Глава IV
ПЕРВЫЕ КОНТАКТЫ
Лас-Бонитас — официальная резиденция военного губернатора, в ведении которого находится Каура, а точнее, территория, орошаемая этим большим притоком Ориноко. Селение на правом берегу реки выросло там, где некогда располагалась испанская миссия Альтаграсия.
Миссионеры были подлинными завоевателями этих испано-американских провинций, и естественно, что они не могли спокойно смотреть, как англичане, немцы, французы пытаются обращать в христианскую веру индейцев, живущих в глубине страны. А следовательно, возникновения конфликтов можно было ожидать в любую минуту.
Военный губернатор находился в это время в Лас-Бонитас. Он был лично знаком с господином Мигелем, а будучи в курсе того, что географ отправился в путешествие по Ориноко, поспешил подняться на борт судна, едва оно пристало к берегу.
Господин Мигель представил губернатору своих друзей. Произошел взаимный обмен любезностями, затем последовало приглашение на обед, каковое было принято, так как «Симон Боливар» не собирался покидать порт раньше часа пополудни.
Времени было вполне достаточно, чтобы к вечеру того же дня прибыть в Кайкару и высадить пассажиров, не собиравшихся ехать ни в Сан-Фернандо, ни в другие селения провинции Апуре.
Итак, на следующий день, пятнадцатого августа, три члена Географического общества направились к жилищу губернатора. А тем временем сержант Марсьяль и его племянник уже сошли на берег (приказ исходил от сержанта, но идея принадлежала племяннику) и прогуливались по улицам Лас-Бонитас.
Городок в этой части Венесуэлы скорее напоминает деревню: разбросанные тут и там хижины теряются в густой зелени тропических растений; вздымающие к небу свои могучие ветви деревья говорят о созидательной мощи земли. Чапарро с кривыми, как у слив, стволами и грубыми, издающими сильный запах листьями, пальмы коперникас с кустистыми ветвями и расходящимися веером листьями... Примечательны и пальмы мориче, образующие то, что здесь называют моричаль, то есть болото. Дело в том, что эти деревья обладают свойством высасывать воду из глубины, так что у подножия дерева почва становится топкой. Затем копайферы, саураны из семейства мимозовых с огромной развесистой кроной и тонкой нежно-розовой листвой.
Жан и сержант Марсьяль вступили под сень пальм, обычно растущих в шахматном порядке. Роща была очищена от зарослей густого кустарника, и они могли свободно прогуливаться, вдыхая пьянящий аромат мимоз.
В гуще зелени резвились, прыгая с ветки на ветку, стаи обезьян. На территории Венесуэлы водится не меньше шестнадцати видов этих млекопитающих, столь же безобидных, сколь и шумных. Например, алуате или арагуато, ревуны, чьи жуткие голоса приводят в трепет человека, впервые очутившегося в тропическом лесу. Тучи пернатых оглашали лес своим пением, и среди них — запевалы поднебесной капеллы трупиалы, устраивающие гнезда на длинных лианах; очаровательные, грациозные и нежные петушки, появляющиеся только ночью, чаще называемые чертенятами из-за их манеры внезапно взлетать к вершине деревьев.
Сержант Марсьяль внезапно нарушил молчание:
— Мне бы следовало взять с собой ружье.
— Ты хочешь убивать обезьян? — спросил Жан.
— Не обезьян... но ведь могут встретиться и более опасные звери.
— Успокойся, дядюшка! Хищники встречаются только вдали от человеческого жилья, и, возможно, нам еще очень нескоро придется с ними столкнуться.
— Все равно! Солдат не должен выходить из дома без оружия, и за это меня следовало бы отправить на гауптвахту!..
Сержант Марсьяль зря корил себя за это нарушение дисциплины. Дело в том, что хищные кошки, как мелкие, так и крупные — ягуары, оцелоты, встречаются преимущественно в дебрях вверх по течению реки. Здесь же можно было в крайнем случае наткнуться на медведей, но эти звери добродушны, питаются, главным образом, рыбой и медом, ну а что касается ленивцев — Bradypus trydactylus, — то на них можно было и вовсе не обращать внимания.
