, ни от кого не зависит, – перечислила Энн. – Красива – и при этом не задается. Конечно, я только сегодня познакомилась с ней и могу ошибаться, но у меня такое чувство, словно она может заставить людей плясать под свою дудку.

– Думаешь, она мечтала, чтобы Уодли вывернуло наизнанку, и все потому, что он вел себя как последний дурак?

– Возможно, – кивнула Энн. – Подсознательно. Он ей небезразличен, и она хочет, чтобы он сам увидел, в какой зашел тупик.

– По-моему, ты чересчур высокого о ней мнения.

– Вероятно. Все же мне хотелось быть похожей на нее. Видишь ли, «современная» означает, что она знает, чего хочет. И умеет этого добиться. Причем на собственных условиях, – выпалила Энн и, немного помолчав, добавила: – У тебя с ней роман?

– Нет! Откуда ты взяла?

– Просто показалось, – уклончиво обронила она и поежилась. – Становится холодно. Пожалуй, вернемся-ка в отель, и я пойду спать. Слишком насыщенный день.

Но когда они вернулись в отель, Энн решила, что спать слишком рано, и поднялась в номер к отцу, выпить на ночь. Кроме того, она хотела взять у него экземпляр сценария. Крейг, разливая виски с содовой, иронически подумал, что, если Гейл постучит именно в этот момент, они смогут уютно посидеть по-семейному. Можно было бы начать веселье с таких слов: «Гейл, Энн хочет задать вам несколько интересных вопросов».

Гейл, возможно, ответила бы на каждый, и во всех подробностях.

Энн недоуменно разглядывала титульный лист рукописи.

– Кто этот Малкольм Харт? – удивилась она.

– Человек, которого я знал на войне. Он погиб.

– Ты, кажется, сказал, что сам написал сценарий.

– Так и есть.

Он уже жалел, что проболтался по дороге из аэропорта. Теперь приходится объясняться.

– Почему же здесь стоит другое имя?

– Можешь назвать это моим nom de plume.

– Зачем тебе nom de plume?

– По деловым соображениям, – пояснил он.

Энн скорчила гримаску.

– Стыдишься его? – поддела она, постучав пальцем по рукописи.

– Не знаю. Пока не знаю.

– Мне это не нравится, – решительно заявила Энн. – Что-то тут не так.

– По-моему, ты преувеличиваешь.

Он был смущен оборотом, который приняла беседа.

– Это старая и благородная традиция. Вспомни, прекрасный писатель по имени Сэмюел Клеменс подписывал свои работы «Марк Твен».

Судя по неодобрительно поджатым губам, он ее не убедил.

– Я скажу тебе правду, – снова начал он. – Все происходит от неуверенности в себе, а если еще откровеннее – от страха. Я никогда ничего не писал раньше и не имею ни малейшего понятия, хорошо получилось или плохо. Пока кто-то не выскажет своего мнения, я чувствую себя в безопасности, скрываясь под чужим именем. Неужели не понимаешь?

– Понимаю, – кивнула Энн, – но все же считаю, что это неправильно.

– Позволь мне самому судить, что правильно и что неправильно, Энн, – деланно-твердым тоном оборвал он. В конце концов, на этом этапе жизни он не собирается жить по указке своей двадцатилетней дочери, с ее негибкой, стальной твердости совестью.

– Ладно, – обиженно бросила Энн, – если не хочешь, чтобы я говорила все, что думаю, мне лучше заткнуться.

Она положила сценарий на стол.

– Энн, дорогая, – мягко сказал он, – разумеется, я хочу, чтобы мы говорили по душам. В таком случае и я имею право высказать свое мнение. Справедливо?

– Ты считаешь меня наглым отродьем? – улыбнулась Энн.

– Иногда.

– Наверное, так и есть. – Она поцеловала его в щеку. – Иногда. – И, подняв стакан, пожелала: – Будем здоровы.

– Будем здоровы, – эхом отозвался Крейг.

– Ммм, – оценивающе промычала Энн, сделав большой глоток виски. Крейг вспомнил, как любил наблюдать за дочерью в детстве, пока та пила перед сном молоко.

Энн оглядела большую комнату.

– Этот номер, должно быть, ужасно дорогой.

– Ужасно, – согласился он.

– Мамуля все твердит, что ты кончишь дни в богадельне.

– И вероятно, права.

– Она говорит, ты безобразно расточителен.

