Ана подошла к кромке бассейна: широкие, пологие ступени спускались все ниже и ниже в темные воды реки. Она смотрела, как Изабель передает Мэри одного из младенцев; как Мэри медленно, шаг за шагом, спускается по ступеням, оказавшись по грудь в воде, а потом тихо опускает ребенка в воду.

К удивлению Аны, тот не плакал и не бился у Мэри в руках; напротив, он казался очень спокойным. Мэри покачала его, шепча что-то на ухо; камень у нее во лбу сиял мягким зеленым светом. Дитя улыбнулось. Мэри поцеловала его в лоб и отпустила. Ребенок медленно погружался в воду, и на личике у него не было ни страха, ни тревоги – он будто просто засыпал.

Сестры работали молча, предавая детей по одному вниз по ступеням, где их принимала Мэри. С каждым она повторяла все тот же ритуал, не торопясь, каждого ребенка укачивала и целовала, будто он был ее собственным, а потом отпускала в реку.

Смотреть на это было почти невыносимо. «Но что еще можно для них сделать?» – думала Ана, пытаясь представить себе, каково бы им пришлось – одиноким, покинутым, ничего не понимающим. Вечное одиночество. Ее пробрала дрожь. «Это милосердие», – сказала она себе. Лица детей сияли покоем, будто река была для них объятиями родителей, именно тем, чего эти невинные души желали больше всего на свете. Ана шагнула в воду. Она все еще держала на руках девочку, прижимая ее к груди, будто не собиралась отпускать, никогда. «Я мертва, – напомнила она самой себе, и сделала еще шаг, потом еще, и еще. Вода была теплой, такой приятной. – Мы все мертвы». Вода уже доходила ей до пояса; Ана неотрывно глядела в реку. А река никого не судила, она всем была одинаково рада. С того пожара ей не хотелось ничего, кроме этого – чтобы все кончилось, по-настоящему, навсегда. И все же здесь, на самом краю, она колебалась. Почему?

Кто-то подошел, встал рядом. Это была Мэри; казалась, она читает ее мысли.

– Обратно хода нет. Никакого второго шанса, чтобы все исправить.

«Исправить? – подумала Ана. – Мой сын мертв… из-за меня. Как это вообще можно исправить?»

Малышка у нее на руках потянулась к воде, заплескала ручками. Ана знала, что время пришло, и для ребенка, и для нее самой. Борясь со слезами, она протянула девочку Мэри.

Та покачала головой:

– Это тебе она доверяет. Тебе и отдавать ее Лете.

Ана посмотрела ребенку в глаза, кивнула. Сделала еще шаг вперед, окунувшись по грудь; вода окутывала ее, будто теплое одеяло в детстве. Девочка издала тихий, воркующий звук. Ана колебалась. Здесь для нее ничего нет, ничего. Ни для нее, ни для меня. Пора, моя малышка… Пора нам уйти.

Она отпустила ребенка, и вода подхватила девочку. Малышка, схватившись за ее руку, заглянула Ане в глаза; ее личико было исполнено спокойствия. Она улыбнулась Ане, и эта тихая улыбка сказала больше, чем все слова на свете. А потом она просто отпустила Анин палец и уплыла прочь, мало-помалу исчезая под мягкими волнами, все с той же улыбкой на губах.

Ана вдруг поймала себя на том, что улыбается, и это ее смутило. Какое право она имела улыбаться, какое вообще имела право чему-то радоваться? Но она радовалась, и знала почему: несмотря на все усилия ее рассудка исказить то, что произошло, наказать ее, – ее сердце знало, что она сделала. Она спасла ребенка от невыразимых страданий, может быть, даже от вечности, наполненной пытками.

Ана закрыла глаза, готовясь к последнему шагу.

– Сначала прости себя, – сказала Мэри.

– Нет, – ответила Ана, – Я не могу.

– Можешь. По одному ребенку за раз.

– Что?

– Здесь остались еще невинные. Ты им нужна.

– Но их так много.

– Страданиям никогда не будет конца. Делаешь, что можешь. Только то, что можешь. Мир душе приносит знание о том, что ты помогла, кому могла.

Ана бросила взгляд назад, на берег, на пустые тележки. Сколько еще их ждет, чтобы кто-нибудь о них позаботился? И тут Ана подумала о своем ребенке. «Что, если бы он попал сюда, вниз? Плакал бы, звал меня. Ждал бы меня всю оставшуюся вечность? – От этой мысли у нее на глаза навернулись слезы. – Хотелось бы мне тогда, чтобы кто-нибудь отнес его к Лете? Да, конечно». Она сделала шаг назад, потом еще один.

– Может быть, – прошептала она воде. – Может, еще несколько детей, может, десять, может сто, может тысяча… Может быть, тогда я заслужу право оставить все это позади.

И ей подумалось, что – может быть – первый шаг к этой цели она уже сделала. Потому что в первый раз с тех пор, как случился тот пожар, она не чувствовала всепоглощающей ненависти к себе.

И Мэри была здесь, она протягивала ей руки. Ана шагнула к ней, и Мэри заключила ее в объятья. Ана всхлипнула.

– Ты не одна, дитя, – сказала Мэри. – Все мы идем той же дорогой.