За время прогулки сержант Марсьяль обнаружил только безобидных грызунов, например морских свинок, и несколько парочек чирики, которые очень ловко ныряют, но очень плохо бегают.
Население края состояло, главным образом, из метисов и индейцев, которые не слишком часто покидали свои хижины, особенно женщины и дети. Лишь много выше по течению дядюшке и племяннику придется столкнуться со свирепыми аборигенами, и карабин сержанта окажется тут совсем нелишним.
После довольно утомительной трехчасовой прогулки сержант и Жан вернулись к обеду на борт «Симона Боливара».
В это же время господа Мигель, Фелипе и Баринас усаживались за стол в доме губернатора. Меню было весьма незамысловатым — и, право же, нельзя ожидать от губернатора провинции того же, что и от президента Венесуэльской Республики, — зато гости были окружены самым сердечным вниманием. Естественно, речь зашла о цели путешествия трех географов, но губернатор, как человек благоразумный, оставил свое мнение при себе и, чтобы беседа не перешла в спор, перевел разговор на другую тему.
Когда страсти уже грозили накалиться, губернатор ловко переключил внимание спорщиков.
— Не знаете ли вы, господа, — спросил он, — собирается ли кто-либо из пассажиров «Симона Боливара» плыть дальше вверх по течению?
— Нам это неизвестно, — ответил господин Мигель, — но, кажется, большинство из них намерены сойти в Кайкаре или плыть дальше по Апуре до колумбийских селений.
— Возможно, эти двое французов продолжат путешествие по Ориноко...
— Двое французов? — удивился губернатор.
— Да, — ответил господин Фелипе, — молодой и старый. Они сели в Боливаре.
— А куда они направляются?
— Это никому не известно, — ответил господин Мигель, — потому что они сознательно уклоняются от общения. Едва кто-либо пытается заговорить с юношей, как тут же появляется свирепый старый служака и, если племянник упорствует, — а похоже, это его племянник, — он отправляет его в каюту. Этот дядюшка ведет себя как опекун.
— Мне жаль бедного юношу, — добавил господин Баринас, — он страдает от этой грубой опеки, и мне кажется, я не раз видел у него на глазах слезы...
Право же, ничто не могло ускользнуть от взора господина Баринаса. Но если глаза Жана и бывали влажны от слез, то причиной тому была не суровость сержанта Марсьяля, а мысли о будущем, о цели их путешествия и о; возможно, ожидающих их разочарованиях. Но как могли знать об этом посторонние?
— Сегодня вечером, — продолжал господин Мигель, — мы узнаем, собираются ли эти двое французов плыть дальше по Ориноко. Я бы этому не удивился, потому что юноша постоянно штудирует труд своего соотечественника, который несколько лет назад совершил путешествие к истокам реки.
— Если, конечно, она берет истоки в массиве Парима, — воскликнул господин Фелипе, считавший, что Ориноко — это Атабапо.
— Если она не берет истоки в Андах, — возразил господин Баринас, — в том самом месте, где рождается приток, столь неудачно названный Гуавьяре.
Губернатор, видя, что спор готов вновь разгореться с новой силой, обратился к своим гостям:
— Господа, меня очень занимают этот дядюшка и этот племянник. Если они не сойдут ни в Кайкаре, ни в Сан-Фернандо-де-Апуре, ни в Нутриас, если они намерены плыть дальше вверх по Ориноко, то хотел бы я знать, с какой целью. Французы отважны, это мужественные исследователи, но уже многие из них заплатили жизнью за свою любознательность... Доктор Крево был убит индейцами на равнинах Боливии, могила его спутника Франсуа Бюрбана так и не была обнаружена на кладбище в Мойтако. Правда, господин Шафанжон сумел достичь истоков Ориноко...