– Кому и знать, как не ей.

– Она донимает меня расспросами, употребляю ли я наркотики.

Энн, очевидно, ждала подобного вопроса и от него.

– Судя по тому, что я видел и слышал, – объяснил Крейг, – стоит считать само собой разумеющимся, что каждый студент каждого американского колледжа рано или поздно хоть раз да выкурит косячок. Наверное, ты тоже в их числе.

– Наверное, – согласилась Энн.

– Кроме того, я полагаю, ты достаточно умна, чтобы экспериментировать с чем-то более опасным. Вот, собственно, и все. А теперь давай наложим мораторий на упоминание о мамуле, согласна?

– Знаешь, о чем я думала за ужином, глядя на тебя? – неожиданно спросила Энн. – Я думала, какой ты у меня красивый. Густые волосы, ни капли жира и избороздившие лицо следы прожитых лет. Совсем как удалившийся на покой гладиатор, правда, слишком чувствительный, потому что старые раны все ноют.

Крейг рассмеялся.

– Но это благородные морщины, – поспешно заверила она. – Словно весь твой жизненный опыт отражен на лице. Ты самый привлекательный из всех мужчин, которых я здесь встречала…

– Да ты здесь и дня не пробыла, – отмахнулся он, хотя в душе был доволен. Совершенно по-дурацки доволен.

«Погоди, – предостерег он себя, – неизвестно, что будет дня через два!»

– И не только я, – продолжала Энн. – Все женщины в ресторане многозначительно на тебя поглядывали: эта коротышка мисс Сорель, потрясающая француженка-актриса, даже Соня Мерфи! Даже Гейл Маккиннон!

– Должен признаться, я ничего такого не заметил.

Он не рисовался. И до ужина, и после голова была забита совершенно другими проблемами.

– В этом самое главное! – горячо воскликнула Энн. – Ты этого не замечаешь. Я так люблю входить с тобой в комнату, когда все женщины обожающе пялятся на тебя, а ты их будто не замечаешь! Должна признаться… – Она с наслаждением развалилась в мягком кресле. – Никогда не думала, что повзрослею настолько, чтобы разговаривать с тобой в подобном тоне. Ты рад, что я приехала?

Вместо ответа он подошел к ней, наклонился и поцеловал в макушку.

Энн улыбнулась, вдруг став похожей на хорошенького мальчишку.

– В один прекрасный день из тебя получится чудесный отец для одной девушки.

Зазвонил телефон. Крейг глянул на часы. Почти полночь. Он не пошевелился. Снова звонок.

– Не хочешь отвечать? – осведомилась Энн.

– Вряд ли я стану счастливее, если отвечу, – буркнул он, но все же взял трубку. Звонил портье. Он хотел знать, не у него ли в номере мисс Крейг. Ей звонят из Соединенных Штатов.

– Это тебя, Энн. Из Штатов.

Лицо Энн мгновенно погасло.

– Хочешь говорить здесь или в спальне?

Энн, поколебавшись, встала и осторожно поставила стакан на столик у кресла.

– В спальне, пожалуй.

– Переключите на другой телефон, пожалуйста, – попросил Крейг портье.

Энн вошла в спальню и закрыла за собой дверь. Минуту спустя послышались звонок и ее невнятный голос.

Захватив с собой стакан, Крейг вышел на балкон, чтобы ненароком не подслушать, о чем говорит Энн. На набережной было еще полно людей и машин, но холод прогнал завсегдатаев с террасы. Море катило длинные валы, тяжело разбивающиеся о берег; белая пена призрачно светилась в отраженных огнях города.

«Давным-давно Софокл слышал такое на Эгейском море, – подумал Крейг. – И на память ему пришли тяжкие превратности судьбы, властители страданий человеческих».

О каких превратностях судьбы вспомнил бы Софокл сегодня, слушая шум прибоя в Каннах? Кто радуется, кто страдает? Интересно, Софокл – это настоящее имя или он тоже пользовался nom de plume? «Эдип в Колоне» Малкольма Харта, ныне почившего.

Читала ли Пенелопа сегодняшнюю «Трибюн»? Что почувствовала, если вообще способна чувствовать, когда наткнулась на имя Эдварда Бреннера, еще одного умершего писателя?

Уловив стук двери, Крейг вернулся в гостиную. Лицо Энн было по-прежнему мрачным. Она молча подняла стакан и одним глотком осушила.

