– Тебе имя нужно, малышка, – прошептала Триш ребенку, который, посапывая, сосал грудь. – Как насчет Эми? В честь бабушки.

Шторы были отдернуты, и между планками сочился солнечный свет. Несколько дней назад пришел Джером и приколотил на место оторванной планки кусок фанеры. Дверь была распахнута настежь, и Триш было слышно, как наверху скрипуче играет фонограф – какая-то старая джазовая мелодия. Рядом с ней стоял поднос, на котором остались только апельсиновые корки да виноградные косточки. Сначала она собиралась съесть совсем немного, но фрукты были такими сладкими, что, в конце концов, она съела все, гадая, какие чары позволили вырастить все это, особенно в такое время года.

Голос Ламии разносился по дому – она подпевала фонографу. Счастливый, полный жизни голос. Триш попыталась отгородиться от этого голоса, убедить себя, будто в этом мире не было никого, кроме нее и ее дочери. Она провела пальцами по мягким волосикам, и тут только заметила какую-то грязь у девочки на животе, чуть ниже пупка. Попытавшись стереть пятно, она обнаружила, что это была вовсе не грязь, а надпись – какие-то странные символы. Потом она нашла еще символы, чуть пониже первых, и принялась искать дальше. Нашла два пятнышка на внутренней стороне бедра Эми – и ахнула. Это были не пятнышки, а ранки – два крошечных прокола.

– О, Господи, Боже мой!

Триш слезла с кровати и с Эми на руках подошла к окну. Джером грузил вещи в старенький «универсал», тот, что угнали они с Четом: несколько видавших виды чемоданов, какой-то сундук и корзины с растениями Ламии.

Триш было ясно, что Ламия собиралась забрать ребенка и уехать. Но когда именно, и куда? Собиралась ли Ламия взять с собой и ее тоже? Или просто убить? Так или иначе, Триш была уверена, что Ламия не собиралась долго держать ее при себе.

Когда они добирались сюда, Триш видела, как Чет замыкает зажигание напрямую. Она была, в общем-то, уверена, что сможет соединить нужные проводки, так, чтобы машина завелась. Нужно просто каким-то образом попасть в машину вместе с Эми. Триш повернулась и вздрогнула. В дверях, глядя на поднос с фруктами, стояла Ламия.

– Приятно видеть, что ты хорошо кушаешь, – сказала Ламия с улыбкой. – Свежие фрукты очень полезны, как для матери, так и для ребенка. – Старая женщина, казалось, светилась здоровьем и энергией. Подойдя к окну, она взглянула на универсал. – Ты когда-нибудь бывала в Бразилии?

Триш не ответила.

– Я читала о тамошних джунглях… О людях, которые там живут. Думаю, там найдется местечко и для меня.

Ее взгляд упал на ребенка, и Триш увидела в ее глазах жажду, томление, – но это было отнюдь не материнское чувство. Было в этом взгляде что-то еще. Почти голод. Ламия протянула к ребенку руки, и Триш отступила.

Взгляд Ламии потемнел.

– Я не хочу, чтобы ты ее трогала, – сказала Триш.

Ламия склонила голову набок.

– Вот эти отметины, – Триш указала на крошечные ранки. – Что ты с ней делала?

Ламия пожала плечами.

– Это где я пью.

В том, как она это сказала – будто эта самая естественная на свете вещь, – было что-то, от чего сердце Триш стиснуло холодом.