— Если только это Ориноко, — вставил господин Баринас, который не мог равнодушно слышать столь чудовищные утверждения.
— Да, если только это Ориноко, — примирительно повторил губернатор. — И эта географическая проблема будет окончательно решена по завершении вашего путешествия, господа. Так вот, я говорил, что если господин Шафанжон вернулся целым и невредимым, то отнюдь не потому, что он не подвергался постоянной опасности быть уничтоженным, как и его предшественники. Право же, можно сказать, что наша великолепная венесуэльская река притягивает к себе французов, в том числе и тех, что находятся среди пассажиров «Симона Боливара».
— Вы правы, — сказал господин Мигель. — Кстати, несколько недель назад двое храбрецов отправились изучать льяносы в восточной части реки.
— Совершенно верно, господин Мигель, — ответил губернатор. — Я даже принимал у себя этих двух еще молодых людей. На вид им лет двадцать пять — тридцать. Один из них, Жак Эллок, — исследователь, другой, Жермен Патерн, — натуралист. И оба готовы рисковать жизнью, чтобы обнаружить какую-нибудь еще неизвестную травинку...
— И с тех пор вы больше не имеете о них сведений? — спросил господин Фелипе.
— Никаких, господа. Я знаю только, что они наняли пирогу в Кайкаре, что их видели в Буэна-Висте и Ла-Урбане, откуда они двинулись вверх по одному из правых притоков. И с тех пор о них нет больше никаких известий, что дает основания для серьезных опасений.
— Будем надеяться, что наши исследователи не попались в лапы грабителей и убийц кива, племена которых Колумбия вытеснила в Венесуэлу и которых, как говорят, возглавляет некий Альфанис, бежавший с каторги в Кайенне.
— Это правда?
— Похоже, что да, и не дай вам Бог повстречаться с этими бандитами, — добавил губернатор. — В конце концов, вполне возможно, что эти французы не попали в западню, благополучно продолжают свое путешествие и в один прекрасный день целыми и невредимыми появятся в какой-нибудь из деревень на правом берегу. Дай Бог им такой же удачи, как и их соотечественнику. Рассказывают еще об одном миссионере, обосновавшемся еще дальше на восточных территориях. Это испанец, отец Эсперанте. Недолго пробыв в Сан-Фернандо, он, не колеблясь, двинулся к самым истокам Ориноко.
— Ложной Ориноко! — одновременно воскликнули господин Фелипе и господин Баринас.
Они вызывающе посмотрели на господина Мигеля, который ответил им легким поклоном:
— Как вам будет угодно, мои дорогие коллеги, — а затем обратился к губернатору: — Я слышал, что этому миссионеру удалось основать миссию...
— Это верно... миссию Санта-Хуана, где-то в районах, прилегающих к Рорайме. Говорят, она процветает.
— Нелегкая задача, — сказал господин Мигель.
— Особенно когда речь идет о том, чтобы цивилизовать, обратить в католицизм, одним словом, преобразить самое дикое из юго-восточных индейских племен, несчастных гуахибо. Ведь они пребывают на низшей ступени человеческого развития, — сказал губернатор. — Подумайте только, сколько требуется мужества, самоотверженности, терпения, короче, истинно христианских добродетелей, чтобы осуществить эту гуманнейшую задачу. Первые годы об отце Эсперанте не было никаких сведений, и в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году французский путешественник ничего о нем не слышал, хотя миссия Санта-Хуана находилась недалеко от истоков...
Губернатор не решился сказать: Ориноко, чтобы не подливать масла в огонь.
— Но, — продолжил он, — два года назад сведения о нем дошли до Сан-Фернандо, оказывается, ему удалось совершить настоящие чудеса со своими индейцами.
До конца обеда разговор шел о территориях в среднем течении Ориноко — эта часть реки не являлась предметом спора, — о современном состоянии индейских племен, цивилизованных и диких. Губернатор рассказывал о них очень обстоятельно, так что даже господин Мигель, несмотря на всю свою ученость, извлек для себя некоторую пользу из разговора. Одним словом, возобновления спора между господином Фелипе и господином Баринасом удалось благополучно избежать.