«Видимо, – заключил он, – не я один в нашей семейке много пью».

– Что-то серьезное? – выдавил он.

– Не совсем, – отнекивалась она, хотя выражение ее физиономии противоречило словам. – Просто парень из моего колледжа.

Она налила себе виски, почти не разбавляя содовой, как заметил Крейг.

– О Господи, ну почему они от меня не отцепятся!

– Не хочешь объяснить подробнее?

– Он воображает, что влюблен в меня. Хочет жениться. – Она со злостью плюхнулась на стул, все еще сжимая ладонями стакан, и вытянула длинные загорелые ноги. – Приготовься принимать гостей. Он заявил, что летит сюда. В наши дни авиабилеты так безобразно дешевы, что просто кошмар. Каждый, кому взбредет в голову, может тебя преследовать. Я просила позволить мне приехать еще и поэтому. Хотела слинять от него. Надеюсь, ты не возражаешь?

– Причина как причина, не хуже остальных, – равнодушно бросил он.

– Мне казалось, я тоже его люблю, – продолжала Энн. – Целый жаркий месяц. Накал страстей и все такое. Мне нравилось с ним спать, возможно, нравится и сейчас. Но замуж… Господи помилуй!

– Я сознаю, что безнадежно отстал от жизни, – возразил Крейг, – но что такого ужасного в желании парня жениться на любимой девушке?

– Все! Вот Гейл Маккиннон не рванула под венец с зеленым недоучкой спортсменом! И не собирается сидеть дома и разогревать в печи полуфабрикаты, дожидаясь, пока дорогой муженек прибудет из офиса пятичасовой электричкой!

– Верно, – признал Крейг.

– Прежде всего я должна стать самостоятельной, – объявила Энн. – Как она. А если потом пожелаю выйти замуж, то выйду за человека, который примет мои условия.

– Неужели замужняя женщина не может сохранить самостоятельность?

– Только не с этим олухом, – отрезала Энн. – И спортсмен-то он никудышный! Ему дали стипендию от футбольного клуба, в старших классах он играл то ли в сборной штата, то ли в какой-то другой кретинской команде или что-то в этом роде, и на первой же тренировке в университете он повредил коленку и даже в футбол теперь играть не способен! Милый мальчик, ничего не скажешь! Ах, может, я и вышла бы за него, будь он умен или хотя бы честолюбив и собирался бы чего-то достичь в жизни. Но его отец торгует зерном и фуражом в Сан-Бернардино. О Боже, Сан-Бернардино! Не дам похоронить себя в какой-то пыльной прерии! Он твердит, что не имеет ничего против, если женщина работает. Пока не появятся дети, естественно. Подумать только, в наше время, когда в мире ежедневно происходит столько всего: войны, революции, безумства с водородной бомбой, убийства негров… женщины наконец решили возмутиться и потребовать, чтобы с ними обращались, как с людьми. Понимаю, я кажусь наивной и глупой, и не знаю, какого черта мне предпринять, но уверена в одном: не собираюсь кончить свои дни, обучая малышей умножению, только потому, что какой-то калифорнийский болван втрескался в меня. Говорю тебе, папа, секс – самая большая ловушка, изобретенная человечеством, и я постараюсь ее избежать. Хуже всего то, что, когда я услышала по телефону его голос: «Энн, я этого не вынесу», – мои внутренности мгновенно превратились в сладкий вязкий сироп. Дерьмо! Мне плевать, даже если он последний нищий, если ходит босиком, лишь бы стремился к чему-то: вступить в коммуну, выпекать соевый хлеб, выставить кандидатуру в конгресс, стать физиком-ядерщиком или путешественником. Конечно, крыша у меня еще не едет, но и не такая уж я мещанка. – Она осеклась и глянула на отца: – Или все-таки мещанка? Ты как думаешь?

– Не похоже, – успокоил Крейг.

– Просто не хочу жить в девятнадцатом веке. Ну и денек! – горько вздохнула она. – Нужно же было ему подсесть ко мне в читалке! К тому же он припадает на ногу из-за своего проклятого колена! Длинные волосы и светлая борода. В наше время по внешности трудно судить о человеке. И теперь он явится сюда и начнет есть меня своими голубыми глазищами, играть чертовыми бицепсами и слоняться по пляжу с видом человека, место которого на мраморном пьедестале где-нибудь во Фракии. И что, по-твоему, мне делать? Бежать?