Около полудня гости покинули гостеприимный кров губернатора и направились к «Симону Боливару», отплывавшему в час пополудни.
Дядюшка и племянник, вернувшись на судно к обеду, больше уже на берег не спускались. С верхней палубы, где сержант Марсьяль курил свою трубку, они увидели возвращавшихся господина Мигеля и его коллег.
Губернатор решил проводить их. Желая в последний раз пожать им руки, прежде чем пароход отдаст швартовы, он поднялся на палубу.
Сержант Марсьяль сказал Жану:
— Этот губернатор — наверняка генерал, хотя на нем вместо мундира — пиджак, вместо треуголки — соломенная шляпа, а на груди нет орденов...
— Очень может быть, дядюшка.
— Генерал без армии, каких много в этих американских республиках!
— Он производит впечатление очень умного человека, — заметил юноша.
— Возможно, но главным образом любопытного, — возразил сержант, — мне не слишком нравится, как он на нас смотрит, а точнее, совсем не нравится.
Действительно, губернатор не сводил глаз с двух французов, о которых шла речь за обедом.
Что привело их на борт «Симона Боливара», что заставило предпринять это путешествие, сойдут они в Кайкаре или отправятся дальше по Апуре или Ориноко? Все эти вопросы возбуждали сильное любопытство губернатора.
В путешествие по Ориноко обычно отправлялись мужчины в расцвете сил, как те двое исследователей, посетивших Лас-Бонитас несколько недель назад и о которых не было известий с момента их отъезда из Ла-Урбаны. Но этот шестнадцати-семнадцатилетний юноша и этот шестидесятилетний солдат... трудно было себе представить, что они отправились в научную экспедицию...
В конце концов губернатор, даже в Венесуэле, имеет право узнать, что привело иностранцев в его страну, и, в качестве официального лица, расспросить их о цели путешествия.
Губернатор, продолжая беседовать с господином Мигелем, спутники которого удалились в свои каюты, сделал несколько шагов по направлению к корме.
Сержант Марсьяль разгадал его маневр.
— Внимание, — сказал он Жану, — генерал намерен войти с нами в контакт. Он наверняка хочет узнать, кто мы, зачем мы сюда прибыли и куда направляемся.
— Ну и что, мой милый Марсьяль, нам незачем это скрывать, — ответил Жан.
— Я не люблю, когда лезут в мои дела, и без обиняков скажу ему это...
— Ты хочешь осложнить наше положение, дядюшка? — сказал юноша, удерживая сержанта за руку.
— Я не хочу, чтобы они с тобой разговаривали, крутились вокруг тебя...
— А я не хочу, чтобы ты своей нелепой бестактностью ставил под угрозу успех нашего путешествия, — решительно заявил Жан. — Если губернатор Кауры обратится ко мне, я конечно же отвечу на его вопросы. И более того, я хотел бы получить от него кое-какие сведения.
Сержант Марсьяль проворчал что-то невнятное, яростно задымил своей трубкой и встал рядом с племянником. Губернатор обратился к Жану на испанском. Юноша изъяснялся на этом языке свободно.
— Вы француз...
— Да, господин губернатор, — ответил Жан, сняв шляпу перед его превосходительством.
— А ваш спутник?
— Мой дядя тоже француз, отставной сержант.
Сколь скудны ни были познания сержанта Марсьяля в испанском языке, он понял, что речь идет о нем. А потому он выпрямился во весь рост, убежденный что сержант 72-го пехотного полка стоит не меньше венесуэльского генерала, будь тот даже губернатором края.
— Я надеюсь, вы не сочтете нескромным, мой юный друг, — продолжил губернатор, — если я спрошу вас, сойдете ли вы в Кайкаре или продолжите путешествие?
— Продолжим, господин губернатор.
— По Ориноко или по Апуре?
— По Ориноко.
— До Сан-Фернандо-де-Атабапо?
— До этого селения, господин губернатор, а может быть, и дальше, если полученные там сведения того потребуют.
Решимость юноши, четкость его ответов произвели на губернатора сильное впечатление. Как и господин Мигель, он почувствовал к нему живейшую симпатию.
Однако любые проявления такой симпатии приводили сержанта Марсьяля в ярость. Он не мог допустить, чтобы посторонние подходили к его племяннику, чтобы они восхищались его очаровательной непосредственностью. А то, что господин Мигель не скрывал своего расположения к юноше, и вовсе выводило его из себя. Губернатор Кауры ему был безразличен, потому что он останется в Лас-Бонитас, но господин Мигель был не просто пассажиром «Симона Боливара», он тоже направляется в Сан-Фернандо, и если он познакомится с Жаном, то будет очень трудно избежать общения, столь естественного во время долгого плавания.
«А что в этом дурного?» — так и хочется спросить у сержанта Марсьяля.
Что плохого в том, что высокопоставленные лица, способные оказать некоторые услуги в течение отнюдь не безопасного плавания по Ориноко, завяжут дружеские отношения с дядей и племянником?
Но если бы у сержанта Марсьяля спросили, почему он намерен этому препятствовать, он ограничился бы одной фразой: «Потому что мне это не нравится», и пришлось бы довольствоваться этим лаконичным ответом.
Но поскольку в данный момент у него не было ни малейшей возможности отделаться от его превосходительства, сержант не стал вмешиваться в беседу своего племянника с губернатором.
Губернатор стал расспрашивать Жана о цели его путешествия:
— Вы едете в Сан-Фернандо?
— Да, господин губернатор.
— Для чего?
— Чтобы получить некоторые сведения.
— Сведения... о ком?
— О полковнике де Керморе.
— Полковник де Кермор? — переспросил губернатор. — Я впервые слышу это имя, и насколько мне известно, после господина Шафанжона ни один француз не появлялся в Сан-Фернандо.
— И тем не менее он там был, несколько лет назад, — ответил Жан.
— Что позволяет вам это утверждать?
— Последнее письмо полковника во Францию, адресованное одному из его друзей в Нанте и написанное его собственной рукой.
— И вы говорите, мое дорогое дитя, что полковник де Кермор несколько лет назад побывал в Сан-Фернандо?
— В этом нет ни малейших сомнений, так как письмо написано двенадцатого апреля тысяча восемьсот семьдесят девятого года.
— Это меня удивляет!..
— Почему, господин губернатор?
— Потому что я тогда находился там в качестве губернатора Атабапо, и если бы француз, такой как полковник де Кермор, появился на территории моей провинции, меня бы всенепременно об этом известили. Но память ничего мне не подсказывает... абсолютно ничего.
Слова губернатора, его уверенный тон, кажется, произвели на юношу болезненное впечатление. Его оживившееся во время разговора лицо побледнело, в глазах блеснули слезы, и лишь огромным усилием воли он справился со своим волнением.
— Я благодарю вас, господин губернатор, за тот интерес, который вы проявили к нам, к моему дяде и ко мне. Но хотя вы утверждаете, что ничего не слышали о полковнике де Керморе, тем не менее достоверно известно, что он был в Сан-Фернандо в апреле тысяча восемьсот семьдесят девятого года, так как именно оттуда он отправил свое последнее письмо во Францию.
— А что привело его в Сан-Фернандо? — опередил господин Мигель вопрос губернатор».
Сержант Марсьяль чуть не испепелил взглядом уважаемого члена Географического общества и пробормотал сквозь зубы: «Что он лезет не в свои дела?.. Губернатор, еще куда ни шло... но этот штафирка...»
— Нам неизвестно, что туда привело полковника де Кермора, сударь... Именно это мы хотим узнать, если Господь позволит нам до него добраться.
— Какие узы связывают вас с полковником де Кермором? — спросил губернатор.
— Это мой отец, — ответил Жан.