– Это зависит только от тебя, – пожал плечами Крейг. – Не так ли?

Значит, вот что происходило с ней последние полгода.

Энн почти бросила стакан, расплескав виски по столу, и встала.

– Не удивляйся, если, вернувшись в Канны, увидишь, что меня здесь нет.

– Только оставь записку с адресом, – предупредил он.

– У тебя есть снотворное? – спросила она. – У меня нервы так натянуты, что, пожалуй, не усну.

Современный отец, весь вечер накачивавший дочь спиртным и без всяких комментариев, не моргнув глазом выслушавший ее описание плотских игрищ с молодым человеком, за которого она считает ниже своего достоинства выйти замуж, Крейг безропотно направился в ванную и вернулся с двумя таблетками секонала, гарантировавшего крепкий сон. Сам он в двадцать лет и без всяких таблеток дрых без задних ног даже под бомбежкой и артиллерийским обстрелом. Кроме того, тогда он был девственником. Бессонница – неотъемлемая спутница свободы.

– Возьми. И спокойной ночи, – сказал он, вручая ей таблетки.

– Спасибо, папа, – поблагодарила она, бросая снотворное в сумку и беря сценарий. – Разбуди меня утром перед отъездом. Позавтракаем вместе.

– Это было бы прекрасно, – кивнул он, не упоминая, что за завтраком, кроме них двоих, будет кто-то еще. Или что официант может наградить ее многозначительным взглядом.

Он проводил Энн до двери и смотрел ей вслед, пока она не исчезла в лифте вместе со своими таблетками и проблемами. Даже сейчас она чуть подражала походке Гейл.

Спать ему не хотелось. Он налил себе виски, задумчиво оглядел стакан, прежде чем сделать первый глоток. Неужели Энн права и он действительно много пьет? Ах эта придирчивая молодежь!

Он взял «Три горизонта» и принялся читать. Прочел тридцать страниц, но не увидел в них особого смысла. Вероятно, он слишком часто читал рукопись, и мозг уже отказывается ее воспринимать. Теперь уж совсем трудно сказать, должен он стыдиться своей работы или нет.

Возможно, в этот самый момент Уолтер Клейн в своем замке и Энн наверху, в одноместном номере, читают те же тридцать страниц. Судят его. От этой мысли ему сделалось не по себе.

Крейг заметил, что, пока читал, допил виски. Он снова взглянул на часы. Почти час. А спать по-прежнему не хочется.

Крейг вышел на балкон и поглядел вниз. Вода все прибывала, а шум волн становился громче. Движение на набережной значительно уменьшилось. До него донеслись голоса с американским акцентом, женский смех. Крейг подумал, что женщинам следовало бы запретить смеяться в полночь под окнами одиноких мужчин.

Но тут он заметил Энн, выходившую из подъезда в накинутом на платье из органди плаще. Крейг увидел, как она пересекла улицу. Двое-трое мужчин взглянули на нее, но не остановились. Энн спустилась по ступенькам на пляж. Темная фигурка приблизилась к краю воды, отчетливо видная на фоне освещенных волнорезов. Потом она медленно побрела вдоль берега и исчезла во мраке.

Крейг подавил порыв немедленно броситься за ней. Если бы она хотела быть с отцом, наверняка дала бы знать. Существует определенный предел, за которым нечего и надеяться уберечь свое дитя.

Молодые говорят о себе искренне, бесконечно, с шокирующей откровенностью, но в конце концов оказывается, что ты знаешь о них не больше, чем твой отец в свое время знал о тебе.

Крейг вернулся в номер, взялся за бутылку с виски, и тут в дверь постучали.

На следующее утро он проснулся один, на смятой постели. На столе в гостиной лежала записка, написанная почерком Гейл:

«Ну и какая же подстилка лучше: я или моя мать?»

Он позвонил ей в отель, но телефонистка сообщила, что мисс Маккиннон вышла.

Все эти великие писатели-мачо врут, решил Крейг. Истинным инструментом мести на самом деле является вагина. Женщина делает с мужчиной все, что хочет, а не наоборот.

Он снова поднял трубку и попросил Энн спуститься. Когда она появилась, еще в купальном халате, он так и не сказал, что видел, как она вчера выходила из отеля.

Явившийся с завтраком официант окинул Энн именно тем взглядом, которого и ожидал Крейг. За это он не получил чаевых.